Данил Корецкий - «Сандал» пахнет порохом
Спустившись на первый этаж, мимо гвардейцев, стоящих с обнаженными саблями в коридорах и на лестничных площадках, Сулейман вошел в просторный гулкий зал со стенами из мрамора, высокими сводчатыми потолками и стрельчатыми окнами, застекленными цветными витражами. Ступая босыми ногами по подогретому полу, он подошел к небольшому квадратному бассейну в полу, сбросил халат на руки слуги, медленно спустился по гранитной лестнице и сел на скамеечку, идущую под водой вдоль боковой стены. Теплая вода приятно окутала большое, начавшее рыхлеть, белое тело до самого подбородка. За уровень наполнения бассейна и температуру воды, впрочем, как и за множество других бытовых, да и всех остальных вопросов, отвечал Мустафа. За годы, проведенные в Трапезунде, Мустафа стал для него не просто слугой, а доверенным лицом. Аккуратно сложив одежду хозяина, Мустафа выскользнул в коридор и занял место у двери – он прекрасно знал, что в моменты обострения болезни господина лучше не тревожить.
Сулейман ибн Яхья расслабленно сидел в бассейне, его организм сливался с водой, специально нагретой до температуры тела, и казалось, растворялся в ней, выпуская боль наружу… Косые солнечные лучи, проникающие сквозь витражи и окрашивающие стены в разные цвета, выявляли шероховатости на безукоризненно гладком мраморе, проявляя прямые параллельные бороздки от огромных пил, которыми в каменоломнях отрезали плиты от остального массива; пересекающие их круглые полоски – следы шлифовальных кругов; невидимые обычно микротрещины и едва заметные впадинки… Все это образовывало паутинчатые узоры на отшлифованном мраморе, и каждый раз они складывались в разные картины, которые то проявлялись, то исчезали, то менялись… Вот на той плитке – третьей слева, в радостном зеленом цвете ясно видна корона на чьей-то голове, да не на чьей-то, а на его собственной – это ведь его лицо… Хороший знак!
Он закрыл глаза. То ли от теплой воды, то ли от приятных мыслей, но боль постепенно отпускала. Сулейман даже испытал голод и хотел уже позвать Мустафу, чтобы приказать приготовить баранью голову – излюбленный деликатес: не возвращаться же к остывшим блюдам! Но открыв глаза, вдруг увидел, что картинки на мраморе изменились: в мрачном синем цвете появилось другое лицо – узкие раскосые глаза, выступающие скулы, жесткий взгляд… Хан Хулагу! А на месте коронованной особы, в кровавых тонах страшного возмездия теперь виделся всклокоченный изможденный старик – узник подземной монгольской тюрьмы… И это опять он сам! Плохой, очень плохой знак!
Сулейман откинулся на стену бассейна. Да, это подсказка судьбы… Положение изменилось. Монгольское войско выдвинулось в поход, и скоро доберется до Аламута. Вряд ли в этот раз назаритам удастся устоять против огромной армии внука самого Чингиз-хана… И что тогда станет с предателем, пустившим ассасинов в Трапезунд?! Монголы изобретательны в казнях… Могут привязать к хвостам четырех коней и разорвать на части, могут тащить за скачущим конем по бугристой степи, поросшей дикой колючкой, а могут просто перебить хребет и бросить на расклевывание хищным птицам… Нет, сейчас предложение великого магистра ассасинов уже не казалось таким привлекательным!
– Господин! – робко позвал Мустафа, войдя в ванную со скатанной в плотный свиток бумагой. Свиток был перехвачен красной ленточкой и скреплен коричневой сургучной печатью. С первого взгляда было видно, что это серьезный документ. Сердце Сулеймана неприятно ворохнулось.
– Что это?!
– Пришел странник, сказал, что принес послание от вашего друга – очень важного человека…
Командир амирджандаров молча протянул руку. Мустафа вначале вытер мокрую ладонь полотенцем, потом вложил в нее свиток. Сулейман уже знал – от кого это послание. Но тщательно всмотрелся в печать. Точно – это был отпечаток перстня Рукн ад-дин Хуршаха! Сломав печать, Сулейман развернул свиток и быстро прочел каллиграфически исполненную арабскую вязь:
«Дорогой друг Сулейман, да продлит Аллах твои дни! Пришло время превратить наши красивые слова в не менее красивые дела! Посылаю тебе самых верных своих людей, которые должны заложить первый камень нашего нового государства на твоей земле. Они привезли с собой казну Аламута, которая с твоей помощью, не сомневаюсь, будет сохранена и приумножена. Ты знаешь, что надо делать, и знаешь, какова будет моя благодарность. Да поможет нам Аллах в этом справедливом деле! Твой брат Рукн ад-дин Хуршах».
Да, он знал, что надо делать. Подобрать неприметный, стоящий на отшибе, но крепкий домик, поселить туда гостей, выделить им охрану и помощников, принять на хранение казну, помогать, пока они не освоятся на новом месте и пока не прибудут их соратники… Дело, в общем-то, простое! Знал он, и какова будет благодарность – возвышение, умножение богатства, а может быть, и трон императора Трапезунда! Но эти договоренности устарели. И «благодарность» он получит не от великого магистра ассасинов, а от известного своей жестокостью и непреклонной волей хана Хулагу! Сулейман невольно перевел взгляд на пророческие знаки, но ничего не увидел: гладкий мрамор переливался в ярких цветах оконных витражей, и трудно было представить, что на нем появлялись какие-то пророческие знаки. Но это ничего не меняло…
– Азата ко мне! – приказал Сулейман, выбираясь из бассейна и позволяя Мустафе накинуть на себя длинный белый халат, впитывающий влагу.
Через минуту в банном зале возник начальник стражи – скуластый, явно тюркского происхождения, воин с непокрытой наголо бритой головой, в жилете из грубой кожи и брюках, заправленных в сапоги с острыми, загнутыми вверх носами. Не решаясь ступать по подогреваемому мрамору, он замер у порога, предварительно поклонившись своему господину.
– Сколько человек с гонцом, который принес письмо? – спросил Сулейман, и по тону можно было определить, что вопрос задан не для того, чтобы подготовить пиршественный стол для гостей.
– Он один, господин. На мой вопрос ответил, что с ним еще двое.
– Значит, не меньше шести-восьми, – задумчиво проговорил Сулейман. – Это ассасины. Ты знаешь, что каждый из них стоит трех обычных воинов?
Азат снова поклонился.
– Простите мою дерзость, господин, но слухи часто преувеличивают возможности людей, которых боятся. Ассасины известны хитроумными и коварными убийствами, а не подвигами на полях сражений…
– Это правда, – кивнул Сулейман. – Но, тем не менее, возьми не меньше дюжины своих лучших бойцов и пусть у каждого будет лук или арбалет. А теперь слушай, что надо делать…
– Я весь внимание, господин! – приложив правую руку к левой стороне груди, амирджандар склонил голову.
– Назначь гостям встречу в Южном ущелье, на закате… Туда можно зайти с двух сторон и взять их «в клещи». Неожиданное нападение позволит быстро решить дело. Хотя все равно избегайте ближнего боя – вначале используйте луки… Трупы бросите в реку, а сундуки или мешки с грузом привезете сюда! Все ясно?
– Ясно, господин! – в очередной раз поклонившись, Азат развернулся и исчез за дверью.
А Сулейман еще долго рассматривал стену, отыскивая знаки, которые оценили бы правильность его решения. Но гладкий холодный мрамор безразлично блестел в разноцветных солнечных лучах, и никаких изображений на нем не появлялось.
* * *Когда солнце стало заходить за горную гряду, конный отряд амирджандаров выехал через кованые ворота дворца и помчался по улице. Первым на вороном коне скакал начальник стражи. Теперь он был в пластинчатых доспехах на тканевой подкладке и металлическом шлеме с перьями. Двенадцать всадников, растянувшись по дороге, скакали рысью за своим командиром. Они тоже были в доспехах и шлемах, с копьями, саблями и луками – словом, в полном боевом снаряжении. Через полчаса гвардейцы подъехали к Южному ущелью. Поскольку все было оговорено заранее, отряд без дополнительных совещаний разделился надвое. Семеро, во главе с Азатом, бесшумно двинулись по основной дороге, шестеро поехали в обход по узкой, заросшей деревьями и колючим кустарником, тропинке.
Четверо ассасинов сидели в темном сыром ущелье и смотрели, как совсем рядом стремительным потоком несется шумная холодная река, петляя между поросшими лесом склонами, перекатывая окатыши, и обходя валуны, которые не удавалось сдвинуть с места. При этом бойцы мрачно жевали надоевшую вяленую конину и черствые лепешки, то и дело настороженно оглядываясь по сторонам, и время от времени бросая непонимающие взгляды на молчаливого, как всегда, Омида.
– Что-то нас не особенно гостеприимно встречают, – вроде ни к кому не обращаясь, сказал Рошан. – Мы думали, свежей баранины поедим, в бане попаримся, на мягких постелях выспимся…
Несмотря на грохот вздымающего брызги горного потока, Омид расслышал каждое слово, но промолчал: ведь у него Рошан ничего не спрашивал – так, рассуждает вслух…
