Андрей Ильин - Злые стволы
— Ты или дурак, или, наоборот, очень умный.
— Тогда лучше дурак. С дурака взятки гладки.
— Напишешь — позовешь, — сказал майор, бросил на пол раскрытую папку и ручку и ушел.
«Все-таки им зачем-то нужны эти показания, раз они так прессингуют, — подумал Зубанов. — Неужели они действительно хотят меня упечь?»
А раз хотят — значит, упекут. Состав преступления — налицо. Телесные повреждения — на лице. Наверняка найдутся свидетели, подтверждающие официальную версию. И свидетели морального разложения подсудимого на почве беспробудного пьянства. То есть, выходит, я сам себя переиграл. Что они и учли в своих разработках. И выходит, из вольного алкоголика я превращусь в подневольного зека. Со всеми вытекающими последствиями.
Зубанов встал и снова заколотил в дверь.
— Ну, чего тебе опять?
— Скажите майору, что, если меня не отведут в туалет, я перестану давать всякие показания и объявлю голодовку.
— А если отведем?
— Тогда я подумаю.
— Ладно, отведите, а потом сразу ко мне в кабинет, — услышал узник голос майора.
Надзиратель захлопнул кормушку. И открыл дверь.
— Выходи.
Надзиратель был не один. Надзирателей было трое.
— Пошли.
«А „руки за спину“ где?» — мельком удивился заключенный. И пошел по коридору.
— Направо. Еще направо… Туалет был необычный. В смысле обычный. С кабинками. И унитазами.
— Забирайся, — скомандовал провожатый.
— Вы что, так и будете… стоять? — спросил Зубанов.
— А что? Ты не баба, чтобы нас стесняться.
— Ну и черт с вами.
Зубанов спустил штаны и сел. Он сел и подумал, что это очень бескультурная тюрьма. Потому что человеку не дают даже по такому сугубо личному делу уединиться. И в то же время очень культурная. Потому что есть где уединиться.
Он отсидел положенное время и потянулся к бумаге. Бумага висела на вбитом в стену гвозде.
Зубанов внимательно посмотрел на гвоздь и все понял. В том числе то, что не понимал еще минуту назад.
В туалетах камер предварительного заключения не бывает бумаг, висящих на гвоздях. Потому что не бывает гвоздей. И значит, этот гвоздь торчит не в стене камеры предварительного заключения. И значит, эта камера предварительного заключения находится не в отделении милиции. И значит, эти милиционеры — не милиционеры.
И значит, он зря или, наоборот, не зря все это время гробил печень жуткими количествами алкоголесодержащей продукции.
А самое главное, он понял, что ему подарили шанс…
Зубанов захватил пальцами бумагу. Вместе со шляпкой гвоздя. И сильно потянул на себя. Гвоздь был вбит неглубоко и уже расшатан и потому поддался. Он завел бумагу за спину и уронил гвоздь в штаны.
— Все?
— Все.
— Ну тогда пошли.
Зубанов и его провожатые прошли по коридору. Но не в камеру. В следственный кабинет.
— Ну что, облегчил… жизнь? Теперь давай облегчим участь. Будешь писать?
— Буду.
Майор пододвинул бумагу и ручку.
«Я, Зубанов Григорий Степанович…» — написал полковник и огляделся по сторонам.
Кабинет был маленький. С зарешеченным окном. С сигнализацией на стекле. С единственным столом и двумя стульями. И с сейфом. Это очень важно, что с сейфом.
— Давай, давай. Пиши, — поторопил майор, посматривая в окно.
— А опохмелиться дашь?
— Дам. После того, как напишешь. Зубанов снова наклонился над бумагой. И стал писать. Писал он очень долго, чтобы максимально утомить внимание следователя. Часто останавливался, задумывался, перечеркивал написанное и просил новый листок.
Майор ему не мешал. Он сидел, навалившись спиной на стену, и курил. Майор знал, что подследственному, который решился на добровольные признания, лучше под руку не соваться, чтобы каким-нибудь неосторожным словом или действием не сбить с пути истинного. Майор курил и искоса поглядывал на множащиеся листы.
— Все, — сказал подследственный и отбросил ручку.
Майор быстро выпрямился, наклонился через стол, потянулся к стопке бумаг.
— А роспись?
— Где? — спросил подследственный.
— Вот здесь, на последнем листе.
— В каком месте?
— Вот здесь, — показал пальцем майор. Зубанов протянул руку к указанному месту и вдруг резко схватил следователя за запястье. И крутнул руку за спину. Майор был в очень неудачной позе — согнувшись дугой, животом и грудью над столом, и потому ничего не мог сделать. У него не было места для маневра.
Майора подвела жадность. Он слишком жаждал получить эту последнюю роспись. И в борьбе за нее пренебрег простейшим правилом безопасности.
— И что дальше? — хрипло спросил майор, распластанный лицом по столешне. — Дальше-то что?
— Дальше ты мне расскажешь, как отсюда выйти.
— Не дождешься! — сказал майор.
— Дождусь, — пообещал Зубанов и уткнул в шею майору гвоздь. Как раз на уровне сонной артерии. — Закричишь — убью. Мне терять нечего. Я спившийся алкоголик и нападающий на постовых милиционеров хулиган. Мне хоть так, хоть так сидеть.
— Так — лежать. За убийство милиционера — вышка!
— А ты уверен, что ты милиционер, а не самозванец? — спросил Зубанов, обшаривая карманы майора. — Что-то я не вижу твоего удостоверения.
— Дурак. Тебя же все равно вычислят.
— Где выход на улицу?
— Да пошел ты!
— Где выход на улицу?!
Зубанов сильнее нажал гвоздем. И почувствовал, как острие вспарывает кожу. Майор дернулся.
— Еще десяток миллиметров, и из тебя фонтаном брызнет кровь. Как из взрезанной свиньи.
Зубанов знал, что делал Людям не так страшна смерть, как ее форма. То есть то, как и чем его убивают. Смерть от ржавого туалетного гвоздя была очень противной смертью. И очень непрестижной смертью. Против направленного в лицо пистолета майор, наверное, мог бы выстоять. Но против гвоздя, на котором висела туалетная бумага и который вот-вот мог медленно войти в шейную артерию…
— По коридору налево. Там дверь с кодовым замком.
— Шифр? Какой шифр?
Зубанов вдавил гвоздь еще сильнее, и по полированной поверхности стола поползла тонкая струйка крови.
— М-м! Двести четырнадцать!
— Что за дверью?
— Коридор. В конце дежурка. С нарядом.
— А наружная дверь?
— Налево от дежурки! Но они все равно тебя не выпустят! Они будут стрелять!
— Одного не выпустят. А с тобой — почему бы нет?
— Я не пойду!
— Пойдешь. Тебе уже терять нечего. Потому что твоя служба закончена. Тебе начальство этой промашки не простит. Чуть больше, чуть меньше — это уже не суть важно. Итог один. Считай, ты уже на заслуженном отдыхе, как и я. Так что думай. А я пока у тебя тут немного похозяйничаю. Только мне для этого, извини, рука нужна, — сказал Зубанов и, резко выдернув руку из-под шеи противника, ударил его костяшками пальцев за ухом. Майор крякнул и обмяк.
Ключи от сейфа были в заднем кармане брюк липового следователя. А в сейфе, как и ожидалось, лежал пистолет. И удостоверение. Но не милицейское, а общевойсковое. На имя подполковника Симонова В.Г.
— А ты говорил, что милиционер. И что за тебя вышка…
Когда майор очухался, в лицо ему смотрело дуло его же табельного «Макарова».
— Ну что, пошли, товарищ подполковник? В отставке.
Подполковник поморщился.
— Мы все равно не пройдем. Я не могу тебя вывести просто так. Без всякой на то причины.
— А мы не просто так. Мы на медицинские процедуры. Вы ведь, кажется, хотели проверить мое здоровье? То есть посадишь меня в машину и выпустишь где-нибудь в укромном переулке…
— На «процедуры» тебя повезут другие люди. Не я.
Дело осложнилось. План, который предполагал осуществить Зубанов, не проходил.
— Ты не уйдешь отсюда. Я здесь не один. И я здесь не главный, — сказал майор.
— Значит, машины не будет?
— Не будет.
— Ну, тогда мы вызовем свою. Майор только усмехнулся.
— Чужих сюда не запустят.
— Этих запустят.
Зубанов взял трубку телефона и набрал номер.
— «Скорая»? Скорее, пожалуйста. Сердечный приступ. Мы делаем искусственное дыхание. Да. Как можно скорее! Адрес?
Зубанов отвел трубку от уха.
— Если ты мне поможешь, я гарантирую тебе алиби. Если нет, нашу общую смерть. Адрес?
— Каким образом?
— Самым простым! Адрес?!
— Северный проезд, двадцать один. Второй подъезд.
— Северный проезд, двадцать один. Второй подъезд. Только большая просьба, проходите, пожалуйста, сами. Вас некому встречать. Мы все возле больного. Крыльцо и сразу направо. Комната…
— Семнадцатая.
— Семнадцатая. Ждем. Кто говорил? Подполковник Симонов. Да, да, подполковник! Все, через десять минут они будут здесь. Надеюсь, ваши орлы не догадаются расстреливать бригаду «Скорой помощи» в полном составе?
— Каким образом буду реабилитирован я?
— Побегом из машины «Скорой помощи». Это будет только халатность. Объяснимая вполне понятным беспокойством за жизнь порученного тебе и доведенного тобой до инфаркта подследственного. Максимум — затормозят очередное звание. Ну что, играешь? Или будем прорываться с боем и многочисленными с их и нашей стороны жертвами?
