Дмитрий Щербаков - Беспощадная страсть
— Вот видишь! — перебил Север. — А разница тут качественная. Я ведь тоже никогда не стремился к всеобщему равенству в нищете. Нищета — это ужасно, никому ее не желаю и не желал. Каждый должен иметь возможность досыта есть, нормально жить с гарантированным минимумом удобств и духовно расти. Естественно, принося посильную пользу обществу. И о подобном положении вещей должно заботиться все общество в целом. Все за одного, один за всех. Таков социальный идеал — мой, по крайней мере. Только я знаю, что он недостижим в нынешнем мире… А ты себя с Газаватом все же не равняй. Между вами разница качественная, повторяю. Ты хотел заработать, заслужить свой достаток честным трудом на опасной работе, а он желает сладко жрать за счет других, он убивает ради жирного куска — пулей или наркотиками, неважно. Как же можно вас сравнивать?
— Можно! — рубанул Романов. — Я тоже всегда хотел жить лучше других. Не просто в достатке, а именно лучше других. Только я хотел при этом еще и гордиться своей принципиальностью, честностью, профессиональным мастерством, а Газават гордится своей силой, хитростью, подлостью. Я добивался людского уважения, он добивается страха перед собой. Но цель — моя и его — одна и та же: добыть себе кусок пожирнее. А о духовном росте, который ты упомянул, о духовных радостях, которые, говорят, существуют, я как-то никогда не задумывался. Раньше… И в Бога никогда не верил…
— Я тоже не верю, — сказал Север. — И духовность не связываю с религией. Каждая религия предлагает людям определенные моральные нормы, но ни один народ никогда не принимал той религии, которая противоречила бы его национальному характеру. Русь приняла православие, поскольку оно по сути своей во многом совпадало со сложившимися за тысячелетия нравственными и духовными основами бытия русских. И остальные нации поступили точно так же: принимали то, что им подходило. Но вообще-то любая религия — это, по-моему, моральный костыль для слабых духом. Ни от чего она людей никогда не спасала. Я таких набожных подонков встречал… а, ладно.
— А что же такое тогда духовность, если не набожность? — спросил Романов. Он, похоже, впервые разговаривал с кем-то на подобные темы. И странно ему было, и интересно, и даже слегка неловко. Однако беседу хотелось продолжать.
— На мой взгляд, духовность человека совокупно составляют следующие качества: способность воспринимать прекрасное, способность сопереживать, внутренняя эстетическая культура, внутренняя этическая культура, естественная, а не навязанная обществом нравственность, вера в великие иллюзии — такие, как Любовь, Красота, Добро, острая жажда воплощения этих иллюзий в реальной жизни… Впрочем, — Север усмехнулся, — чудно, наверно, слышать подобные рассуждения от профессионального убийцы!
— Да нет, не чудно… — смутился Влад.
— Не хочу об этом больше, — продолжал Север. — В нынешнем мире все эти рассуждения — пустое словоблудие. Ничего они не стоят, никому не нужны, ибо так далеки от существующей действительности, от повседневного свинского бытия современного человечества, что становятся просто глумлением. Расскажи любому бомжу о вере в добро и красоту, не говоря уж о любви, — представляешь, что он тебе ответит? Он тебе поведает, КАКОЕ добро царит в вагонных отстойниках, КАКАЯ красота цветет в выгребных ямах, а касаемо любви, от него можно услышать такие смачные подробности ее реальных проявлений, что даже у тебя или у меня уши в трубочку свернутся. Поэтому давай не будем больше о высоком. Нет его. Оно если и существует, то только в воображении отдельных людей. Точнее, не вполне людей. Своего рода мутантов. Обычно их считают полудурками.
— Однако ты беспощаден к людскому племени, — поморщился Романов.
— От отчаяния… — вздохнул Север. — Ты вот спросил, собираюсь ли я переделывать мир. Нет, не собираюсь. Ибо переделать мир можно лишь одним способом: исправив биологическую сущность человеческого сознания, преодолев животный барьер пещерного жлобства, свойственного почти каждой отдельной человеческой особи. То есть изменив саму природу человека. А это пока не удавалось никому. Но без этого сколько ни убеждай людей стать хорошими, они останутся, какими были; сколько ни отстреливай подонков — на их место вскоре придут новые подонки. Возьмем наш русский опыт построения реального социализма: он почти удался, но ведь не удался же, загубили. Жлобство победило. Не сумев выиграть последнюю войну, Великую Отечественную, жлобство победило нас идейно. Духовно подчинило себе страну. И сражаться с ним в одиночку я не намерен. Слишком устал… да и глупо это. Я пробовал, когда был помоложе. Без толку.
— Однако ты намерен заняться Газаватом, Корветом и прочей нашей местной остервенелой жлобней! Намерен же? Но почему? Какие у тебя мотивы? Я-то понятно, я мщу — за сына, за потерю профессиональной чести, за унижение… А ты?
— А я должен вылечить свою жену. Она поражена страшным психофизиологическим заболеванием, лекарства от которого нет. Это заболевание можно либо сжечь в его собственном огне, либо, по крайней мере, ограничить его проявления у Милки приемлемыми лично для меня рамками. А чтобы добиться хоть какого-то результата, я должен стать монстром — не только в глазах жены, но и в глазах всех окружающих нас людей. Создать вокруг себя и вокруг нее соответствующую атмосферу. Вот ради чего я рискую сдохнуть. И готов рисковать ежесекундно. Достаточно убедительный мотив?
— Ты настолько любишь жену? — спросил Всеволод тихо.
— Для меня солнце без нее не восходит, — ответил Север так же тихо. — Ни больше ни меньше…
Глава 19
Север пришел в привокзальный ресторан раньше срока назначенной Корвету «стрелки». Вопреки рекомендации Всеволода, Белов не собирался убивать никого из ментов-транспортников: были у него на то свои соображения. Конечно, такое решение осложняло задачу, но Север оставался тверд в нем и даже потребовал у Романова запас патронов с неразрывными, обычными пулями. Разрывные, имевшиеся у Белова, сильно калечили человека при ранении, а Север не хотел воздвигать между собой и людьми Львивченко непреодолимых преград, ибо рассчитывал в будущем договориться с ними.
…Корвета он узнал сразу. Точнее, узнал его сопровождающих: Борзого и Умника. Трое бандитов проследовали через весь зал ресторана и вольготно расположились за столом на шесть персон, стоявшим в небольшой нише. Север, предусмотрительно занявший столик, из-за которого открывался отличный обзор, видел своих «клиентов» как на ладони. Он принялся разглядывать Корвета. Парень был высок ростом, широкоплеч, мускулист, а с его волевого лица не сходило неприятное брезгливое выражение. «Малый презирает всех на свете, — подумал Белов. — И хотя он явно неглуп, самомнение его погубит. А уж я постараюсь, чтобы это случилось как можно быстрее».
…Климов появился минут через пять после бандитов. Вместе с ним в зал вошли двое здоровенных хлопцев, чьи наглые, кичливые физиономии сразу выдавали их национальность: хохлы, причем самые что ни на есть западные. «Бендера поганая», как охарактеризовал для себя этих двоих Север. Все три мента были одеты в штатское.
Климов приближался к бандитам с улыбкой, но решительно. Увидевший его Корвет скривился: бомжовый «папа» испытывал явное недовольство тем, что к нему на «стрелку» прислали столь незначительную личность, какого-то задрипанного лейтенантика. Навстречу поданной подошедшим Климовым руке Корвет лениво протянул два пальца.
Север напрягся, почувствовав: захват состоится именно сейчас. И не ошибся. Вместо того чтобы поздороваться, Климов стальными пальцами сжал кисть Корвета. Резким рывком он выдернул бандита из-за стола, одновременно своей левой двинув его в челюсть. Прием получился убойный: Корвет, словно брошенный навстречу удару, как бы врезался подбородком в кулак лейтенанта. Тело бандита мгновенно обмякло, повиснув на Климове. Север даже восхитился мастерством мента.
Между тем «бендеровцы» тоже времени не теряли. Один, не мудрствуя лукаво, врезал сидящему Борзому ногой по роже, мгновенно оглушив. Второй же молниеносно заломил Умнику локоть к лопатке, уткнув бойца мордой в стол. Умник взвыл. Мент саданул его ребром ладони под затылок. Бандит затих.
Климов, уже надевший на Корвета наручники, обернулся к публике, размахивая служебным удостоверением.
— Спокойно, граждане, милиция! Мы проводим операцию по задержанию особо опасных преступников! Просьба сохранять спокойствие!
Скованных «браслетами» блатняков поволокли через зал.
— Суки! Менты поганые! — шипел очухавшийся Корвет. — Ну погодите! У нас свинца на всех вас хватит! Мусора позорные!
— Иди-иди! — дернул его за цепь наручников Климов. — И учти: еще вякнешь — так по харе схватишь, что заткнешься надолго! Урою, мразь!
