Фридрих Незнанский - Золото дикой станицы
— Ну что, остыл? Извини, с детства не люблю, когда девчонок бьют.
Димон ухватился за его руку и вскочил на ноги. На этот раз реакция у него была мгновенная. Он выхватил пистолет и направил его на Турецкого.
— Ну шо, москвич? Страшно? Ты кого обмануть хочешь? Думаешь бабки взять и с Ленкой уплыть?
— Я плавать не умею, — Турецкому стало противно. Какой же мерзавец этот Димон. И ведь может выстрелить, даже задумываться не станет.
— Ты точно засланный, по роже твоей гладкой видать. Нарисовался вдруг откуда не возьмись, все тебе верят… Убедительные слова умеешь говорить. Через мента этого, Володьку, дядьку Ленкиного… Как я сразу не догадался? А он вас уже, наверное, и поженил…
Щелкнул взведенный курок, Димон приставил дуло прямо ко лбу Турецкого.
— Я тебя остановлю, падла…
— Да я ее второй раз в жизни вижу. Я просто не люблю, когда женщин бьют, извини… — Турецкому не хотелось выяснять с Димоном отношения, тем более что он видел — у того от ревности совсем крышу снесло.
— Ты себе в жопу свое «извини» засунь! Я тебя, думаешь, к Куренному отведу? Нет, гад, я Куренного в такие дела вмешивать не буду. Я тебя сам пристрелю. Прямо здесь кончу!
Турецкий услышал крики и шум, которые доносились со стороны кабака. За спиной у Димона он увидел между деревьями сполохи огня. Но Димон не обращал никакого внимания на шум, он видел перед собой ненавистного ему москвича, который решил отбить у него девушку.
— Ты ее уже трахнул? Скажи, трахнул? — орал он, не помня себя от ревности. Он не стрелял только по одной причине, потому что хотел узнать правду — было у Лены что-то с москвичом или нет? А москвич держался на удивление спокойно, игнорируя Димона и это приводило его в еще большее неистовство.
Турецкий всматривался в темноту и казалось, его вовсе не тревожит собственная судьба.
— Дима, смотри, там пожар…Кажется, кабак горит. Да посмотри, черт тебя подери, там же Куренной остался!
Димона ревность привела почти в истерическое состояние, голос его поднялся до визга:
— Клал я на пожар! И на всех клал! Сука! Ты мне надоел до чертиков! Убью на хер!
В ту же секунду Турецкий услышал выстрел, но к своему немалому изумлению он даже не почувствовал боли и остался стоять, а вот Димон повалился, как подкошенный.
— Руки подними! — услышал негромкий приказ у себя за спиной Турецкий и медленно оглянулся. Метрах в десяти от него стояли трое ворыпаевских, его наметанный глаз сразу узнал в них участников утренних «переговоров». Один из них держал в опущенной руке пистолет.
Вот тут Турецкий впервые за последние три дня растерялся, хотя события этих дней никак нельзя было назвать предсказуемыми.
— Спасибо… Он бы меня точно застрелил. — Турецкий старался не подавать вида, что растерян и удивлен. И хотя он и попал из огня да в полымя, но получается бандиты спасли его жизнь. Правда, она и сейчас висела на волоске. Но если бы у них были намерения его убить, они сделали бы это сразу. Что им стоило выстрелить дважды — и в казака, и в свидетеля убийства?
— Братва, а этот вчера на разборке был… Я его бачил. Он ихний, — кивнул на Турецкого один из ворыпаевских, здоровенный громила с выпуклым лбом и глубоко посаженными глазами, что делало его похожим на медведя гризли. Почему именно гризли — Турецкий не смог бы объяснить, просто у него сразу возникла такая ассоциация. А медведи гризли ох какие коварные и злобные, — мысленно предостерег себя Турецкий.
Вооруженный пистолетом бандит негромко приказал:
— Вперед иди. Тихо…А то вслед за этим отправишься.
— Да, да, конечно… — Турецкий пошел вперед, лихорадочно обдумывая ситуацию, в которую он попал на этот раз. Он не видел, как за деревом притаилась Лена, боясь пошевельнуться, и испуганно смотрела ему вслед. Ее бледное лицо освещали отблески пожара, зубы стучали от холода и страха. Знал бы дядя Володя, к кому сейчас попал в лапы Турецкий, он обязательно что-нибудь придумал бы…От страха у нее бешено колотилось сердце, а от бессилия хотелось взвыть.
В станице опять дружно лаяли собаки, слышались испуганные голоса станичных жителей.
— Та шо це таке? — кричал возмущенный женских голос. — Та хоч бы одна ночь прошла спокойно.
— Воду, несите воду, — кричал какой-то мужик. — А то сейчас огонь перекинется на деревья, потом на хаты — все погорим!
Со всех сторон бежали люди, гремели ведра, скрипели вороты колодцев. Ночная жизнь в станице была гораздо оживленнее дневной. Огонь поднялся столбом к небу, слышался треск полыхающих стен строения и уханье, стихия того гляди могла выйти из-под контроля. Встревоженные голоса людей разносились по всей округе, собачий лай становился все истошнее. Когда бандиты с Турецким скрылись в темноте и Лена услышала, как захлопали дверцы машины, потом звук работающего мотора, она наконец пришла в себя. Габаритные огни машины быстро удалялись, и Лена, едва сдерживая слезы, побежала домой, не разбирая дороги. Несколько раз она едва не упала, спотыкаясь в темноте, и если бы не голоса по всей станице, она бы от страха разрыдалась. Вот и родная улица, а вот и калитка, распахнутая настежь. Володя метнулся к ней и обхватил руками, прижав ее голову к груди. Лена разрыдалась.
— Шо?! Шо случилось? Хто тебя обидел? Скажи! Я его сейчас на месте уложу!
Он тряс Лену, как тряпичную куклу, а она не могла сказать ни слова, пока не выплакалась.
— Кто меня обидел, того уже застрелили. Но ты не думай, он мне ничего не сделал. Не успел, — наконец смогла она успокоить дядю, все еще всхлипывая, как ребенок.
— Та хто це?! — возбужденный Володя лихорадочно гладил Лену по голове, а сам уже представлял себе страшные картины нападения на его любимую племянницу и хотел немедленно действовать — стрелять, рвать на части, топтать ногами, душить руками. Гнев застилал его глаза, все внутри кипело от переполнявшей его ненависти к обидчикам Лены.
— Ворыпаевские бандиты убили Димона, а Александра Борисовича забрали с собой… Увезли… — опять заплакала Лена. Теперь она уже плакала не от обиды, а от страха за себя — впервые она поняла, что против грубой силы ее силенок недостаточно. Одновременно она плакала и от страха за Турецкого. И оттого, что поняла — он тот, о ком она мечтала с тех пор, когда узнала, что существует такое понятие как любовь. Ее студенческая любовь осталась в прошлом, словно в другой жизни, и казалась такой мелкой, ненастоящей, придуманной. И все переживания были ненастоящими. Нынешняя любовь была совершенно другой — огромной, необыкновенной. Она переполняла душу и хотелось только одного — видеть Александра, Сашу, Сашеньку, держать его за руку и прижаться к его плечу. Ей больше ничего не нужно — только видеть его, и чтобы он смотрел ей в глаза. Хоть бы его не убили! — молилась она про себя и тихо плакала.
Володя запер калитку и повел ее во двор, обняв за плечи.
— Я им устрою! Они все у меня сядут. Пора уже навести порядок в станице. Попомнят они еще Поречного, не раз попомнят! — голос его срывался от ярости. Руки дрожали, когда он пытался прикурить. Спички ломались одна за одной и он в бешенстве сунул коробок в карман.
Дома Володя рухнул на диван и нахмурился, надолго замолчав.
Лена поняла, что у дяди Володи возник план и только молилась, чтобы он не опоздал.
11
Лиля остервенело торговалась с таксистом и все-таки выторговала у него двести рублей. Он согласился довезти ее на Кабельную за четыреста. А сначала требовал шестьсот. Она знала, что стоит отойти метров на двести от вокзала, и бомбила довез бы ее и за триста. Но когда вокруг сумки, рук не хватает, а дети ноют и норовят броситься под колеса проезжающих машин, боязно даже сойти с тротуара, не то, что выходить на проезжую часть.
— Бога ты не боишься, — стала укорять она таксиста, когда сумки наконец были водворены в багажник, а дети сидели на заднем сидении с хмурыми невыспавшимися мордахами. Ехали сутки, на перекладных, в вагоне всю ночь гуляла какая-то подвыпившая компания, из их разговора она поняла — отмечали завершение удачной сделки. Пробовали и ее пригласить на свой праздник жизни, но Лиля только презрительно смотрела на этих русских, которые каждое дело сопровождают немеренным возлиянием, а потом бахвалятся друг перед другом, и за каждым словом — мат перемат… Таксист хмыкнул и ничего не ответил. Врубил магнитолу и слушал какие-то дебильные разговоры радиоведущих. Те соревновались в остротах, да таких, что прямо уши вяли. Время от времени в эфире раздавался неожиданный мужской хохот и у Лили заходилось сердце. Уж очень этот хохот напоминал ей голос давно умершего брата. Как будто радио передавало ей привет с того света.
Таксист высадил их у подъезда, небрежно побросав сумки на асфальт, и уехал под очередной взрыв хохота ее умершего брата. У подъезда сидели двое — невысокий парень внимательно поглядел на прибывших, парень повыше взглянул мельком. Оба одновременно встали и направились к Лиле. Ей почему-то стало не по себе.
