Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич
«А где же пидор Лёнечка? — мысленно обратился с вопросом к безликим всезнайкам Александр. — Что же не пришел провожать в последний путь деверя или как там его называть? Неважно. Леня и профессиональные киллеры? Чушь. Фокус-покус-ерунда! Деньги он забрать тоже не мог. Тогда где же они? — Климов осмотрелся вокруг, точно стараясь среди множества людей, подавляющее большинство которых были ему незнакомы, отыскать возможных организаторов и исполнителей убийства Паука. — Господи, как много людей вокруг. — У самого выхода Саша заметил какого-то неприметного человечка в старом, но очень хорошем черном костюме со светлыми, как у Вальки Богданова, волосами и… и тронутыми сединой висками, как у Лапотникова. Лицо это почему-то показалось Климову знакомым, Саша некоторое время смотрел на пожилого человека, ожидая, что тот как-то отреагирует на его взгляд, кивнет, если они знакомы, или отвернется, удивленный такой беспардонностью, но человек упорно не желал замечать проявляемого Сашей любопытства. Климов недоуменно пожал плечами. — Наверное, похож на кого-то… — Возвращаясь опять к невероятным событиям последних дней, посыпавшихся и раскрутившихся с невероятной скоростью, точно склеротичка Пандора оставила свой ящик открытым, Климов вновь задумался: — Лёнчик не убивал. Я вроде бы тоже… Ну, дал по башке, так ведь ни горла, ни чего поинтересней не грыз. Тогда остается девка? Рыжая. Красивая, не бедная, и все такое. Ага, сожрала престарелого надоевшего хахаля и на нервной почве всю охрану почикала… Чикатиллочка, такая… Нервная. Совсем ты, Климов, сдурел. И все-таки. Рыжая…»
Не успел Климов завершить мысль, воскрешая в памяти вишневую «девятку» и ее изящную владелицу, как вокруг него началось заметное шевеление, зашелестел шепоток. Саша повернул голову и увидел, как под старинные своды храма вплыла (именно так, другое слово тут не годится) высокая статная рыжеволосая красавица лет двадцати восьми — тридцати.
Женщину эту, как говорится, Бог не обделил своими дарами. На ней было облегающее платье, черная материя до некоторой степени скрадывала излишнюю крутизну бедер и объем шикарного бюста. Более чем откровенное декольте небрежно прикрывал чисто символически наброшенный на волосы и обвязанный вокруг шеи легкий черный шарфик. В руках женщина держала крошечных размеров сумочку, само собой разумеется, также черного цвета, в которую, как прикинул Климов, могла поместиться только помада, тени да крохотный флакончик духов, ну и пара-тройка купюр с портретом президента Франклина. Вообще, в облике женщины черный цвет преобладал, но не доминировал; прекрасные медные волосы и ослепительной белизны кожа — вот что прежде всего бросалось в глаза. К сожалению, с первого взгляда становилось ясно, что хозяйку вишневой «девятки» и одетую в траур матрону роднили только цвет и длина волос, остальное не подлежало сравнению.
Шушуканье стихло, но Климов из обрывков долетавших до него фраз успел понять, что он имеет удовольствие лицезреть Галину Фокееву, даму сердца ныне провожаемого в последний путь Юрия Николаевича. Когда женщина, горделиво ступая, проследовала мимо Климова, одарив его коротким, но довольно выразительным взглядом, шушуканье возобновилось. Все сходились на том, что от встречи двух безутешных вдов следует ожидать того же самого, что обычно происходит при встречи огня с бензином. Климову вовсе не хотелось становиться свидетелем чьей-то истерики, за последнее время по эмоциям у него наблюдался очевидный перехлест, он решил, что покойный как-нибудь перетопчется без его, климовского, прощального поцелуя, и потихоньку вышел на улицу.
Там, однако, его скоро охватило сомнение: прилично ли первым покидать панихиду. Саша вышел за ворота кладбища посмотреть, в порядке ли машина. Никто на его жалкую «шестерку» с оторванным молдингом на правом переднем крыле, стоявшую точно золушка среди принцесс в стаде иномарок, «волг» и «девяток», не покушался. Чуть на отшибе он заметил приехавшую, видимо, позже других машин, «девяносто девятую» самого популярного у «крутых» цвета мокрого асфальта.
Климов отвернулся и не спеша двинулся обратно ко входу в храм, но не успел сделать и нескольких шагов, как оттуда выбежала, устремясь прямо на него, бронзововолосая валькирия, лишившаяся своего кокетливого шарфика и крохотной сумочки. Не надо было смотреть в лицо женщины, чтобы понять — глаза ее изливали потоки слез. Законная вдова, очевидно, одержала верх, о чем красноречиво говорили царапины, алевшие на левой щеке красотки и доносившийся из церкви гвалт неприлично веселых голосов. Задержавшись взглядом, несколько дольше, чем следовало, на колыхавшейся на бегу снежной белой груди матроны, Климов, что называется, себя приговорил. Столкновения с мчавшейся на него со скоростью экспресса женщиной избежать было уже невозможно.
Когда рыдающая красотка с воплем бросилась ему на шею, умоляя увезти ее отсюда, Саша сумел устоять только потому, что расставил ноги, точно матрос на штормовой палубе или боксер на ринге.
Ехать предстояло километров пятьдесят, причем добрую половину пути надо было тащиться через запруженные транспортом городские улицы. Около часа ушло на то, чтобы найти бензин и заправиться. И все это время Александру пришлось выслушивать словословия в адрес отъехавшего в мир лучший господина-товарища Лапотникова. Все эти панегирики перемежались спонтанными слезоизвержениями и возносимыми в адрес «этой неблагодарной самовлюбленной» стервы проклятиями.
Если бы рядом с ним сидел и говорил все то же самое о нежно любимом Пауке какой-нибудь мужик, Климов давно бы уже остановил машину, чтобы вышвырнуть плакальщика вон прямо на мостовую, но воспитанное с детских лет рыцарство по отношению к женщине заставляло Сашу стоически все сносить. Но он претерпевал муки тяжкие еще и потому, что ему приходилось поддакивать рыжей Гале, неутешная «вдовица» просто вынуждала его к этому.
Медленно зверевший Александр не заметил, что за ним упорно, точно пришитые, временами отдаляясь, но потом вновь неизбежно приближаясь, следуют те самые «мокроасфальтовые» «жигули», которые он видел у ворот Козьмодемьянской церкви в Порубежном. Да и приметь он эту машину, все равно не смог бы разглядеть за тонированными стеклами салона лица женщины, изящно державшей тонкими пальчиками рулевое колесо. Волосы ее были такими же рыжими, как у его пассажирки…
Наконец, измученный жарой, безутешной «вдовой» и траурным костюмом, который почему-то вдруг стал жать под мышками, Климов довел свою машину до ворот Галиного, как она выразилась, «коттеджика», расположенного в районе называемом Красной Горкой. Было уже почти пять часов вечера. Тут, само собой разумеется, выяснилось, что ключи остались в сумочке, а сумочка в церкви в руках ненавистной соперницы-победительницы, и Климову пришлось репетировать роль вора-форточника. В этом амплуа, ввиду солидных габаритов, Александр потерпел полное фиаско и, испросив у хозяйки разрешения, выбил кулаком стекло. Лишнее говорить, что Климов порезал осколком стекла руку, что вызвало у Гали море охов и ахов. О том, чтобы, попрощавшись с хлопотливой медноволосой матроной, немедля отбыть в направлении города, не могло теперь идти и речи. Климов был умело перевязан, накормлен всяческими деликатесами, ну и, конечно же, напоен…
Галина Фокеева оказалась превосходной хозяйкой. В небольшой гостиной, где она потчевала Александра, царил уют. Хозяйка переоделась в расшитое яркими цветами изумрудно-зеленое длинное кимоно и собрала волосы в пышный хвост на затылке, открыв при этом продолговатое, несколько раскрасневшееся лицо. Глаза ее немного припухли от слез и покраснели, на щеке алели царапины, но это ее не портило.
Они выпили одну, затем вторую бутылку «Монастырской избы», и Климов узнал, что «бедный-бедный Юрочка» так любил сухое и — ах! ах! — предпочитал «Рислинг» и эту самую вот «Избушку»; что только с ней (с Галей, разумеется, а не с бутылкой) он мог по-настоящему отдохнуть.
Ох, как опостыло все это слушать, но… Саше еще пришлось узнать, что теперь хозяйка осталась совсем одна на всем белом свете. Ребенка у нее отнял муж (злодей, конечно), который мстил ей за то, что она «полюбила» другого и уехала с ним. (Ну разве не злодей, в самом деле, не мог подождать всего-то три года?) Тот, другой, ради которого она «пожертвовала всем» и которому «отдала» свою «юность и красоту», «предал ее ради недостойной, низкой» женщины… Она попыталась вернуться к первому, но тот ее и на порог не пустил.
