Эльмира Нетесова - Фартовые
Удав курил, опустив голову. Потирал ушибленную ногу. Прикладывал руку к распухшему лицу.
«Узнал ли он меня? Да нет! За годы в тюрягах столько рож перевидал. Всех не упомнишь. Да и не довелось с ним кентоваться. А в зонах мы все на одну рожу. Злобой друг от друга только и отличались. Но большей злобы, чем у этого неразоблаченного полицая, ни у кого не было», — вспоминал Берендей и, крадучись, шел следом за Удавом.
Тот, миновав улочку, подался вверх по тропинке к одинокому дому, стоявшему на отшибе.
Пробравшись лесом к нему, Берендей видел, как Удав полез на чердак вместе с сумкой. Вот кто-то включил фонарь. Через пяток минут оттуда по лестнице спустились во двор трое.
Берендей подкрался ближе.
Удав, умываясь во дворе, рассказывал кому-то о Сезонке.
— Они меня еще вспомнят, лярвы! — грозился в темноту.
— Так что за фрайер вытащил тебя? — поинтересовался кто-то у Удава.
В темноте не разглядел. Но нутром чую, фартовый это был. От него, как он нарисовался, вся блядва отвалила! Если б мусор, то и меня, и этих чувих замел бы враз. А тут — только брехнул на них.
— Навар требовал за шкуру?
— Нет, не заикнулся.
— Малахольный, что ли?
— Мне все казалось по дороге, вроде за мной хвост повис. Я уж прикидывался, петлял, в лесу переждал. Но нет. Никого. Но что-то свербит — и все тут. Чую, смываться надо нам отсюда, — говорил Удав.
— Куда, лягавые на каждом шагу. На всех дорогах посты. Накроют — и все. За жопу — и, пожалуй, в клетку, где солнце всходит и заходит.
— Не каркай. И не бери «на понял». Ладно, отсидимся здесь. Но Дамочке я устрою финт с парком. Это — как пить дать. И блядям его заодно, — пообещал Удав и полез на чердак, отказавшись от кайфа.
Во дворе дома было тихо. Никто не выходил. И, прождав еще целый час, Берендей вернулся к Привидению.
Рассказав об увиденном и услышанном, добавил:
— Петуха красного хотел им подпустить. Руки чесались. Да только в окна фартовые могли повыскочить. Один я с ними не управился бы. Нужна помощь твоя. Чтоб наверняка. Накроем всех. Разом. Пикнуть не успеют.
— А хозяева? — напомнил Привидение прежние опасения.
— Никого не видел, может, и нет их. Может, на материк он их спровадил, хорошие деньги дав, — отозвался Берендей.
— Заметано. Завтра возьмем кодлу. А насчет Дамочки — пустое болтал. Что он ему устроит? Да ни хрена. Тот с любого хрена сухим сорвется. Его чувихи пуще мусоров берегут, и днем и ночью. Да и мы постараемся опередить. Ты вот только не забудь ему три куска по утру отнести, иначе в другой раз не выручит. Обидчивый, — улыбался Привидение. И добавил: — Какой ни на есть, а свой. И эта мелочь нужна бывает.
Выпив на ночь, заснули фартовые крепким сном. А утром вскочили в ужасе от крика:
— Сезонка сгорела!
Берендей, застегивая рубашку на ходу, помчался к Дамочке. Но было поздно…
На месте барака дымилось пепелище. Сладковатый, сизый дымок вился над обуглившимися головешками, останками дома, а быть может…
— Спалили бардак! Никто не проснулся. Спьяну так и сгорели. Может, от папиросы, а скорее — бог за грехи наказал непутевых, царствие им небесное! Прости, Господи, рабов твоих, — перекрестилась старушка, подняв к небу слезящиеся глаза.
— Давно это случилось? — спросил Берендей.
— Я только подошла. Люди тут были, соседи ихние, вон с того барака. Они все знают. Говорят, что ночыо стряслось.
Берендея знобило. Слишком много выпил вчера. Вон и у Привидения дым слезу вышибает.
Может, это сон? Но вдруг вспомнилась угроза Удава. Опередил. Отомстил.
Глава восьмая БЕСПРЕДЕЛ: ПЫТКИ И КАЗНИ
Белые-белые стены, белый потолок, белая, как смерть, подушка, белое одеяло. И даже дверь белым покойником примостилась в углу.
«Где я? Наверное, уже жмур. Мать, покойная, как-то по-пьянке сказку рассказывала про белую смерть, которая убежала от алкаша, услышав о его последнем желании. Не могла его выполнить смерть. Побелела от ужаса, а алкаш тем временем удрал с того света за опохмелкой, да так и не вернулся в могилу. Видно, и за Колькой сейчас смерть придет. Он ей за
даст желание такое, от которого она сама сдохнет. Но со смеху. Умирать в слезах умеют старухи. Фартовые и в последний час должны смеяться… Но что это? Муха? Да какая толстая, хоть ты ее на сковородку вместо курицы… Ишь, лярва, ногами дрыгает, камаринскую выделывает, что чувиха во хмелю!.. Знать, не совсем сдох. Иначе — откуда муха? Их на том свете не водится, одни черти да фартовые», — думал Колька, приходя в сознание.
Тихо скрипнув, открылась дверь. Белая фигура шла к койке, неся что-то белое в руке.
Дамочка хотел встать, но не смог и пошевелиться.
«Крышка!»— подумал в ужасе. Но вглядевшись, увидел подошедшую девушку. Над белым халатом щеки в ярком румянце, пухлые губы, серые глаза.
— Чувиха! Мама родная, я ж тебя за смерть принял! — признался Дамочка.
Медсестра рассмеялась:
— Ожили? А теперь давайте ягодицу.
— Чего тебе дать? — не понял Колька.
Медсестра откинула одеяло, легко повернула Дамочку на бок, протерла спиртом место укола, ввела иглу.
— Слушай, дай мне на зуб то, чем ты жопу балуешь. На что добро изводишь? Иль девать некуда? Я враз покажу, как спирт потреблять надо.
— Спокойно, больной, — укрыла девушка Кольку и пошла к двери.
— Стой! Ты не отказывайся. Принеси стаканчик, не то…
— Лежите, вам спиртное вредно, — закрылась дверь.
«Больной? Это как меня угораздило им стать? — трудно припоминал Дамочка весь свой последний вечер. — Ну да, чувихи принесли три поллитровки вермута. Ну да разве это много"? Бывало, и втрое больше перепадало. Но в этот день клевых чуваков не удалось закадрить. А дальше — спать лег. Потом жара. Нечем было дышать. Все в огне. Но откуда ему взяться в Колькиной комнате? И как он оказался здесь? Нет, пи хрена непонятно. Но где кенты, чувихи? Что с ними? И почему он не может пошевелить ни рукой, ни ногой?» — думал Дамочка. И только тут почувствовал резкую боль откуда-то снизу.
Кольку охватил ужас. Впервые он испугался за свою жизнь. Кто и как мог его отделать? Почему не помнит, как оказался здесь? А может, это сон?
Конечно, сон. Ну кто это ему, фартовому, не во сне, а по здравому, станет жопу спиртом натирать. Такое лишь в дурном сне и приснится. Уж что-что, а спирт, он не запамятовал, чем пить надо.
Кольку клонило в сон. Сказался укол. Во сне он снова вернулся на Сезонку, к кентам и чувихам, рассказал им про недавний сон о мухе, спирте и чувихе с иглой.
«Малина» смеялась, пила и пела. А Дамочке никто и глотка не дал.
— Пить, — тянулся Колька к бутылке. Но се отнимала Фея и, высадив вино до дна, смеялась в лицо.
— Пить, — взялся Дамочка за стакан. Но он оказался без дна.
— Пейте, — подняла его голову медсестра и, приложив к обгоревшим губам стакан, дала воды.
Колька не сразу понял, что перед ним медсестра. Она расплылась в белом тумане светлым пятном.
Сколько таких дней между жизнью и смертью, сном и полубредом прошло, он не помнил. И лишь когда резкая боль сковывала сердце, в сознании четко срабатывало, что с ним что-то случилось.
Когда в один из дней он окончательно пришел в себя, то увидел пронзительный луч солнца, протянувшийся из окна.
Дамочка уже лежал в палате не один. Рядом койка. Па ней — фрайер в синей пижаме.
«Сосед, что ли? — подумал Колька вслух. Тот повернул голову н Дамочка узнал Дядю.
Григорий Смело» попал н больницу без сознания после ранения. Потерял много крови. Анна первые два дня дежурила у постели неотлучно…
Когда в палату принесли Дамочку, Дядя хотел уйти из больницы, но врачи не пустили, да и сам увидел, как выставляли носилки с Дамочкой больные из других палат, едва узнав, кто станет соседом.
— А, черт с ним, — махнул рукой Дядя и остался в палате.
— Дядя, а ты здесь как примазался? От кентов? — спросил Колька.
— Сам по себе, — нехотя ответил Григорий.
— Мне болтали, что тебя ожмурили по случайности. А того, кто тебя гробанул уже в жмурах, Привидение грохнул.
Дядя слушал молча.
— Ты хоть знаешь, что с тобой? А я никак не додую. Целый я иль нет?
Дядя откинул одеяло и, глянув на сжавшегося в комок Кольку, сказал:
— Целый, как собака.
Дамочка от этого известия сразу повеселел.
— Кто тут Кириченко? — вошла медсестра и объявила Дамочке, что к нему пришли родственники.
В палату лохматым вихрем влетели чувихи. Не все. Всех не пустили, не поверили, что столько у Дамочки жен.
Девки принесли портвейн, колбасы, много других харчей. И, перебивая друг друга, даже не оглянувшись на Дядю, стали рассказывать, что случилось в ту ночь:
— Бензином барак был облит. Потому сразу загорелся. А двери в комнатах чувих, как и Колькиной, подпертыми оказались. Первой стала гореть Колькина комната. Потому — они ничего не поняли поначалу. А сообразив, вышиблн окна. Колькину камору открыли. Вытащили его, горящего. Сами чуть не задохнулись… И отправили его в больницу. Справлялись каждый день о нем.
