Александр Бушков - Волчья стая
Он махнул стеком – и верзила с барабаном вновь испустил оглушительную дробь. Второй подошел, ухватил обеими руками край брезента и проворно стащил его, словно открывал памятник.
Никакого памятника там, естественно, не обнаружилось: стояли грубые, основательные деревянные козлы, а к ним был привязан Красавчик – так, что голова торчала над краем толстого бревна, послужившего основой козел.
Барабан умолк. Второй эсэсовец, еще повыше и пошире в плечах, нежели барабанщик, извлек из-за края трибунки бензопилу, без усилий одной рукой вздернул ее в воздух и помахал так, словно ожидал бурных аплодисментов. Оглянувшись на коменданта и увидев его кивок, осклабился, дернул шнур. Бензопила нудно и громко затарахтела, покрытая зубьями цепь взвизгнула, превратилась в сверкающий эллипс.
И тогда Красавчик заорал так, что у всех остальных кожа мгновенно покрылась ледяными мурашками. Он нечеловечески вопил, мотая головой, пытался дергаться, но был привязан так, что тело не сдвинулось ни на миллиметр. Сверкающий, жужжащий эллипс опускался удивительно медленно, словно время поползло как-то по-иному…
Крик оборвался жуткой булькающей нотой. Голова с некой удивительной легкостью прямо-таки п о р х н у л а в сторону, перекувыркнулась, падая на утоптанную землю, вслед хлынул густой багровый фонтан…
Дальнейшего Вадим не видел. Шарахнувшись и больно ударившись боком о кого-то гораздо менее проворного, он понесся к бараку, как загнанный заяц, – все человеческое враз отлетело, остались лишь примитивные инстинкты, повелевавшие сломя голову бежать прочь от этого ужаса. Как ни странно, он сохранил полную ясность восприятия, видел что впереди, справа и слева несутся охваченные столь же животной паникой собратья по несчастью, налетая друг на друга, сталкиваясь, падая, визжа и крича…
В них никто не стрелял и не командовал оставаться на месте – сзади свистели по-разбойничьи в два пальца, ржали и ухали:
– А держи! Лови! У-ху-ху! Уау!
Топоча, они влетели на веранду, мешая друг другу, ввалились в барак. Когда немного схлынули ужас и растерянность, оказалось, что они сидят в углу на нарах, тесно сбившись в кучу, а на них с нескрываемым ужасом таращится Доцент.
Оцепенение длилось долго, но ужас был столь сильным, что перерос границы человеческого сознания, а потому словно бы и притупился. Стараясь не смотреть друг на друга, они один за другим сползли с нар, игнорируя Доцента, твердившего:
– Что там случилось? Что случилось?
В конце концов Синий промолвил прыгающими губами:
– А что здесь, блядь, может случиться, кроме херового?
Борман сидел на краешке нар, растирая ладонью грудь над сердцем. Вадиму и самому казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет через рот.
– Рва-ать надо отсюда… – протянул Браток.
– Все из-за этого мудака! Вы что, не слышали?
Вадим поднял голову. В него прокурорски тыкал толстым указательным пальцем совершенно незнакомый тип, по причине полной очумелости и не заметивший, что кинулся спасаться в чужой барак. Судя по физиономии, еще сохранившей следы прежней упитанности в т о й жизни, это был вполне респектабельный господинчик, но сейчас в нем мало что осталось от разумного начала – глаза были такие, что Вадим на всякий случай отодвинулся подальше.
– Из-за него все! Что стоите? Вам же говорили…
Досадливо поморщившись, Синий без замаха ткнул его под ложечку, схватил за ворот, за штаны, дотащил до двери и сильным толчком запустил так, что тот кубарем полетел со ступенек веранды. Вернувшись, сунул в рот полувысыпавшуюся сигарету – пальцы чуть заметно подрагивали, – попал ее концом в пламя спички со второй попытки, повернулся к Вадиму:
– Ну, подельничек, включай соображаловку на полную катушку. Чует мое сердце, вскорости за тебя возьмутся. Отсюда и все увертюры.
– Но зачем же… – голос у него оборвался.
– Житейское дело, – сказал Синий. – Сунут тебя в камеру с доброй полудюжиной таких вот, он небрежно кивнул в сторону веранды, а они, дурики, будут тебя ненавидеть всеми фибрами души, поскольку считают олицетворением всех бед. Плавали – знаем. Человек – скрипочка примитивная, на нем играть совсем даже легко. Тут самое главное – не вступать в дискуссии, а с ходу бить по чему попало, и лучше всего с маху одного покалечить так, чтобы у остальных тут же отпала охота вешать на тебя собак. Очень пользительно щеку порвать, – он согнул крючком указательный палец и наглядно дернул им в воздухе. – Ухо рвануть, чтоб на ниточке повисло, глаз выдавить.
– Что случилось? – вновь завел шарманку Доцент.
– Да ничего особенного, – сказал Синий чуть ли не рассеянно. – Бошку тут одному бензопилой смахнули, только и делов. А я-то голову ломал, на кой черт он им понадобился. Поскольку взять с него, надо полагать, было нечего, решили использовать для наглядной агитации. И выходит…
Он замолчал, услышав уверенные шаги. Эсэсовец остановился в дверном проеме – тот, что держал бензопилу, – скрестил руки на груди и стал разглядывать сидящих с самым что ни на есть безмятежным, даже веселым выражением лица. На него поглядывали искоса, опасаясь встречаться глазами. Томительно тянулось время, а верзила в черном все еще держал длиннющую, конечно же умышленную паузу, нагнетая напряжение до предела. Ухмылка становилась все шире.
Наконец, он с простецким видом поинтересовался:
– Мужики, а что это вы так скукожились? Случилось чего?
Ухмылялся широко и весело – белозубый, прямо-таки плакатный, и впрямь напоминавший нордическую бестию с немецких плакатов. Только волосы были темноваты для истинного арийца.
– Водички бы, – сказал Синий так осторожно, словно любое его слово могло вызвать то ли взрыв, то ли что-то еще похуже.
– Питеньки охота? – осклабился верзила.
Выдержав очередную паузу и не дождавшись ни от кого ответа, поинтересовался:
– Может, и жратеньки охота? Не стесняйтесь, мужики, у нас попросту…
– Не мешало бы, – набычась, буркнул Браток.
– Помилуйте, ваше степенство, с полным нашим удовольствием! – совершенно нормальным голосом отозвался эсэсовец, нырнул рукой за притолоку и вытащил скрытую доселе от глаз матерчатую сумочку, с какими ходят за продуктами. – Нешто ж мы звери, господа кацетники? Ваша мама пришла, и попить, и пожрать принесла, будете себя хорошо вести, глядишь, и бабу вам пригоню, а то, поди, друг друга в жопу дрючите? Налетай, подешевело! – Он размахнулся и швырнул сумку на середину барака. – Тут вам все тридцать три удовольствия. Тетка Эльза лично расстаралась насчет жарехи, сердце у нее кровью обливается из-за вас, болезных. И попить вам собрали… Что стоите? Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! Не отыму!
Браток неуверенно шагнул к сумке.
– Валяй-валяй, – поощрил эсэсовец. – Наворачивайте, ребята, за обе щеки, ешьте-пейте, банкет оплочен. Только вынужден вас душевно предупредить: ежели которая скотина не оценит нашу трепетную заботу о контингенте и начнет наши яства наружу выблевывать, придется такого сунуть мордой в сортир и заставить говно похлебать от души. Усекли, болезные? Как только – так сразу. Зуб даю.
Из-за его спины показался еще один черно-мундирник, следом объявился Василюк, державшийся с ними уверенно, как свой, и вся троица заняла позицию в широком дверном проеме. Ох, не нравились что-то их физиономии, прямо-таки пылавшие от гнусненького предвкушения… Что-то тут было нечисто. Определенно нечисто – как только здешние вертухаи становятся заботливыми и добренькими, жди любой пакости…
– Ну давай, давай, юный друг рынка! Хаванинку-то доставай! Истомились твои товарищи, жрать-пить хотят…
Решившись, Браток первым делом вытащил две пластиковых бутылки – если верить знакомым этикеткам, там имела место быть «Шантарская минеральная», но пробки, сразу видно, уже однажды вскрывали, узенькие пояски болтались под ними свободно.
– Да не отравлена водичка, не бзди! – фыркнул эсэсовец. – Вы ж нам живыми нужны, соколики, кто вас травить будет?
Осторожно отвинтив пробку, понюхав, Браток пожал плечами:
– Вода…
– А тебе что, шампанского туда надо было набулькать? Перебьешься, детинушка… Пей давай.
Браток страдальчески оглянулся. Остальные смотрели на него с живым и, признаться, нехорошим интересом. Он постоял с бутылкой в руке, решился. Закинул голову, надолго присосался к горлышку.
– Ладно, дорвался… – хмуро вмешался Синий, уже стоя со своей жестяной кружкой. – Не отравят, это точно, жаба поперек горла встанет. Может, у меня в запечье еще полведра брюликов заховано…
– Ты не умничай, расписной, – вяло огрызнулся охранник. – А то водичку-то отыму…
Разлили по кружкам, выпили, дали не способному самостоятельно передвигаться Доценту. Прислушались к ощущениям в организме и, судя по одинаковому выражению на лицах, не обнаружили признаков чего-то необычного. Осушили по второй.
