Эльмира Нетесова - Фартовые
— А где кенты? — осведомился Дамочка.
— Трое живы. А пятеро — сгорели. Не успели мы…
— Где ж теперь живете, чувишки вы мои? — пожалел их Дамочка.
— Чего ж тут? Не мы одни так решили. Старуха неподалеку от нас сковырнулась. А у нее дом был. Мы в нем теперь кайфуем. Мусора хотели нас выкурить, да мы их подогрели. Теперь отмазались. Живем — на большой. Кенты — в двух комнатах, в других трех — мы. У бабки детей не было. Вот и стали мы у нее хозяйками, — сказала Фея.
— А общак? — спросил Колька.
— Оглобля спас его, — созналась Фея.
— Чего ж раньше не пришли, лярвы! Я из-за этого ночами не спал. Давно бы одыбался, если б знал, что цел общак, — разозлился Дамочка.
— Тебя фартовые ищут. И нас спрашивали, где ты? — с опаской оглянувшись на Дядю, шептала чувиха,
Дамочка весь вспотел.
— Берендей не смылся?
— Он-то тебя ищет.
— Пусть бегом бежит! — облизал Дамочка сухие губы. И, глотнув из бутылки, сказал, оттопырив губу: — Уж я с него сдеру свое!
Едва Берендей протиснулся на следующий день в палату, Дамочка, протянув к нему ладонь, потребовал.
— Гони! Иль думал, что некому стало должок вернуть? Да я и сдохнуть не мог, покуда его не получил. Гони! Не тяни резину.
Берендей вытащил из-за пазухи сверток.
— Поправляйся, кент!
Дамочка просиял от радости. Он так давно не видел купюр, да еще столько! Нет, с таким наваром не годится болеть. Надо
скорее домой, на Сезонку. Несколько хороших попоек враз поставят на катушки.
Берендей разглядывал Дамочку так, словно видел его впервые.
— Кто ж мне красного петуха пустил, неужели шальная баба за чувака? Иные грозились тем. Но не насмеливались. Боялись. А может, тот фрайер, какого мы пристопорили в тот вечер? Не сам, конечно, «малина» его отплатить могла, — то ли спрашивал, то ли размышлял вслух Колька.
— Сыщем. Из-под земли найдем, — не хотел тревожить Кольку Берендей.
— Пятерых кентов потерял. Сгорели. Не могли вырваться наружу. Меня чуть не загробили. И все ж живой я! А раз так — изыщу с падлы. За все! На сходе! Я его, паскуду, всюду достану. Мурло запомнил.
— Не ерепенься. Духариться будешь, когда поправишься.
Не один ты; как и положено фартовым, вместе беспределыциков сыщем. По нашему закону судить будем. Сходом, — подтвердил Берендей.
В это время в палату вернулся Дядя. Увидев его, Берендей от удивления встал:
— А я думал, что тебя уже нет…
— Все того хотели, — хмуро бросил Дядя через плечо и прошел к своей койке.
— Так на меня чего бочку катишь? Я о том деле ничего не знал.
— И то ладно, что не стал заодно с Привидением, — отмахнулся Дядя.
— Оп того не хотел.
— Не темни, в тот вечер он меня сам пришить хотел. Да сбил я ему кайф, — хмурился Григорий.
— Слушай, Дядя, никто тебя жмурить не думал. Мы теперь много кентов из-за беспредела потеряли. Выловить, накрыть их нам надо. Чтоб все по закону было. Теперь каждый фартовый дорог. Даже те, кто в больших делах не бывал, — покосился Берендей на Дамочку.
— Кого еще уложили? — встрепенулся Колька.
— Это на Сезонке узнаешь. А теперь не буду стопорить вас. Кенты ждут, — встал Берендей.
В коридор он вышел вместе с Дядей. Они о чем-то долго говорили в тенистом углу больничного двора.
/(идя то мотал головой, то смеялся во весь голос, держась:»а живот, то говорил шепотом с Берендеем, будто делился секретом.
Колька, глядя на них, сгорал от любопытства и зависти.
— Меня обошли. Западло Дамочка. Свои дела обговариваете, я вам уже не кент, не фартовый. У, скорпионы! А я из-за вас, из-за тебя, Берендей, вляпался в эту заваруху, шкурой поплатился. А ты — целехонек! И еще от меня секреты заводишь, змей! Ну, дай только оклематься! Все припомню! Заткнул мне пасть тремя кусками! Да мне их на латки не хватит нынче, — достал Дамочка деньги и онемел. Не три, тридцать кусков отвалил ему Берендей! От такой неожиданности Колька потерял дар мыслить. В маленьком лобике его все перепуталось, перемешалось. Он гордо выпятил вперед грудь коленкой: — Ох, видать, и я гож в крупные акулы, раз мне такой куш отвалился! Видать, знатно я того фрайера отделал, если столько отломилось. Да за такой навар можно и еще один пожар перенести! Только чтоб в жмурах не остаться, а то кто ж гудеть будет? Да за такое я всю Сезонку насмерть напою. Нет! С такой мошной не стану здесь валяться. Смоюсь. Сегодня же, — лихорадочно тряслись руки Дамочки.
Колька стал искать свою одежду под койкой, в тумбочке, но ничего не находил.
— Черт, неужели меня в чем мать родила сюда привезли? Где мое барахло? — возмущался Дамочка.
Он так расстроился, что стал швырять табуретки в дверь, как это с ним по пьянке случалось на Сезонке. На шум пришла нянечка. Увидев беспорядок в палате, укорила мягко:
— Лечат, лечат вас здесь, а в благодарность свинство получают.
— А ты не гавкай, старая транда, лучше вякни, куда барахлишко мое подевала? Иль на базаре спустила за бутылку? — уставился на нее Дамочка.
— Да у тебя, видно, мозги сгорели. Какое барахлишко? Тебя даже без шкуры привезли в реанимацию. Никто не верил, что жив останешься. А ты — барахлишко… Дурак совсем, — приводила нянечка палату в порядок.
— А если я сорваться отсюда хочу, в чем мне идти, голиком по-твоему?
— Куда тебе идти? Дай шкуре прирасти, тогда и беги. Никто держать не будет.
Дамочка решил сбежать на Сезонку в больничной пижаме.
«Что шкура? Да я врежу хорошенько с кентами — она намертво возьмется», — думал Колька.
Ночью, когда Дядя заснул крепким сном, Дамочка завернув сверток с деньгами в полотенце, убежал из больницы.
Дядя, увидев утром пустую кровать, понял все без слов. И рассчитавшись за пижаму и полотенце, посмеялся в душе над обалдевшим от денег фартовым. Вспомнил, как и сам, впер
вые получив крупный куш, всю ночь не мог заснуть, боясь, что стянут у него навар кенты.
Берендей словно знал, — не улежится Дамочка в больнице с деньгами. Смоется. И ждал его в новом жилище в окружении чувих.
Колька чинно, как и подобало хозяину, расположился в кресле покойной старухи. Слушал рассказ Берендея о том, что случилось на следующий день после пожара на Сезонке.
— Мы с Привидением поняли, чьих рук это дело. И решили зашухарить гастролеров. Я уже в хвосте висел и надыбал хазу, где они остановились. Их бабка пустила. Ночью мы с кентами I! Привидением навострились туда. Все шло, как по маслу. Со всех сторон хату взял на шухер. Беспредельные голиком в окна лезть стали. Ну, тут мои кенты подоспели. Взяли троих. Я один остался у крыльца. Сообразил, что хозяин в окно не полезет. Глядь, и верно, кто-то из двери шмыгнул. И во двор. За сарай скокнул. Я — за ним. А у него — пушка. Крикнул Привидению, чтоб стопорнуть фрайера вместе. Так тот, падла, три «маслины» в меня выпустил. Но мимо. Привидение шваркнул его по калгану. И только тогда мы его взяли. На пожар соседи бабкины очухались. Могли застукать всех. Мы фрайеров под микитки — и в тайгу. Лафа, что она рядом. Ну, а потом… Мы ж думали, что те, остальные, сгорят. Оказалось — не всех накрыли. Двое — в деле были. И Кляп уцелел. Фортуна его уберегла, да думаю — ненадолго. Знал бы ты, кого мы с Привидением накрыли. Самого Удава! Он, сука, твой бардак подпалил. Раскололи мы его.
Берендей умолчал о всех подробностях той самой короткой ночи за все время в Охе.
Когда фартовые взяли беспределыциков и поволокли в тайгу. он вместе с Привидением долго не мог подступиться к Удаву. Тот понял, что попался в капкан сродни тому, который сам ставил на щипача и сутенера Дамочку. Он едва не задушил Привидение, сбив его с ног. Он был в полупрыжке от леса. По Берендей нагнал. Удав защищался по-звериному отчаянно, зная, что в этой драке ставка слишком велика. Проиграть ее — потерять жизнь. Иного не могло быть. И потому, собрав в комок псе силы, боролся за это единственное, что было у него своим, не отнятым, не украденным.
Берендей, упав на корягу спиной от удара Удава, коротко охнул. В спине — будто сук остался. Но тут же, оттолкнувшись от коряги, влепил в челюсть Удава всю тяжесть своего тела, вложенную в кулак. Привидение только тут добавил свой коронный удар сверху, по темени.
Удав упал, как срезанный. Его сразу же подхватили кенты.
Уволокли в темноту тайги, заткнув рот мокрушника колючим комком мха.
Берендей и Привидение оглянулись на горевший дом. К нему уже мчались со всех сторон люди из соседних домов.
С ведрами, лопатами, они спешили спасти старуху, которую гастролеры убили, покидая дом.
Не оставлять свидетелей — таков закон Удава. И, обхватив шею приютившей их бабки, сдавил коротко.
— Теперь пусть спасают тебя, — бросил он вполголоса хозяйке, уже не слышавшей его.
Беспределыциков приволокли фартовые в самую глухомань. Здесь кричи, плачь иль смейся — никто не услышит. Ни радость, ни горе не с кем разделить.
