Данил Корецкий - Допрос с пристрастием
— Ну, ты, в натуре, как барыга! Клево зашхерился! Кривоватая улыбка раздвинула тонкие губы Клопа. Тускло блеснула стальная фикса.
— А чего делать? Я откинулся, а дом сгорел. Соседей расселили кого куда, а мне — в лоб: иди туда, откуда вышел! Вот и пришлось самому шустрить… Паша Железняк мне дверь подогнал, пристрелил ее дюбелями к бетону, так и обжился постепенно…
В его голосе звучала законная гордость.
— И чо власть, не гонит? — поинтересовался Черкес, обходя галерею помещений. В дальних еще остались квадратные и круглые отверстия, сквозь которые виднелись набережная и мутные воды Дона. Черкес несколько раз плюнул вниз, и ему это понравилось. — Менты не «наезжали»?
Клоп вздохнул. Он боялся, что в один далеко не прекрасный день придут какие-нибудь инженеры или как их там, приведут участкового — и выгонят к чертовой матери… Но что поделаешь… Воровская жизнь приучила Клопа к тому, что в любой момент можно потерять все — вещи, свободу, жизнь. Пока не трогают — и ладно.
— За три года ни одна падла не «наехала».
— Харэ порожняки гонять![20] — Батон брякнул принесенной сумкой. Достал водку, хлеб, паштет, сыр, банку соленых огурцов, пакет с чебуреками.
— Гуляем, братва!
— Что, лабаз ломанули? — как бы из вежливости поинтересовался Клоп.
Обычно на такие вопросы отвечать не принято. А задавать — тем более. Чужаку за них и язык отрезать можно. Однако среди своих другие расклады.
— Лабаз не лабаз, — хохотнул Батон. Его круглое рыхлое лицо напоминало булку непропеченного хлеба. А маленькие, глубоко посаженные глаза будто выдавили в белой мякоти пальцами. — Шкет с пацанами палатку на набережной сломали. Ну, и отстегнули долю, как положено… А чебуреки рядом, в «Крепости» взяли.
Водка сразу ударила в голову, обволокла душу теплым мягким дурманом. Растеклась по телу тихая хмельная радость. Сочно хрустнули на зубах соленые огурчики. Следом за ними хорошо пошли еще теплые чебуреки. Все трое ели быстро и жадно, также бестолково и спешно пили. Без разговора, без тостов, как принято у зэков и животных — набить утробу, пока не отобрали. Одна бутылка глухо упала на ковер, вторая, третья…
— Вот по твоей теме! — вспомнил вдруг Батон и выложил из карманов четыре дешевых мобильника. Клоп их осмотрел, проверил, обращая внимание на наличие заряда.
— Пятьсот, больше не дам!
Батон безразлично хлопнул белесыми ресницами, и Клоп, опасливо озираясь, извлек из своей «постели» несколько купюр.
— На, держи…
— А насчет остального, на днях перетрем с людьми, — сказал Батон, разливая четвертую бутылку. — Есть пацаны, на хату нацелились, только у всех вопросы: с чего ты вообще вдруг делюгу ищешь? Вроде отошел уже…
— Бабки нужны, — глядя в сторону, хмуро пояснил Клоп.
Черкес засмеялся.
— А кому не нужны? Только не пойму — сколько ты на этих мобилах заработаешь? Одни слезы…
— На хлеб с колбасой хватит. Небось не каждый день такая хавка с неба падает…
Допив водку и доев закуску, сытые и пьяные блатные развалились на коврах, закурили, пуская вверх ядовитый дым.
— Да, в «пятерке» бы такую жратву! — сказал Черкес. И вдруг быстро сел. — Слышь, Клоп, у тебя мост качается!
— Это у тебя в мозгах качается, — обиженно ответил Клоп. — Нажрался уже…
— Кажись, и вправду качается, — кивнул Батон. — Ты-то уже привычный, а мы нет.
— А тут вообще кайфово, — протянул Черкес и хищно прищурился. — Слышь, Клоп, можно я к тебе телок водить буду? Разложу тут, куда ей деваться — кричи не кричи…
Клоп, а точнее, сидящий в нем другой человек, по прозвищу Леший, мгновенно насторожился. Хотя внешне это никак не проявилось.
— Молодец, Черкес, здорово придумал! А она потом ментов ко мне приведет! Спасибо, братан!
— Да не бойсь, не приведет, — лыбился Черкес. — Я ее через ту дырку в Дон спущу, если возникать будет. Пусть купается!
— Слышь, Клоп, у тебя травка есть? — спросил Батон. Клоп задумался. Подкумарить, конечно, хорошо, но как бы не вылез тот, второй — Леший… Если ворохнутся кореша — на куски порвут…
— Была где-то, да мало: на один косяк… Искать неохота…
— Кайфовое место, — повторил Черкес. — Дверь железная, пока ломать будут, можно все выбросить! И концы в воду… Слышь, Клоп, давай я тебе обрез с гранатой занесу, пусть полежат…
— Заноси, — пожал плечами Леший. — Только ненадолго. Я волыны никогда не любил, а гранаты особенно. Она рванет, и кишки наружу. Помните, отморозок молодой подорвался?
— Было дело, — кивнул Батон. — А правда, что ты хорошо пикой рисуешь?[21] Вроде какой-то особый удар знаешь…
— Да брешут все. — Клоп недобро зыркнул из-под бровей. Эта тема была ему неприятна. — Нашли Рэмбо, рогометы сраные! Я же не мокроход, даже не ношу с собой ничего. Это и по воровской окраске не положено.
— Что положено, на то давно положено! — сказал Черкес и рассмеялся.
— Сейчас тебе любой может в жопу ствол засунуть, да еще повернуть три раза! А когда гранату покажешь — все отскакивают!
— Это точно, беспредел! — поддержал кореша Батон. — Зему знаете? Нажрался у Валета в «Раке» и стал всем пацанам в рыто ствол тыкать! С глушаком, длинный такой!
— Да кончай! — усомнился Клоп, а точнее, сидящий в нем Леший сделал вид, что Клоп не поверил. — Я Зему знаю. У него пушки отродясь не было! Да еще с глушаком! Он же не киллер, в натуре!
— Что «кончай»?! — возмутился Батон. — Я сам видел! Новехонькая такая, черная… А глушак белый, блестящий!
— И что пацаны? — заинтересовался Черкес.
— Да что… Ничего. Он же пьяный и с пушкой. Никто возбухать не стал, он повыступал, ствол спрятал и ушел.
— А я бы отобрал и рыло начистил! — скривил губы Черкес.
— Это сейчас хорошо гоношиться… Маслину в брюхо никто получить не хочет…
Клоп нашел все-таки порцию анаши, забил косяк, пустил по кругу. Расслабуха усилилась, языки развязались, и разговор пошел совсем откровенный. Сам он говорил мало. Больше слушал, анализировал, мотал на ус. Одно слово, малозначительный намек, случайная проговорка могли пролить свет на непонятные дела и мутные темы, связать концы ниточек, ведущих неведомо куда. Неведомо ему, Лешему. Тот, кому он сливает информацию, знает все и обо всех. И Леший ему в этом помогает. Ибо, какие ни старые кореша Батон с Черкесом, а Клоп им не доверяет. Он доверяет только одному человеку, которого сейчас здесь нет. И быть не может. Но зато здесь есть его глаза и уши — это он, Леший.
* * *— Привет, Михалыч, — хриплый голос вибрировал в трубке служебного телефона. — Я у тебя занять хотел пару сотен. Срочно. Через неделю отдам, в натуре!
Повисла недолгая пауза. Подполковник Коренев анализировал условную фразу: тембр, интонацию, слова. Ведь агент может говорить с бритвой под кадыком. Выйдешь на встречу, а тебя грохнут. Такие случаи бывали…
Но сейчас ничего настораживающего не обнаружилось. Спокойный, расслабленный тон, никакого напряжения. Только глотка пересохла, видно бухал вчера по-черному. Вот и сдоил что-то интересное…
— Я тебе не банк для срочных кредитов. Давай во вторник схлестнемся. Где-нибудь на свежем воздухе.
Они встретились через два часа на пустыре, за рыбозаводом. Один подтянутый, гладко выбритый, пахнущий хорошим одеколоном, в синих джинсах, белой рубашке, легкой серой куртке и черных блестящих полуботинках, второй — весь какой-то тертый, мятый, в неопределенного цвета одежде: выношенных нечищеных туфлях, коротких широких брюках, складками схваченных на поясе, и растянутом хлопчатобумажном свитере. Казалось, у этих людей не может быть ничего общего, и, если бы кто-нибудь увидел, как представители совершенно разных социально-экономических слоев сердечно пожимают друг другу руки, он бы очень удивился.
По другую сторону дощатого забора раскинулась помойка, издававшая невыносимую, выворачивающую внутренности вонь. Зато ненужные свидетели отсутствовали напрочь. «Свежий воздух» отпугивал даже случайных прохожих. Да и кого понесет на гнусный, замусоренный пустырь?
— Здорово, Петруччо, — поприветствовал осведомителя Лис, как обычно, дружески коверкая его имя на итальянский манер.
— И тебе не болеть, Филипп Михалыч, — ответил тот.
Они отошли подальше от забора, нашли местечко поукромней, сели на поваленный телеграфный столб. Но навязчивый запах тухлой рыбы все равно докатывался смрадной волной. Лис поморщился:
— Черт, думал — прибьет холодком!
— Ладно, — буднично ответил привычный Леший. — Лучше здесь сидеть, чем у параши.
Выглядел он неважно. Да и чувствовал себя соответственно. Расцвели красные прожилки на носу, пожелтели глаза, под ними обвисли мешки на пол-лица. Щеки, покрытые жесткой черной щетиной, ввалились. Живот крутило спазмами, тошнота подступала к горлу.
