Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть
Жоффруа развел руками.
— Что ж... Давайте договорим за ужином!
Подвальный зал ресторана гостиницы «Шангри-Ла» окнами выходил в реку. В отчищенных до невозможной прозрачности стеклах стояла коричневая вода, в которой роились представители диковинных существ, обретающихся в омывающей Бангкок Чаопрайе. Рыбешки, тритоны, пауки и плоские лягушки, привлеченные подсветкой, ошалело тыкались в невидимую преграду, сослепу забросив охоту друг за другом.
— Отвратительно! Верно? — спросил Жоффруа Лябасти- младший Севастьянова. — И, представьте, популярнейшее место у местного делового мира для встреч... Большинство ведь китайцы.
— Я видел, как под стеклянными колпаками держат деревянные терема, населенные белыми мышами. Наблюдают за жизнью, родами и смертями... Словно телевизор смотрят.
— Мышиный театр с пьесой из человеческого бытия, а?
В зале царила прохлада и не верилось, что вода за стеклом
может быть теплая, как суп, а на улицах выше тридцати жары, влажность и духота.
Когда обсуждали меню, Севастьянов удивился вкусу банкира. Француз, сын француза предпочитал немецкую кухню.
— Ваш отец, что же, эльзасец?
— Нет, парижанин. Мама, правда, из Шампани. Вернее, мой дед, генерал де Шамон-Гитри... Но ведь это все равно Иль-де-Франс... Мама родилась в Сайгоне, как и я... А что?
Жоффруа казалось, что партнер ощущает настороженность к нему со стороны «Индо-Австралийского». Да пусть! Русский в Бангкоке проездом, а что таится в скрытном сибирском уме, этого предсказать и Крот не в состоянии. Так что, барьер, возникший на пути серьезных переговоров, возможно, благоприятный для банка исход, обеспеченный по воле или против собственной воли Кротом.
Во всяком случае, у русского повод для нежелательных разговоров об обеспечении «Индо-Австралийским» невыплаченных Москве кредитов был. Но когда упоминалась кончина Васильева, Севастьянов не воспользовался предлогом, чтобы развить тему кредитов. Видимо, и не собирался развивать. Финансовый технарь, как говорится, поставит крестики на перечне вопросов, которые велели задать, и укатит в Сингапур, довольный уже тем, что пригласили поужинать в роскошном ресторане.
Утопая в диване, обтянутом шерстяной плетенкой, поглядывая на гигантский аквариум за окном, Жоффруа развивал фантастический проект перестройки финансового хозяйства отца. Схему превращения «Индо-Австралийского банка» со всеми связями и интересами в замкнутый операционный цикл.
«Замкнутые круги в финансах? Не понимаю...» — сказал бы Васильев. Он всегда ставил вопросы в таком стиле. Повторял утверждение с сомнением, а потом сообщал, что не понимает его. Севастьянов с удовольствием повторил прием.
— Превратить банк в полностью самообеспечивающуюся систему без подпитки извне, исключить постороннее, в том числе и правительственное вмешательство. Уплата налогов, вот и все отношения с администрацией, с нацией, если хотите. Только в этом случае, господин Севастьянов, ваши люди останутся вашими людьми...
— По нынешним временам это абстракция. Абсолютная финансовая монархия...
— А отец утверждает, что существование такой системы сбережет жизненность и независимость банков. И нам, деловым людям, не придется верить на слово правительству, которое все больше влезает в долги. Тогда слово бюрократа не будет калечить реальный мир реальных людских интересов и забот лишь потому, что оно нашептано прямо в ухо премьер-министру...
— И что же, ваш отец следует своим намерениям?
— Мы говорим о теоретических посылках, господин Севастьянов, а не о намерениях «Индо-Австралийского», верно? — сказал Жоффруа и поманил официанта, чтобы расплатиться.
... Севастьянов отпустил водителя за квартал от гостиницы, против 30-го переулка Сукхумвит-роуд, безлюдной и продуваемой влажным ветерком в полуночный час. Зеленые, красные и синие всполохи реклам, которые забыли выключить, бликами отражались на крышах редких автомобилей.
Скачал себе:
— Подведем итоги первого дня?
С подворья буддистского храма, где, возвышаясь над оградой, спал слон, едко несло хлевом и воскурениями. Слон раскачивался взад-вперед, пошевеливая в такт лопастями ушей. Тягучий и заунывный гул гонга возник, разросся и ушел куда-то за цементные коробки, на задворки, где начинались заболоченные пустыри.
Человек в махровой панаме и футболке, поверх которой болтался камуфляжный армейский жилет, перегородил дорогу.
— Молодые леди скучают, сэр. Вот фотографии...
— Я дурно болен, братец, — ответил Севастьянов. На Востоке впрямую не отказывают.
Как и ему никто и ни в чем не отказывал целый день. Ни в любви, ни в деловом партнерстве.
Понурый гонг еще слабо гудел вдали, когда портье открывал дверь.
ЧЕШУЯ ДРАКОНА
1
Джефри Пиватски, бывший пилот, дважды с перерывом в три минуты приметил, как самолет ложился на правое крыло. Вписывались в коридоры. В общеевропейском доме воздушные пути прокладывались для своих и чужих. Для чужих — углами, уводившими нежелательных соглядатаев в сторону от военных объектов, будто не летали спутники... В его эскадрилье был пилот, который до прихода на бомбардировщик водил истребитель, приспособленный ослеплять космических шпионов.
Простая и ясная догадка осенила его. Страхование гражданских спутников. Экспертиза рисков и правовое обеспечение... Почему бы и нет? Собственное дело. Первоначальный капитал взять взаймы у Бруно и Клео, которые, возможно, войдут и в долю, потому что ума не приложат, как отмыть лишние деньги. «Космострах» — отличное название!
В иллюминаторе «боинга» облака стыли будто заснеженные гряды, казавшиеся Джефри с курсантских времен Клондайком, хотя он там никогда не бывал и знал о безлюдных холодных пространствах из романов про золотоискателей. Казалось, игрушка-самолетик подвешен над Клондайком на невидимой нити, раскручивающейся то в одну, то в другую сторону. Нитка удлинилась, «боинг» продавился сквозь облачность, и Джефри наблюдал теперь плоские, пепельного оттенка поля, напитанные талыми водами. Внизу тянулась Сербия на подходе к Белграду. Как и во Вьетнаме, который он бомбил, деревни жались к церквам, неизменно поставленным на перекрестках.
Джефри представил, как под черепичной крышей одного из домов среди мрачноватых, неряшливых и плохо выбритых славян в овчинах ютилась семья его жены, имя которой он теперь носил. Отупляющая работа в поле, со скотиной, церковная служба и кабак как единственное развлечение для людей, из поколения в поколение производящих зерно и мясо, возможно, еще сыр и вино. Такой ли вспоминает Ольга родину предков? Какие драмы разыгрываются вон под той отполированной холодным дождем кровлей?
Впрочем, это вполне могло относиться и к его собственной семейной жизни, в которой рядом с наивной, чистой сердцем, отважной и умной Ольгой он постоянно чувствует свой комплекс. Сноб-технократ, чья искушенность парализует побуждения и чувства. Чем же он выше тогда туповатых, грубых, но простодушных увальней, бравших в жены ее прабабок? Галстуком и блейзером? Ну а у тех овчинные жилетки и пестрый шнурок на вышитом воротнике...
Нет, времена не меняются, что бы ни утверждали эмпирики! Меняется человек, но и он меняется внешне, не внутренне. Нравственное мерило времени непоколебимо, непоколебимо желание владеть, подчинять, размножаться, одурманиваться. Время — это океан, как тот бескрайний воздушный, который простирается за иллюминатором «боинга». Океан, в котором плавают люди-рыбки... Люди-рыбки в извечном, Богом данном океане времени.
Он пристально всматривался в надвигающуюся землю коммунистического блока, на которую впервые залетел без боевого задания обнаружить и уничтожить цель.
«Боинг» чиркнул шинами по взлетно-посадочной полосе и понесся мимо контрольной башни, потом груды авиеток, за которыми серо-зелеными пятнами выделялись останки «дакот» и русских Ли-2 времен второй мировой войны в дальнем углу аэродрома. У аэровокзала приподнималась на лапах гигантская черепаха — черная башня, под которой стоял зачехленный истребитель-спарка. Русский МИГ? Джефри вспомнил, как увеличивались на его локаторе тупорылые осы, пробивавшиеся сквозь облака, чтобы отогнать его Б-52 от Хайфона... Но он пропахивал и пропахивал математически точно нацеленными бомбами пятикилометровые борозды по рисовым полям и порту.
Направляясь к автобусу, который перевозил пассажиров от трапа в аэровокзал, Джефри с любопытством рассматривал солдат почетного караула в салатовых полупальто, собиравшихся кого-то встречать. Перчаток им не выдали, и кисти рук на вздетых карабинах раскраснелись от холодного ветра. Желтые ремни топорщились на плечах. Барабанщик бил редкую дробь, под которую музыканты военного оркестра врассыпную тянулись на построение. Последним семенил пожилой второй барабанщик, на ходу поддевая портупею на спине лакированной колотушкой. Поддевание, такое домашнее и мужицкое для человека в военной форме, озлило Джефри. Он бы порадовался, ощутив что-нибудь зловещее в поведении солдата.
![Росс Томас - Смерть в Сингапуре [сборник]](/uploads/posts/books/13740/13740.jpg)
