Сембен Усман - Почтовый перевод
Обзор книги Сембен Усман - Почтовый перевод
Сембен Усман
Почтовый перевод
Сембен Усман — сенегальский писатель. (Род. в 1923 г.) Во время второй мировой войны служил во французской армии. Работал докером в марсельском порту. Руководил профсоюзным движением. В 1957 году вернулся на родину. Один из крупнейших африканских кинематографистов. Участник V Конференции писателей стран Азии и Африки (Алма-Ата, 1973). Большинство его романов издано у нас в стране — это «Родина моя, прекрасный мой народ» (1957, рус. перев. 1958, 1959), «Тростинки господа бога» (1960, рус. перев. 1962), «Харматтан — горячий ветер» (1964, рус. перев. 1966), а также повесть «Почтовый перевод» (1965, рус. перев. 1966).
Почтальон обливался потом, рубашка у него прилипла к телу, мокрое лицо лоснилось; он с трудом проталкивал в песке свой велосипед; нагнувшись вперед всем туловищем, крепко ухватившись за руль, он тихонько кряхтел и, взбираясь на песчаный пригорок, проклинал местных обывателей и городские власти. «Чего, спрашивается, ждут? Почему не асфальтируют улицу?» — думал он.
Возвращавшиеся с рынка женщины окликнули его, чтобы подразнить:
— Эй! Хозяин! Что, сел на мель?
Насмешницы обогнали почтальона, он остановился и слез. Прислонил велосипед к выпиравшему животу, вытер лицо большим клетчатым платком. Постоял, глядя вслед уходившим женщинам. Проворные, легкие, идут с немалой ношей на голове, а кажется, едва касаются земли.
И почтальон медленно двинулся дальше.
Почти все дома тут были одинаковы — построены из старых трухлявых досок, крыты железом, зачастую ржавым, или старой, гнилой соломой, или же черными листами толя.
Почтальон поставил велосипед у кривого столба возле входной двери. На его «салам алейкум» ответили две женщины, сидевшие на циновке, но ответили они не очень приветливо. Обе знали его, но уж по самой своей должности он вызывал у всех неприязнь.
— Женщины, ваш супруг Ибраима Дьенг дома?
Одна из женщин, постарше, первая жена, окинула инквизиторским взглядом его лицо, потом посмотрела, что у него в руках.
— Кого тебе, говоришь?
— Мети, — оборвал ее почтальон, — Мети, я живу в вашем квартале и знаю, что хозяин этого дома — Ибраима Дьенг. Я ведь не белый какой-нибудь.
— Ба (так звали почтальона), а что я такого сказала?
— Да ничего особенного, конечно, не сказала. За это в ад черти не потащат.
— Ты не хуже меня знаешь — в этот час Ибраимы дома не бывает. Хватит и того, что он безработный! А уж целый день торчать дома с бабами мужчине не годится. Зачем ты спрашиваешь, будто ты чужестранец?
— Я обязан свое дело исполнять. А все вы, женщины, как только меня увидите, глядите сердито, словно я полицейский.
— Ты хуже, чем полицейский. Ты принесешь бумагу, а через неделю, через две приходят сборщики налогов, все в доме опишут да продадут с молотка. В наш дом ты никогда не приносил добрых вестей.
— А вот нынче как раз наоборот.
— Вон как! — воскликнула Мети и живо вскочила на ноги.
— Развеселилась! Женщины, как почуют деньги, сразу засуетятся. Деньги вам прислали.
— Откуда?
— Из Парижа… Почтовым переводом.
— Из Парижа? Кого же Ибраима знает в Париже? А это верно, что ему прислали? Ба, не убивай нас ложной надеждой.
— И еще письмо я принес. Я свое дело знаю.
— Ты слыхала, Арам? — весело воскликнула Мети, повернувшись ко второй жене. Та подошла. Она была моложе, худенькая, с запавшими щеками, с острым подбородком.
— На сколько перевод? — спросила она.
— На двадцать пять тысяч франков — пятьсот французских франков.
Женщины разахались: какие огромные деньги!
— Видишь, Мети, пришел нам аллах на помощь! А ты все жаловалась.
Мети держала в руке уведомление о переводе и письмо, испытывая при этом сладостное ощущение могущества и богатства.
— Письмо и перевод! Кто же мог прислать?
— Белый! В Париже только белые живут! Как ты думаешь, Мети, наш супруг все говорит нам?
— А что, если попросить Ба прочесть письмо?
— Нет, женщины, нет! Читать и писать — не мое дело.
И сказав это, почтальон уехал.
Весь вечер обеих жен мучила одна и та же неотвязная мысль. Обе представляли себе, как они обходят одну за другой лавки своего квартала — они должны были деньги торговцам.
— Нельзя же дожидаться, когда вернется Ибраима. Ведь мы не знаем, что нам есть завтра! Я думаю, если показать Мбарке эту повестку и письмо, он даст нам кило риса и пол-литра масла. Да у нас еще осталось немного сушеной рыбы и вчерашнее ньебе.
— Да, так и надо сделать, — подумав, согласилась Арам.
Они вместе вышли из дому, и каждая вела за руку ребенка.
Он ничего не спросил, не осведомился, откуда взялся рис, так вкусно приправленный сушеной рыбой и ньебе. Он ел с наслаждением и наелся досыта. Потом дважды величественно рыгнул и сказал: «Аллах акбар»[1]. Вкушал он пищу, сидя, как всегда, на бараньей шкуре у подножия кровати.
— Не осталось ли у кого колы? — спросил он, не обращаясь, однако, ни к той, ни к другой жене.
— Пошарь в банке около кувшина с водой, — ответила со двора вторая жена.
Отяжелев от сытости, он лениво потянулся к банке. Там оказалось несколько орехов колы.
— Арам, разве это остатки? Тут четыре ореха один другого лучше. Неужто нынче с неба посыпались вам в руки туго набитые кошельки? А может, вы получили наследство? — шутливо бросил он женам, выбирая себе орех.
— Нет, Дьенг. Нет! Но аллах в бесконечном своем милосердии никогда не оставляет правоверных.
— Правильно, женщины, правильно! Аллах акбар! Аллах велик, и безмерна его доброта. И днем и ночью он бдит над нами.
— Подожди… подожди. Не раскалывай орех.
Вошла Мети и поставила перед ним на баранью шкуру мисочку, где плавали в сладком своем соку золотистые ломтики папайи.
— Папайя! До чего ж я ее люблю! Вымой-ка мне, Мети, колу.
Мети вышла.
Ибраима Дьенг вонзил зубы в нежную мякоть плода. Папайя так и таяла во рту, сок брызнул в уголках губ.
— Дайте-ка мне чем-нибудь утереться.
— Сейчас, Дьенг.
Арам принесла чистую тряпицу и присела на корточки подле мужа, приводя все в порядок. Дьенг вымыл руки и выбрал дольку ореха колы, который Мети подала ему на ладони.
Он с трудом встал и растянулся на постели, читая стихи из Корана.
— Право, не знаю, хватит ли у меня силы добраться до мечети, — пробормотал он.
— Тут ходит старик нищий, — сказала Арам.
Ибраима ответил не сразу, сначала улегся поудобнее, вытянул ноги. Он запрещал своим женам и детям подавать милостыню здоровым и молодым людям. «Это ведь тунеядцы, им бы только на даровщинку кормиться», — говорил он. Когда в мечети мужчины — главы семейств обсуждали этот вопрос, Дьенг проявлял себя в споре непобедимым оратором, загонял своих противников в угол, требовал доказательств, доводов, почерпнутых в толкованиях к Корану. Разве там написано, что надо подавать таким людям?
— А он действительно старый? — спросил Дьенг.
— Да, совсем старый.
— Тогда отдай ему остатки от трапезы. Пусть по милости аллаха уйдут из дому и объедки, и все наши беды.
Так он всегда говорил, когда подавал милостыню.
Время от времени прохладный ветерок приподнимал оконную занавеску — как в народе говорится, это обмахивались опахалами добродетельные супруги, вкушающие блаженство в раю. Дьенг глубоко вздохнул и, позевывая, попросил:
— Мети, извини меня, но уж ты потри мне ноги. Столько им довелось прошагать нынче!..
— Не жалуйся — аллах велик. Он нас никогда не покинет.
— Аллах!.. Аллах! Но и самому что-то делать надо!
Мети послушно принялась массировать ему ноги — одну, потом другую, до самого бедра. Ибраима вскоре заснул. Мети на цыпочках отошла от кровати.
— Ты уже сказала? — спросила Арам, когда Мети села на циновку рядом с ней.
— Нет еще. Дай человеку поспать. Когда муэдзин призовет к молитве, я разбужу Ибраиму и все расскажу ему, — ответила Мети, тоже отыскивая себе местечко, чтобы подремать.
В удушливую жару знойного полдня всех клонит ко сну.
Ибраима проспал время молитвы, а проснувшись, заворчал, срывая досаду на своих женах:
— Можно подумать, что я живу в доме безбожников, в доме неверных. А когда меня не бывает, случается ли вам, женщины, хоть раз помолиться? Я уж заранее трепещу, не вырастут ли неверующими мои дети!
Обе жены промолчали. Совершив омовения, Ибраима, как правоверный мусульманин и наставник своих жен, повел их за собою по божьему пути. Обе женщины, держась в нескольких шагах позади супруга, покорно преклоняли вслед за ним колени.
Кончив молитву, Ибраима собрался выйти из дому, но тут Мети, вкрадчивая, как старая кошка, вытягивающая лапы, сказала:
— Дорогой! Ба почтальон приходил. Тебе письмо.
