Фридрих Незнанский - Последняя роль
— Сколько ему лет?
— Сорок три. Будешь звонить, сошлись на подполковника Болдина.
— Ясно. А что у нас на него?
— Махинации на бензоколонке. И еще кое-что по мелочи. В целом, с учетом рецидива, лет на пять строгача потянет.
— Понял. Спасибо, Петь!
— Не за что. Как продвигается расследование?
— Со скрипом.
— Удачи, Александр Борисыч!
Переговорив со Щеткиным, Александр Борисович тут же набрал номер Штыря.
— Слушаю, — ответил хрипловатый голос.
— Привет, Штырь.
— Штырь? Не знаю такого. Вы ошиблись номером.
— Да ну? Может, ты это самому подполковнику Болдину объяснить хочешь?
Повисла долгая пауза.
— А вы кто? — спросил, наконец, Штырь.
— Встречаемся через час, — сухо сказал Александр Борисович. — Возле фонтана.
— Возле фонтана нельзя, — возразил Штырь. — Народу много. Давайте в «Шинке». Это пивной бар на окраине города, знаете?
— Нет.
— На севере. С пляжа на Отраде вас любой таксист за полтинник домчит. И давайте не через час, а через полтора — мне долго добираться.
Турецкий посмотрел на часы.
— Хорошо. Меня зовут капитан Ларин. На столе передо мной будет лежать газета. Всё понял?
— Да.
— До встречи.
Александр Борисович отключил связь и сунул телефон в карман.
Бар «Шинок» оказался настоящей дырой. Деревянные доски столов были настолько пропитаны прогорклым пивом, что газета прилипла к ним почти намертво. Однако пиво было дешевым, и, вероятно, по этой причине народу здесь было порядочно.
Турецкий ждал уже десять минут. И с каждой минутой настроение у него становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец, когда Александр Борисович дошел до последнего градуса ярости, к столу подошел невысокий мужчина с ничем не примечательным и даже невзрачным лицом.
— Вы Ларин? — поинтересовался он.
— Он самый.
— Я Штырь. — Штырь сел за стол и с мрачноватым любопытством взглянул на Турецкого. — Извините, что опоздал. Я был далеко отсюда. Быстрее никак не получилось. Ничего, если я закажу себе пива? Так мчался, что в горле пересохло.
— Заказывай, — небрежно пожал плечами Александр Борисович.
Штырь подозвал официанта.
— Мне фирменного, — сказал он. Глянул на Турецкого и поинтересовался. — А вам?
— Еще чашку кофе, — сказал Александр Борисович.
Официант ухмыльнулся и отошел к барной стойке. Несмотря на унылый вид пивного бара, обслуживали здесь оперативно. Не прошло и минуты, как на столе появились пиво и кофе.
Штырь в несколько глотков ополовинил свой бокал и удовлетворенно крякнул.
— Ну, вот. Теперь можно и поговорить.
Он заметно повеселел, чего нельзя было сказать о Турецком.
— Итак? Зачем вы меня вызвали?
— Есть дело, — сухо сказал Александр Борисович.
— Дело? — Штырь усмехнулся и сунул в рот сигарету. — Дело — это хорошо. Но, прежде чем мы начнем разговор, я вынужден предупредить: такса повысилась. В полтора раза. Так что, если не уверены, лучше и не начинайте. Чужие проблемы мне ни к чему.
— Проблемы, говоришь? — Турецкий холодно посмотрел на Штыря и усмехнулся. — Я могу тебе их обеспечить. Тебе светит «пятерик». И я горю желанием поскорее отправить тебя на нары.
Штырь вздрогнул и быстро огляделся.
— Потише, начальник, — тихо и хрипло проговорил он. — Здесь всюду уши.
Турецкий пожал плечами:
— Привыкай. Скоро уединяться ты сможешь только в карцере.
Штырь вгляделся в лицо Александр Борисовича, как бы пытаясь определить, насколько серьезный перед ним «клиент». Решил, что серьезный.
— Мне не нужны неприятности, — примирительно сказал он. — И, если вам необходима моя помощь, я готов помочь. И даже сделать скидку. Но это только потому, что вы мне понравились. — Штырь стряхнул с сигареты пепел и снова взглянул на Турецкого. — Итак, что у вас ко мне за дело?
30
Иван Максимович Прокофьев был, как всегда, элегантен, подтянут и доброжелателен. Он сидел напротив Турецкого и пил кофе маленькими глотками, держа кофейную чашку бледными, ухоженными пальцами, оттопырив мизинец — такой же ухоженный и аккуратный, как весь облик Прокофьева. «Я не просто мизинец, — казалось, говорил он. — Я мизинец артиста!»
Турецкий усмехнулся своим мыслям, и это не укрылось от мягкого взгляда Прокофьева.
— Что такое? — поинтересовался он. — У меня смешной вид?
— Вовсе нет, — ответил Турецкий. — Просто у меня хорошее настроение.
Иван Максимович улыбнулся и поставил чашку на блюдце.
— Это, вероятно, оттого, что вам понравился наш город, — сказал он. — Наш город всем нравится. Нет, правда, не улыбайтесь. Всем без исключения! У нас тут особый воздух. Бодрит лучше крепкого кофе.
— В чем же его секрет? — поинтересовался Александр Борисович.
— Воздуха? А просто у нас вокруг города сплошные хвойные леса. Даже сквер в центре города засажен соснами и можжевеловыми кустами. В этом смысле весь наш город — одна сплошная курортная зона. Так что, дышите крепче, Александр Борисович!
Прокофьев рассмеялся мелким, переливчатым смехом. Александр Борисович натянуто улыбнулся.
— Курортная, говорите? — Турецкий усмехнулся.
— А чего вы усмехаетесь? — обиделся Прокофьев. — Ведь это так и есть. Оттого у нас и люди доброжелательнее, чем в какой-нибудь Москве.
— «В какой-нибудь», — усмехаясь, повторил Александр Борисович. — Это вы точно подметили. Лебедянск — столица цивилизованного мира. И люди здесь живут на редкость цивилизованные и приятные. Взять хоть вас, Иван Максимович. Умный, интеллигентный, респектабельный мужчина в полном расцвете сил.
— Вы как будто насмехаетесь? — прищурил карие глаза Прокофьев.
— Что вы! Ни в коем случае. Не насмехаюсь, а восхищаюсь. Вызываете меня сюда, просите разыскать пропавшую актрису. А сами скрываете, что встречались с ней не только в театре, но и проводили вместе досуг. Тет-а-тет, между прочим. Как это называется, Иван Максимович?
Лицо Прокофьева оцепенело. Он уставился на Турецкого холодным, тяжелым взглядом. Затем разжал сухие губы и спросил:
— Откуда вы знаете?
— Да уж знаю. — Турецкий потянулся в карман за сигаретами, но вспомнил, что бросает, и недовольно хмыкнул. — Может, расскажете, что между вами было?
— Да почему, собственно, я должен вам что-то рассказывать? — вспылил Иван Максимович. — Я что, у вас на подозрении?
— Конечно, — кивнул Турецкий. — И вы, и все остальные. Девушка пропала. Вы, можно сказать, последний, кто с ней разговаривал. Может, вы все врете, и она вовсе вам не звонила?
— То есть… как это не звонила? — ошеломленно пробормотал Прокофьев.
— А так, — небрежно ответил Турецкий. — Вы могли убить ее еще утром. А потом заявить, что перед спектаклем она вам звонила. Таким образом, вы выиграли время и создали себе алиби. Неплохой план, если вдуматься.
Александр Борисович отхлебнул кофе, не сводя пристального взгляда с лица Прокофьева. Он специально заговорил с театралом грубо, чтобы вывести его из себя спровоцировать на неверный шаг. Однако, на этот раз Иван Максимович остался спокоен. По всей вероятности, он разгадал нехитрый план Турецкого, и не желал ему подыгрывать.
— Значит, я вхожу в число подозреваемых, — не столько вопросительно, сколько утвердительно проговорил Прокофьев. — Оч-чень хорошо. Просто замечательно. Предположим, что вы правы. Я убил девушку, спрятал ее труп, а потом заявил, что она жива и что только что позвонила мне. Но ведь у любого преступления должен быть мотив, не так ли? Какой же мотив у меня?
— А вот вы сами скажите, — предложил Александр Борисович, вставляя-таки в рот сигарету.
Прокофьев улыбнулся.
— Хорошо. Играть так играть. Первый мотив — деньги. Катя мне не конкурент. Я ей ничего не должен. Ее отец поддерживает финансово наш театр. Во многом потому, что в этом театре играет его дочь. Нет дочери — нет и спонсорской поддержки. Как видите, я не заинтересован в смерти Кати. Скорей наоборот, я должен пылинки с нее сдувать!
— Допустим, это так, — кивнул Александр Борисович, прикуривая. — Но, помимо денег, есть и другие мотивы.
— Хорошо. Давайте продолжим игру. Второй из самых распространенных мотивов — месть. Тут мне даже нечего вам сказать. Начнем с того, что я не мстителен…
— Это вы так говорите, — заметил Турецкий.
— Да, вы правы, — согласился Иван Максимович. — Это мое субъективное мнение, и оно вас не интересует. Но мне не за что мстить Кате. Как правило, нити мести протягиваются в далекое прошлое. Но в моем далеком прошлом Кати не было на свете, она еще не родилась.
— Почему именно прошлое? — поинтересовался Александр Борисович.
Прокофьев пожал плечами.
— Ну, как же… В кино обычно всегда так бывает.
— В кино много чего бывает. Жизнь сложнее.
