Владимир Михановский - Горячие точки на сердце
Сторонники Станислава Дерева спокойно восприняли перемены, полагая, что все это — вода на их мельницу. Зато совершенно другой, как нетрудно догадаться, была реакция семеновцев. Теперь уже они составляли большинство на продолжающем клокотать митинге. Снова митинг, захлестнув центральную площадь, выплеснулся на прилегающие улицы.
Хрупкое, призрачное равновесие вновь — в который раз! — оказалось нарушенным.
Хотя генерал Матейченков все время находился в гуще событий, ежеминутно подвергаясь опасности, он так и не взял себе личную охрану. Все силовые объекты предпочитал проверять самолично, проверяя их боевую готовность и полагаясь только на собственные глаза и уши. В своем деле он терпеть не мог порученцев и посредников.
На здешнем кавказском солнце, находясь все время на свежем воздухе, он успел дочерна загореть, а густые казацкие усы придавали ему сходство с местным жителем — то ли с карачаевцем, то ли с черкесом, то ли с абазином. А вернее всего — с кряжистым казаком-станичником…
Об этом и сообщил Матейченкову Завитушный, когда они в очередной раз вдвоем, безо всякого прикрытия, отправились на митинг.
— Скоро, Иван Иванович, совсем станешь местным, — заключил Завитушный.
— Все может быть, — отмахнулся генерал, поглядывая на лица встречных. — Даже то, чего быть не может.
— А что? — воодушевился Завитушный, продолжая развивать свою мысль. — Переедешь в Черкесск, купишь себе домик… Сейчас приличную избенку задешево можно приобрести. Ну, а ежели захочешь, мы тебе колхозом дом построим.
— А с работой как? — поинтересовался генерал. — Аппарат президента сюда, что ли, перетащим?..
— Зачем? В Москву летать будешь.
— Каждый день?
— Ага.
— Сначала аэродром в Черкесске в порядок приведите, чтобы большие самолеты могли садиться. А покамест только для стрекоз он и годится. Стыд и позор!..
— Сделаем, отец.
— Улита едет, когда-то будет. А пока сделаете, как прикажешь мне быть, дорогой Сергеич?
— А через Минводы, Иван Иванович, через Минводы. Самое верное дело.
— Разве что через Минводы, — весело согласился генерал.
— Бабоньку тебе отыщем — красотулю, пальчики оближешь, — продолжал Завитушный.
— Жена у меня есть, одна и на всю жизнь, — отрезал Матейченков. — И не болтай лишнего.
— Прости, если что не так, Иваныч. Ляпнул чего не надо. Язык у меня больно длинный.
— Это заметно.
Приближение митинга, его взволнованное дыхание они почувствовали еще издали.
Проталкиваясь сквозь народ, они подошли поближе к трибуне.
Генерал негромко заметил:
— Послухаем, чего сегодня гутарят.
Стоя на перевернутой бочке-цистерне, от которой вкусно пахло мазутом, надрывался очередной оратор:
— Москва нас топчет сапогами. Она думает, что ей все на свете дозволено. Империя зла…
— Полюбишь и козла, — выкрикнул кто-то в рифму, и по толпе прошел хохоток, вызванный импровизированной шуткой.
— Хорошо, что шуткуют, народ не обозленный, — шепотом заметил Сергей Сергеевич.
Матейченков кивнул.
— Но те времена прошли, — продолжал оратор. — Империя распалась, а Россия нам не указ. Сейчас для всех граждан России — слобода! (Он так и сказал — слобода).
— Свобода! Свобода! Свобода! — троекратным эхом подхватила вся огромная площадь.
Оратор, видимо, был поднаторевшим в публичных выступлениях, хотя Матейченков и Завитушный видели его впервые. Он избегал общих слов, давно успевших набить оскомину, и старался бить фактами. Толпа начала прислушиваться внимательнее и теперь уже жадно ловила каждое его слово.
— Земляки-единомышленники, — веско продолжал оратор. — для тех, кто не знает, хочу сказать, что у нас с Москвой заключен специальный договор, где прямо сказано, что может делать центр, а что ему не положено. Но Москва грубо нарушает договор, сами видите, вмешивается все время в наши внутренние дела, которые должны решать мы, и только мы, и никто, кроме нас! Верно я говорю?
— Верно.
— Любо!
— Говори, — послышались выкрики со всех сторон.
— Скажите, братья! Разве мы не джигиты? Разве мы недоделки какие? Разве мы не в силах распорядиться сами собственной судьбой? Разве мы не имеем права выбрать себе такого президента, которого хотим? Почему мы должны подчиняться произволу?
Толпа ответила одобрительным гулом:
— Долой Москву!
— Долой захребетников!
— Сами с усами.
— Мы не колония.
— Нам Россия не указ.
Дождавшись, пока стихнут аплодисменты, оратор приветственно помахал рукой и спустился по лесенке с трибуны.
— Будешь выступать? — шепотом спросил Завитушный.
— Может быть.
— Погодишь?
— Посмотрю, как дальше дело пойдет.
Следующий оратор, в отличие от своего предшественника, оказался мямлей, и вдобавок говорил так, словно у него полон рот горячей каши, которую он не может выплюнуть.
Главное же — вместо того, чтобы говорить на единственную волнующую народ тему — о том, кто должен нынче стоять у руля государственной власти в Карачаево-Черкесии, — оратор начал с охаивания порядков в нынешней России, где он, по его словам, недавно побывал.
— Про нас говори, мужик, Россия далеко, — попытались его из толпы образумить, но оратор не внял голосу разума.
Россия теперь — это сплошное болото, заселенное лягушками, — витийствовал он. — И власти настоящей там нет. Всем командуют коррумпированные чиновники…
— Эй, погоди, милый человек, — неожиданно перебил оратора старик, стоявший рядом с трибуной. Опершись на суковатую палку, он внимательно слушал выступающего.
Папаха старика выцвела от времени, морщинистая кожа на лице от старости обвисла, но глаза-буравчики смотрели живо и весьма хитро.
Оратор поперхнулся на полуслове. На Кавказе принято оказывать старшим внимание.
Он наклонился вниз:
— Чего тебе, отец?
— Если начал гутарить по-русски, — он назидательно поднял палку, — то и продолжай по-русски.
— А я как говорю?
— А кто тебя знает, как. Говоришь ты непонятно. Вроде не по нашему. Может, из Израиля приехал?
Толпа развеселилась.
— Что тебе непонятно? — спросил оратор, скрывая досаду.
— Ты объясни мне, милый человек, что такое кора… кора…
Выступающий растерялся:
— Какая кора, отец? Не говорил я ни про какую кору.
— Ну, как же. Я не глухой, слава богу. Своими ушами слышал, как ты только что говорил: все, мол, чиновники в России кора… кора…
— Коррумпированные, — догадался выступивший и вытер вспотевший мгновенно лоб.
— Во-во, — закивал старик. — кора эта самая. Что она обозначает?
— Коррумпированность означает продажность. Я сказал, отец, что в России все чиновники продажные. За денежки они готовы продать все что угодно — и родину, и мать с отцом, и правду-истину.
— Так и говори — мол, продажные чиновники. А то — кора да кора. Какая кора? На дубе, что ли?
Старика поддержал общий хохот.
— А ты откель так хорошо Россию-то знаешь? — продолжал наступать ободренный старик.
— Я там долго жил.
— Долго жил, ума не нажил. А я почему обязан тебе верить? Может, тебя эти самые… с корой… тебя подослали сюда?
— Да зачем?
— А чтобы вбить клин между нами и Россией. А то гляди, — старик потряс палкой в воздухе, — враз с тебя всю кору-то сдерем, голым побежишь…
— Думай, что говоришь.
Толпа откровенно потешалась над внезапно возникшей перепалкой, ее воинственное настроение улетучилось.
— Я-то думаю, сопляк, — продолжал старик, — а вот ты совсем не думаешь. Хочешь вбить клин между нами и Россией. А того не понимаешь, дурья твоя башка, что мы и есть Россия, мы ее часть. Это понятно тебе?
Опозоренный оратор слез с трибуны бочком и быстренько затерялся в толпе.
— Молодец, батяня, — прошептал Иван Матейченков.
— По-нашенски врезал сосунку, — согласился Завитушный.
Между тем на цистерну успел взобраться следующий оратор. Начал он не без опаски, учитывая не слишком успешный опыт своего предшественника.
— Скажите, братья, зачем нам варяги? — начал он, потрясая кулаками и пытаясь сразу взять быка за рога.
— Ворюги? — переспросил старик.
— Пришельцы со стороны нам не нужны, — с ожесточением повторил выступающий, игнорируя ехидную реплику вредного старикана. — Прислали княжить и володеть Валентина Власова. Не спорю, может, он и достойный человек. Но разве мало у нас своих достойных джигитов?.
Матейченков и Завитушный тревожно переглянулись.
— Одна надежда на старика, — прошептал — генерал.
— В смысле?
— Если он этого не укоротит, придется мне выступить с разъяснением нашей политики.
— …Ты ври, да не завирайся, — строго произнес старик, словно услышав подсказку генерала Матейченкова. — Власов — герой, он чеченский плен прошел.
