Горец. Оружейный барон - Старицкий Дмитрий

Но главным нашим успехом стало то, что Гоч плюнул на свою тягу к предельному совершенству роликового запирания затвора и перевел всю систему на стрельбу с массивного открытого затвора. И дело потихоньку сдвинулось с мертвой точки.

В итоге мы на радостях присвоили нашему автоматическому пулемету звание «машинки ста патентов». Наврали, конечно, на самом деле всего-то девяносто двух. Зато от пламегасителя до рукояток управления огнем с гашеткой — все новье, революционные для этого мира и этого времени решения.

По весу уложились в 24 килограмма тела пулемета и в 20 килограммов станка-треноги. Такой пулемет свободно мог таскать по полю без разборки расчет из трех человек, взявшись за ноги станка. По сравнению с гатлингами на пушечных лафетах это был тактический прорыв. Даже если вспомнить легендарный «максим», который на колесном станке Соколова весил 64 килограмма без воды, то… Молодцы мы.

Завод расширялся, и нам снова стало не хватать квалифицированных рабочих. Инженеров и техников в нужном количестве мы добывали в Политехе из тех индивидуумов, кто по здоровью в армию не сгодился, а патриотического порыва не потерял. А вот хорошие рабочие всем внезапно потребовались. Биржа труда в городе пустовала. На ней только сезонники из деревень толклись. Но тех если и нанимать, то только на черную работу «принеси-подай-пошел нах».

Напряги с деньгами, слава ушедшим богам, кончились. Мы не успевали производить то, что требовала армия, готовая платить за новые пулеметы любые деньги.

Ну и ордена Бисера Великого, хоть и низшей степени, лишними для себя мы с Гочем не посчитали. Как и король, который лично повесил нам эти знаки на грудь. А на рабочих и техников по нашему представлению посыпался дождь из медалей «За полезное». Казалось бы, мелочь, но как это подняло монархические настроения в массах. И что важнее для нас — производительность труда.

Гоч на этом не успокоился и начал рассчитывать к пулемету новый патрон калибром 13 мм. Мои успехи с зениткой не давали ему покоя. Обещал, кстати, сделать пулю зажигательной.

Пипец тогда цеппелинам.

А я так мечтал полетать…

12

В этом месте набережной Обры я еще не был. Здесь, где выше по течению реки кончались цивильные, одетые в гранит набережные, вдоль высокого берега стояли внушительным рядом длинные и короткие деревянные баржи. Большинство их явно использовалось под жилье, если обратить внимание на заметное количество женщин и детей на палубах да на развешанное в несколько рядов белье на просушке, напоминающее флаги расцвечивания на военных кораблях.

Противоположный восточный берег реки был пойменным, с заливными лугами и радовал глаз пасторальной картиной неторопливо пасущихся, мощного сложения рыжих коров местной мясной породы. Я насчитал до десятка внушительных стад. Каждое со своим пастухом, мальчишкой-подпаском и крупной лохматой собакой. А то и двумя-тремя псами. Одно такое стадо высыпало на берег, на водопой, радуя глаз пасторальной картиной. По краю этого огромного луга вдоль лесной опушки стояли большие шалаши и примитивные загоны для скота из толстых жердей.

— Эвин, — спросил я пригласившего меня сюда инженера, когда мы выбирались из моей кареты на высоком берегу. Двигаться вниз к воде можно было и в экипаже, но дорога на съезде такая, что мне стало жалко мою кобылу, — кто тут живет? На баржах…

— Разный народ, Савва. — Мы уже перешли по дороге на «ты» и обращались друг к другу по имени. — В основном люди квалифицированные, но которым не хватает средств обзавестись собственным жильем в городе, а снимать чужие углы нет желания. К тому же на барже просторно. И кольцо конки недалеко. Минут пять пешком отсюда. Удобно.

Что да то да, жилье в Будвице кусалось своими ценами. Столица везде столица. Я сам дом с участком смог только в пригороде купить, а считаюсь вроде состоятельным человеком.

— А зимой? — спросил я.

— Что тут той зимы, — пожал он плечами. — Пошли.

И показал мне пример, начав спускаться по крутой тропинке, местами укрепленной деревянной лесенкой с перилами. Я, оставив кучера при лошади, двинулся за ним. Кучер у меня в военной форме и вооруженный автоматическим пистолетом, так что, надеюсь, все будет хорошо и ничего экстраординарного за мое отсутствие не произойдет. Хотя местечко тут для города глуховатое, а карета у меня нарядная, да и лошадь красивая.

Внизу часть пляжа была превращена в низенький дебаркадер с дощатым настилом.

— А ближе к центру такую баржу поставить можно? — проявил я любопытство.

— Нет, — откликнулся инженер. — Штрафуют. Могут и саму баржу конфисковать. Там только у специальных спусков для ломовиков стоять можно, и то только под погрузкой и выгрузкой.

Ага, видел я в городе на набережной такие двойные каменные пандусы с площадкой между ними почти у уреза воды.

— Йоску! — крикнул Эвин, остановившись у баржи, выкрашенной веселенькой голубой краской выше уровня осмоления днища. — Опять дрыхнешь без задних ног?! За что я тебе только деньги плачу?

Над высоким бортом баржи, стоящей к берегу носом, появилась фигура в полосатой нижней рубашке с закатанными выше локтей рукавами и всклоченной небритой и заспанной харей. Харя заразительно зевнула во всю могучую пасть и примирительно сказала:

— Ну чё орать-то, господин инженер, ща сходню подам. Один момент.

— Здесь у меня и жилье, и мастерская, — похвастался инженер, когда мы поднялись на палубу. — Единственное неудобство — анфиладное расположение помещений, но тут уже ничего не попишешь… Поскольку тебя интересует двигатель, то мы сразу пройдем в машинное отделение. Не возражаешь? Тогда прошу за мной, — сделал он приглашающий жест в сторону кормовой надстройки.

Палуба оказалась интересной. Вся середина ее была сделана в виде этакого цехового остекленного фонаря, который приподнимался на полметра над палубой и имел крышу в форме домика, из которой торчали две жестяные трубы под грибочками. Печные, наверное… потому как за надстройкой виднелась высокая, почти пароходная труба. Пройти на корму можно было только вдоль бортов.

Когда я спустился вниз, инженер уже зажигал керосиновые лампы по углам.

— Как тут просторно, — удивился я.

— Тут раньше стирлинг стоял, а мой движок намного компактней будет, — похлопал он ладонью по узкому механизму, выступающему на полтора метра от пола. — Вот и стало просторно.

— А старый двигатель где?

— На основе старого стирлинга мы с приятелем решили устроить электростанцию, чтобы не зависеть от ненадежных батарей. Не знаю, что получится еще из наших штудий… Но некоторые наметки рабочие у нас уже есть, — гордо заявил он.

— Да… — согласился я. — За электричеством будущее.

— Но пока это мало кто понимает. Ретрограды, — откликнулся он на мою реплику. — Я так думаю, что механика скоро достигнет своего предела и прорыв в будущее можно сделать только на электрическом приводе. Расчеты так показывают. Но как это все воплотить в металл? Не один десяток лет пройдет, пока все возможные варианты переберем. Но вот увидишь, Савва, я впишу свое имя на скрижали науки, — глаза его при этом фанатично сверкнули.

— От химии много будет зависеть, — подал я реплику. — Изоляция, будь она неладна, все тормозит.

Тут застучали каблуки матросских ботинок по трапу, и ввалившаяся в машинный трюм толпа оборвала наш научный треп.

В одном из углов помещения было оборудовано нечто вроде кузнечного горна. По команде инженера там развели коптящую мазутную горелку, на которую положили металлический шар размером с кулак. Один матрос встал к мехам и стал подавать на горелку воздух. Трюм был слабо освещен всего четырьмя керосиновыми лампами, но основное действо было видно. Двое матросов вертелись у горелки, а еще четверо лениво расселись на рундуке с противоположной стороны от двигателя.

Активно качались меха горна, и так продолжалось некоторое время, пока человек у горелки не поднял с пропитавшейся маслом и нефтью палубы длинные кузнечные щипцы и выхватил ими из горелки раскаленный добела металлический шар.