Виктор Федотов - Пропавшие без вести
— Боцман, догнать! Надо догнать его, слышишь? Своими, вот этими вот руками… — Ратников понимал, что не то говорит, что нельзя уже догнать шкипера с немцем, ведь неизвестно, в какую сторону они ушли и когда. Разумом понимал, а сердцем понять не мог. — Далеко уйти не могли…
— Рядом хотя бы осмотреть! — с ожесточением сказал Быков. Он сразу же почернел лицом, склонившись над Машей, успокаивал ее, говорил какие-то ласковые слова, и голос его дрожал, срывался — Эх, прошляпили! Ну что теперь, что?!
— Но ведь хоть что-то человеческое должно в человеке остаться! — закричал Ратников, выходя совсем из себя. — Должно, скажи?!
— В человеке?! — вскипел Быков. — Но в нем-то, в этом уголовнике, что ты увидел человеческого? Или в этом паршивом «демократе»?
— Как же я… доверился. Разве можно, ну разве можно было такое подумать?
— Подбери слюни, старшой! Ратников диковато посмотрел на него.
— Слюни, говоришь? Значит, по-твоему…
Маше показалось, что они кинутся сейчас друг на друга. Она вскочила, встала между ними, раскинув [руки:
— Нет, нет, опомнитесь! — и, обхватив голову, кинулась с криком прочь.
— Вернись! — вдогонку ей прозвучал голос Ратникова. — Стой, говорю! — Но только треск кустарника доносился в ответ. — Маша, Машенька!
На какое-то мгновение все затихло. Гулко билась кровь в висках, стучал в соснах дятел, шумел прибой невдалеке — других звуков не было на земле, только эти, чистые и отчетливые до нереальности. Только эти звуки — никаких больше. Даже голоса Быкова не расслышал Ратников, когда тот что-то сказал ему.
И вдруг будто разорвало криком лес:
— А-а-а! Сю-ю-да-а! — И опять истошное — А-а-а!
Ратников и Быков бросились на крик, срывая автоматы, не успев еще ни о чем подумать, ни о какой опасности, понимая только, что, если Маша зовет их, значит, что-то случилось. Они увидели ее: загораживаясь руками, она пятилась от куста, не спуская с него глаз, точно завороженная. Ужас метался в ее глазах.
— Он там, за кустом, — дрожащим голосом говорила она, продолжая пятиться. — Весь в крови…
Шкипер лежал под кустом, на боку, точно спал, свернувшись калачиком. И еще — что сразу же бросилось в глаза Ратникову — топорик: шкипер на всякий случай захватил его в шлюпку, когда бежали с баржи. Они рубили им ветки, шалаш ставили.
Удар пришелся шкиперу поперек правого плеча, ближе к шее, видать, нанесен был сзади и как-то наискось, будто топор скользнул по кости, не забрал вглубь. Кровь на ране уже запеклась и на робе тоже, но еще немножко сочилась между пальцами левой руки, которой шкипер, видно, пытался зажать рану.
Ратников припал к груди шкипера, притих.
— Дышит! Тряпки, настой — все неси, что там есть! — крикнул Маше. — Живо!
Молча и быстро они с Быковым обработали рану, перевязали, располосовав Машину сатиновую юбку на куски, осторожно уложили шкипера на ветки.
— Живой пока, — вздохнул Ратников, утирая пот. — Не плачь, — сказал Маше, — возьми себя в руки. Значит, немец, этот паршивый, слизняк…
Быков стал вдруг остервенело стаскивать с себя немецкую форму, вернее сказать, он сдирал ее с гадливым отвращением, точно она нестерпимо жгла ему кожу, точно тело у него горело под ней. И рвал в клочья, исходя лютой злобой, серое чужое сукно, затаптывал его в землю чужими сапогами, потом сбросил и их, остался босиком я в одном исподнем. Поднял автомат, стал с ненавистью его рассматривать. Казалось, он вот-вот хватит его о дерево, разнесет вдребезги.
— Ну, наплясался и будет, — сказал Ратников, хмуро наблюдавший за ним. — Автомат оставь, пригодится, от него иудским потом не несет: железо. — И аккуратно влил немного самогона шкиперу в рот.
— Крови утекло много, — боязливо подходя, сказала Маша. — Помрет, наверно.
— Пожалела? — сердито бросил Быков, облачаясь в свою прежнюю форму. — Кого жалеешь? Да за такие дела к стенке ставят!
— Обороты сбавь! — оборвал его Ратников. — Нашел время.
— Сниматься отсюда надо, старшой. Сейчас же.
— Надо. — Ратников положил шкиперу на лоб мокрую тряпицу. — Испарина пошла, отойдет.
— Наверно, шумиху на селе этот гад, немец, поднял. Обработал их обоих, сначала шкипера, потом Аполлонова, — и на село, — предположил Быков. — Теперь вот-вот жди гостей.
— Может, на хутор подался. Если в село, там не только про старосту заговорили бы.
— Похоже. Но как же он их, а?
— Теперь какая разница. Надо уходить. Арифметика простая: слева — село, справа — хутор, перед нами — море. Дорога, выходит, одна.
— В леса надо уходить. Со шлюпкой-то как?
— Спрячем ненадежней. Аполлонова бы похоронить.
— Не тот час. Мертвому любой дом подходит.
— Нехорошо. Человек ведь.
— Да они и Федосеева из могилы выковырнут. Ты же видишь, чего один фашист наделал. Идиоты мы, старшой, свет таких не видывал: гадали, сомневались, как с ним быть. А он не гадал, не сомневался. Пулю бы ему в затылок!
— Ладно, время идет, — виновато произнес Ратников. — Шалаши завалим, продукты, воду с собой. Носилки быстренько сварганим.
— На себе этого типа тащить? Ну знаешь…
— Не ожесточайся, боцман. Так черт знает до чего докатишься. Может, он и не виноват.
— Не районная прокуратура. Следствие, что ли, наводить будем? Оступились раз — хватит!
Ратников, понимая, что Быкова сейчас лучше но сердить, сказал:
— Мы им, боцман, такой карнавал закатим! Мыслишка мне пришла кой-какая… Ну а теперь поторопимся. Аполлонов простит нас, не по своей воле не положим в землю. Вернемся сюда, и Федосеева перезахороним, поближе к лесу. Рядышком обоих положим: вместе воевали, вместе и должны быть.
— Собак не пустили бы следом, — забеспокоился Быков. — Тогда хана…
— Кукушка нам долгую жизнь напророчила…
К шкиперу помаленьку возвращалась жизнь. Когда Ратников и Быков подошли к нему с готовыми носилками, сплетенными из веток, он лежал уже с полуоткрытыми глазами, хотя еще, видимо, не осознавал происходящее. Маша сидела рядом, утирала ему лицо влажной тряпицей, причитала потихоньку:
— Сашка, Сашка, как же это ты, бедолага?
Но шкипер лежал, не видя ее и не слыша, смотрел, не мигая, на неподвижно застывшие кроны деревьев, точно наклеенные на синеватом фоне неба. Его осторожно уложили на носилки, с трудом подняли, даже березовые важины прогнулись, пружиня.
— Тяжелый, дьявол, — полуобернувшись, сердито заметил Быков.
Они тронулись в лес, стараясь подобрать ногу, идти в шаг, увешанные автоматами, мешками с продуктами. Маша шла рядом, несла канистру с водой, все время со страхом и состраданием заглядывая шкиперу в лицо. И он точно почувствовал на себе ее взгляд, точно она им разбудила его, слабо шевельнул губами:
— Воды… пить.
Ему дали немного воды, в глазах, слегка прояснившихся теперь, появилась осмысленность, видно было, что он пытается сообразить, что же с ним происходит. Потом, видимо, понял, что его куда-то несут, и пальцы, темно-бурые от запекшейся крови, нетерпеливо зашевелились.
— Не надо, — захрипел он. — Положите.
— Лежи, пока несут! — не оборачиваясь, буркнул Быков. — Бросил бы тебя к чертовой матери.
— Перестань! — оборвал Ратников. И шкиперу — Сейчас, сейчас, потерпи малость.
— Как же это тебя, Сашка? — всхлипывала Маша, шагая рядом с носилками.
— Чемодан с вами? — вдруг спросил шкипер и закрыл глаза.
— Нету чемодана, — спохватилась Маша, растерявшись.
— Вернись и возьми. У Аполлонова в головах… Пропадете без него.
— Мертвый ведь Аполлонов. Зарезанный. — Маша вся сжалась. — Я боюсь.
— Значит, и его…
Шкипер опять забылся, умолк.
— На тот свет идет, а все о барахле думает, — чертыхнулся Быков.
Они вошли в лес, опустили носилки.
— Надо забрать чемодан, — сказал Ратников, — дорого стоит, может пригодиться. Сходи-ка сам.
Быков нехотя ушел. Вернулся злой как черт, покосился на шкипера.
— Поговорил бы я с тобой в другой раз. — И на вопросительный взгляд Ратникова сердито отмахнулся — Ни черта там нет!
— И чемодан тоже… И Аполлонова, и чемодан… — выдохнул шкипер, не открывая глаз. — Ну, сука…
— Куда немец ушел: на хутор или в село? — спросил Ратников осторожно.
Голова шкипера откинулась на сторону.
— Сзади, топором меня… и все.
Лесом идти было свободней, но пот обильно катился с лица Ратникова и Быкова — с каждым шагом казалось, тяжелел шкипер. Кроме того, оттягивали плечи мешки и автоматы.
Наконец Ратников остановился.
— Все, шабаш! Далеко от моря уходить не стоит. Будет нужда — шлюпкой воспользуемся.
Они молча уселись возле носилок на теплой траве, измученные недолгим переходом, накапливали потраченные силы. Шкипер ненадолго приходил в себя, и сознание его опять проваливалось, губы, утонувшие в бороде, как овражек в таежной чащобе, беззвучно шевелились — видно, с кем-то говорил в бреду, — щека его, полуприжатая к разрубленному, замотанному тряпками плечу, нервно подергивалась.
