Андрей Воронин - Закон против тебя
Он открыл глаза и некоторое время неподвижно лежал на спине, тупо рассматривая низкий, покоробившейся от сырости некрашеный потолок. Серовато-коричневые разводы и пятна влаги складывались в странный абстрактный рисунок, в котором, как и в плывущих по летнему небу кучевых облаках, можно было при желании разглядеть все, что угодно.
Воздух был сырым и затхлым, насквозь пропитавшимся испарениями давно не мытых тел и кислой вонью задубевшего от грязи тряпья. Справа обнаружилась бетонная стена, когда-то беленая, а теперь облезлая, пятнистая, покрытая какими-то ржавыми потеками и желтоватыми пятнами все той же вездесущей сырости. Стена была странная: вместо того чтобы подниматься кверху вертикально и смыкаться с потолком под прямым углом, она плавно загибалась вовнутрь, словно была частью внутренней поверхности какой-то гигантской трубы.
Лежавший на полуистлевшем комковатом матрасе человек догадался, что находится в помещении, оборудованном внутри какого-то подземного склада или ангара. Откуда у него взялась такая уверенность, он не понимал, но точно знал, что его догадка верна. Об этом говорила и форма стены, и затхлый сырой воздух, и пятна сырости на потолке и стенах, и даже басовитое бормотание дизельного генератора, доносившееся откуда-то снизу.
Свет в помещении был какой-то неживой, желтушный. Он исходил от двух заключенных в конические проволочные колпаки лампочек-"сороковок", укрепленных почему-то не на потолке, а на стене. Лампочки соединялись между собой толстым черным кабелем, который тянулся вдоль стены и исчезал за фанерной перегородкой в дальнем конце длинного, как железнодорожный вагон, помещения.
По всей длине этого каземата, выложенные в ряд под прямым углом к бетонной стене, лежали прикрытые рваными армейскими одеялами плоские грязные матрасы.
Противоположная стена была фанерной, и вдоль нее оставался узкий проход. Еще в этой стене находилась дверь, в которой кто-то с непонятной целью прорезал небольшое квадратное окошечко. Сейчас это окошечко было закрыто снаружи заслонкой, и лежавший на спине человек подумал, что обычно такие окошечки прорезают в дверях тюремных камер или в хлеву. На хлев это помещение не похоже, но он засомневался, что на свете бывают тюремные камеры с фанерными стенками и потолками из ДВП.
Он попытался вспомнить, как очутился в этом странном месте, но не смог. Все, что предшествовало его пробуждению на этом продавленном матрасе, тонуло в густом тумане. Человек прислушался к своим ощущениям и понял, что сравнение с туманом было слишком поспешным. Позади него вовсе не туман, а железобетонная стена, гораздо более прочная, чем та, возле которой он лежал. Он помнил, что у него должно быть имя, но что это было за имя, оставалось только гадать. Николай? Виктор?
Ага, подумал он, кое-что я все-таки помню. Я помню, что на свете есть железобетон, ДВП, электрические лампочки, дизельные генераторы, Николаи, Викторы, Калистраты и Владилены, а также троллейбусы, матрасы различной степени чистоты и изношенности, малогабаритные квартиры, город Москва и чеченские боевики. Черт подери, подумал он, да я же помню практически все, кроме самого главного: кто я такой и как здесь очутился. Интересно, где это – здесь? Я что, прямо тут и живу?
Он уперся руками в вонючий матрас, на котором лежал, и принял сидячее положение. В голове у него зашумело, как будто накануне он перебрал «ерша», перед глазами поплыло.
Голова немилосердно трещала, и, ощупав ее рукой, он обнаружил на темени большую, покрытую сверху подсыхающей корочкой крови, мерно пульсирующую гулю. Эта гуля в какой-то степени объясняла потерю памяти и вселяла надежду на то, что амнезия окажется временной.
Потом его замутило, и он снова прилег, закрыл глаза и попытался представить себе, что это может быть за место.
Он лежал так минут десять или пятнадцать и совсем уже было снова задремал, как вдруг со стороны двери послышался протяжный скрип несмазанных петель, кто-то тяжело простучал по бетонному полу каблуками и остановился над ним, распространяя запах сапожного крема.
Лежавший на полу человек открыл глаза и первым делом увидел высокие армейские ботинки со стоптанными каблуками, любовно начищенные, но уже изрядно запылившиеся. В ботинки были заправлены хлопчатобумажные штаны камуфляжной расцветки, на правой, чуть пониже колена, виднелась аккуратная заплатка из того же материала. Пленник перевел взгляд повыше и увидел широкий офицерский пояс, на котором висели милицейская резиновая дубинка и пистолет в обшарпанной открытой кобуре, а еще выше обнаружились внушительный торс и лицо, полностью скрытое черной трикотажной маской. Сквозь неровные круглые прорези маски на пленника смотрели равнодушные карие глаза.
– Оклемался? – спросил охранник. – Крепкий черт, даже завидно… Ну, вставай, на работу пора.
– На какую работу? – прочистив горло, спросил пленник. Ему не понравилось, как прозвучал его голос: слабо, просительно, как у тяжелобольного, который просит у соседей по палате подать ему «утку». – Где я?
– Где надо, – расплывчато ответил человек в камуфляже. – Ты, главное, не волнуйся, кипеж не поднимай, и все будет в порядке. Отработаешь должок и пойдешь домой.
– Какой еще должок?
– Это, брат, тебе виднее, какой у тебя должок.
Мое дело – следить, чтобы все было тихо-мирно, а кто кому и сколько должен, меня не касается. Звать-то тебя как?
Пленник поморгал глазами, по-прежнему сидя на матрасе, и осторожно почесал затылок пониже шишки. Последний вопрос охранника поставил его в тупик.
До его прихода вопрос об имени казался далеко не самым существенным в ряду других неразрешимых вопросов, но теперь, убедившись в том, что по-прежнему не может вспомнить, как его зовут, пленник по-настоящему испугался.
– Не помню, – сказал он после долгой паузы, в течение которой охранник разглядывал его с каким-то болезненным любопытством. – Черт, ничего не помню!
– Да, – сказал охранник, – забористая штука, даже не верится… Значит, так. – Он полез во внутренний карман своей камуфляжной куртки, порылся там, нелепо перекосившись на одну сторону, вынул потрепанную записную книжку, полистал ее, подхватывая норовящие выпасть и разлететься странички, нашел нужную, провел пальцем сверху вниз, сосредоточенно сощурив глаза, удовлетворенно кивнул, захлопнул записную книжку и убрал ее обратно в карман. – Значит, так, – значительно повторил он. – Пока что будешь откликаться на Баклана, а там посмотрим. Может, вспомнишь, как тебя зовут.
Пленник нахмурился. В кличке, которую дал ему охранник, чудилось что-то знакомое. «Баклан, я Береза», – ни к селу ни к городу вспомнилось ему. Охранник продолжал смотреть на него с непонятным интересом – казалось, он с нетерпением ждет реакции на свои последние слова.
– Баклан? – переспросил пленник. – Это имя или собачья кличка? Что тут вообще происходит? Еще бы Шариком назвали…
– А что тебе не нравится? – удивился охранник. – Нормальное погоняло. Тут есть одна баба, так ее все Жопой кличут. И ничего, не обижается. А Баклан – это даже красиво. Почти альбатрос.
– «Последний рейс „Альбатроса“», – пробормотал Баклан внезапно вспомнившееся название старого черно-белого фильма. – Вот черт, всякая ерунда вспоминается, а собственное имя забыл…
– Ну хватит, – внезапно потеряв терпение, заявил охранник. – Некогда мне с тобой психоанализом заниматься! Надо же, как они тебя… Вставай! Работа стоит. Черемис ждет… Учти, кто не выполняет норму, тот не жрет. Сегодня ты еще на расслабоне, а завтра, если будешь много болтать и плохо работать, получишь вот этой вот штуковиной, – он похлопал ладонью по рукояти резиновой дубинки, – по горбу.
Человек, которого охранник в трикотажной маске минуту назад окрестил Бакланом, вдруг почувствовал, как сквозь головную боль, растерянность и амнезию начинает пробиваться бесшабашная ярость. Он не понимал, что это за место, но инстинктивно чувствовал, что прячущийся под маской мордоворот не имеет никакого права командовать и угрожать. Кроме того, он испытывал странную уверенность в том, что сумел бы справиться с парочкой таких вот мордоворотов, даже не вынимая из зубов сигареты. Вот только этот шум в голове…
– Слушай, друг, – сказал он, – зайди попозже.
Что-то мне не по себе. Я вздремну часок-другой, а потом заходи, поговорим.
Охранник слегка удивленно выматерился, наклонился и, ухватив пленника за воротник рубашки, рывком поставил на ноги. Воротник, не рассчитанный на такие нагрузки, с треском отлетел и криво повис на последней нитке. Громила в камуфляже выпустил воротник и вцепился пятерней в перед рубашки, собрав ткань в горсть.
– Ты чего, Баклан? – встряхивая пленника, просипел он ему в лицо. – Ты чего, сучара? Борзый, да?
Ты борзый? Ты запомни, падло: я не таким, как ты, рога обламывал. Ты у меня, мудило гороховое, будешь раком стоять, говно жрать и нахваливать. Не надо со мной ссориться, Баклан, трогать меня не надо…
