Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма
— Я тебе поесть принесла. А то голодный останешься на всю пургу.
—И ты из-за этого шла? Стоило ль!
—Конечно! А то ты на юге будешь нас плохо вспоминать — выискивала она из сумки обжигающие кастрюли. Заставила его поесть. А потом они снова сели у печки.
—Получается теперь сети чинить? — спросила Уткэт.
— Получается.
—Акловучил тебя.
—Разве он умеет?
—Не надо Аклов очень хороший человек. Он для Анапки — главный. Его и теперь в каждом доме любят. Все.
Они помолчали.
—А за что любят его? — спросил Костя.
—Давно это было. В войну. Тогда наше село еще меньше, чем теперь. Жили в нем сильные люди. Из племени медведя. Они оленей разводили. Охотились. Но в тот год все мужчины ушли — на войну. В селе старики, дети и женщины остались. Умели они пасти оленей. Но мясо понадобилось фронту. И лишь совсем маленьких детей оставила себе Анапка. Пять больших табунов отдала она фронту. И тогда на охоту вышли женщины. Мишку били, зайца, куропатку. А зимой, когда медведи в берлоги легли — туго стало. Нечего было кушать. В те годы зимами пурга почти не прекращалась. И умирать стали люди. Вот тогда приехал к нам Аклов. Стал рыбу ловить, один для всех. Научил ее солить, вялить, коптить, приучил и кушать ее. Перестали люди умирать. А вернувшиеся с фронта научились помогать Аклову. Вот так и стали они рыбаками. Аклов с ними не только село спасал, еще и стране помогал: сдавал рыбу, икру. За это медаль имеет. А теперь он старик. Но для вернувшихся с войны он семьи сберег. А сам один остался, — вздохнула Уткэт.
— Почему?
— Все три сына погибли. На войне.
— А жена?
— Она до войны умерла.
— Так и живет один?
— Нет! Что ты? Село его бережет. Мы все его дети. И старые, и молодые. Он — наше счастье. И знаешь, любое горе, радость — он первый обо всем знает. Тебя к себе тоже не случайно взял. За то, что ты Анапке малыша спас. Отнял его у Кутха. Умереть не дал. Он всем велел уважать тебя. Он самый умный и добрый старик в селе. Никто из нас не знал его жены, детей. Мы — его семья. Он — наш отец. На пенсию он пошел. Но когда к нему Ильтын пришел — согласился тебя учить своему делу. Ты слушайся его.
— Так, а нам с ним спорить не о чем. Работаем потихоньку.
— Аклов тебя уважает.
— Пока не за что.
— Ему виднее.
Костя все прислушивался к посвистам пурги за окном. Она разгулялась вовсю.
— И надолго закрутило? — спросил Костя, кивнув за окно.
— Не меньше недели. Это первая пурга. Молодая. У нее силы много, — ответила Уткэт.
— Вышел ли сегодня на работу Аклов? Как ты думаешь? — спросил поселенец девушку.
— Наверное был. Но он тебе не сознается. Чтоб душа твоя не болела. Ему пурга не страшна. И не такое пережил. А тебе все равно не велел бы на работу выйти. От простуды уберег бы. Нам она не страшна. Потому ты не беспокойся. Аклову без работы нельзя. Память по сыновьям болеть начинает.
— А твой отец где?
— Тоже погиб. В войну. Я маленькой была, когда он ушел. Не помню его. Брату год был. Тоже, как я… не помнит.
«Кого как судьба ломала. Горбов, да болячек куда больше, чем радости подарила. А я то думал, что только мне не повезло. Оно же вон как. На разных концах земли люди беду терпят. Вот только выстоять в ней не все умеют. Иного мужика валит, а баба — глядишь, устояла. И человек! Не гляди, что слабая. Может потому, что Аклов в селе был. А на пути другого — он не встретился», — думал Медуза.
— Аклов говорит, что тебя для него в село прислали. Чтоб смог он тебя всему обучить. Всему, что знает и умеет. Без этого, он говорил, ему нельзя было умирать. А теперь успокоился. Обучит тебя и спокойно сможет уйти к Кутху.
— А он смерти не боится?
— Никто не вечен. Кроме как в памяти. А он в ней будет первым. Болеет он, старый стал. Трудно ему.
— Но ведь и я уеду! Насовсем отсюда.
— Кого-то успеешь выучить. Ты должен будешь это сделать, — спокойно сказала она.
— Выучить? Но кого? Мужчины сразу после путины уходят в зимовье, — ответил он.
— Сам найдешь кого обучить.
— Разве мальчонку какого присмотреть? Но я никогда не говорил с детьми, обучать тем более не сумею, — задумчиво сказал Костя. И добавил:
— Да и жаль будет заставлять работать ребенка. Живя здесь, он и так не видит ничего хорошего. Буду я для мальчишки злым шаманом, убивающим его детство, его самого. Вот и станет он меня русским Кутхом звать, ничем не отличающимся от его корякского Кутха, какого вы сами не совсем забыли.
Уткэт смеялась.
— Кутх! Кутх! — показывал она на Костю. И залившись смехом еще громче, долго не могла остановиться. Но потом, правда не без труда, посерьезнела.
— Ты меня не понял. У нас в селе летом живут дети, какие в интернате в райцентре учатся. Это уже не дети. Им по пятнадцать, шестнадцать лет. Я о них говорю. И еще, — она снова рассмеялась, но потом взяла себя в руки. — Ни наш Кутх, ни наша народность, ни один коряк или корячка, никогда не убивали детей. Этого в нашей истории не было. Ни шаман, ни всевышний не ставил под угрозу жизнь ребенка. Взрослого коряка — случалось убивали по слову шамана в жертву Кутху, но не детей. Кстати, у нас никто не бьет и не ругает детей, не то что приезжие семьи в райцентре. Наши дети неруганными растут. А потому взрослых не боятся.
— Так уж и не бьют и не ругают! Быть того не может, — не поверил Костя.
— Я не вру. Никому и никогда. Это тоже одна из черт характера моего народа, — посуровела она. А Косте верилось и не верилось н услышанное.
— Кстати, нашим детям в семьях всегда предоставлялось решающее слово. Положим, сказал ребенок, что ему не нравится место, где они живут, и семья снимается с кочевья, идет в другое место, где понравится ребенку.
— Ишь ты! Вот попробовал бы я в своей «малине» эдакое ляпнуть! Мне б ноги вырвали из задницы за такую глупость. Или голову свернули бы, — сказал Костя.
— Так видишь ли, у нас, коряков, появление на свет ребенка — особая любовь Кутха к семье. У нас даже легенда есть о том, как дети появились у коряков.
Костя хмыкнул недоверчиво:
— У всех они одинаково появляются. И при чем тут Кутх? Если только сосед захочет так назваться.
— Не надо хамить, Костя. Ты знаешь? Эта легенда самая старая и самая молодая. Ее первую слышит ребенок от матери или от бабки. С нею старики умирают.
— А что же за легенда? — не выдержал поселенец.
— Подбрось дров в печку, эту легенду рассказывают при огне.
Уткэт села поудобнее на низком стуле. Костя — напротив. По лицу девушки загуляли огненные блики.
— Давно это было. Так давно, что об этой истории помнят теперь немногие — старые горы, наше солнце и маленький народ Камчатки — коряки. Когда Кутх дал им эту землю, он сказал корякам: «Всего вдоволь вы получили. Земли— от неба до неба. Оленей столько, что ни один из вас сосчитать их не в силах. Пушных зверей — с мехом которых по красоте ничто сравниться не сможет. Реки я дал вам быстрые, широкие и холодные, моря вашу землю стерегут. А чтобы вы не были ленивыми, мороза много будет на земле вашей. Снега- целые сугробы. Дал я вам собак, чьи ноги будут бегать по тундре и возить вас, когда собственные ноги ваши устанут. Живите!»
Уткэт посмотрела на огонь, на Костю и продолжила.
— И стали жить коряки на земле, отведенной им самим Кутхом. Много лет они жили. Все у них было. Не было только радости — детей. Не рождались они в наших стойбищах. И опечалились коряки. Как жить без утра? Как умирать без продолжения? Как жить старым, не имея перед глазами молодости? И взмолился корякский народ. К Кутху обратился в горе своем: «Всевышний! Ты дал нам жизнь, глаза и разум. Мы видим, что олени плодятся, имеют детей себе подобных. Заяц и тот зайчат имеет. Нет детей только у нас! За что ты покарал детей своих — отнял радость? Дай нам счастье иметь детей! Иначе жизнь нам не в радость, а смерть много горше. Ибо жизнь без продолжения не нужна никому. Летом ты тундру под нашими ногами цветами украшаешь, но они не радуют нас. Душа наша к ним холодной остается. Оживи сердца наши, наполни их смехом и радостью, дай нам детей, чтоб увидев в них самих себя, мы знали, что есть нам для чего жить, о ком заботиться. Сжалься над нами, всевышний! Услышь, Кутх!»
