Борис Климычев - Корона скифа
Здесь покрикивали в рупоры другие продавцы разных золотоискательских инструментов, и снаряжения. Далее кучками стояли оборванные и грязные мужики, и возле них бродили господа в походных костюмах.
Вот один господин, ощупал руки и плечи здоровенного мужчины, велел тому показать зубы и спросил:
— Пашпорт есть? Нет? Хорошо, беру! Следующий!
— Что происходит? — спросил Улаф.
Горохов пояснил:
— Золотодобытчики рабочих набирают, взамен сбежавших. Они большие убытки несут на беглых. Ведь надо немало потратить, чтобы завезти в тайгу рабочих, инструменты, продукт. А каждый день простоя рудника может сделать тебя банкротом.
Вот они ищут беспашпортных, которым бежать с рудника некуда… Они будут работать, вместе с другими подобными бедолагами, в глухой тайге до самых заморозков.
А зимой орда старателей вернется в город. По последней переписи у нас в городе двадцать тысяч жителей, а зимой их всегда делается вдвое больше…
Улаф вдруг воскликнул:
— Позвольте! Вон стоит тот самый купец, Лошкарев Илья Иванович, который поил меня настойкой под названием "Медвежий шиш!" Надо звать полицию!
— Не надо, сами разберемся, — сказал вполголоса Горохов, — я вооружен, в такие дела полицию впутывать — себе дороже обойдется, их только подпусти, ни денег, ни товару не будет!
Они подошли сзади к мнимому купцу Лошкареву, Горохов потянул его за
руку:
— Отойдем-ка в сторонку, любезный! Вошли в заросли ивняка. Улаф сказал:
— Я прошу вас вернуть мне амулет!
— Пусть вернет и украденные деньги! — воскликнул Горохов. Мнимый Лошкарев, крутанулся, вырывая руку, и вдруг, снизу вверх,
ударил Горохова ножом в бок. Нож сломался, а Горохов, выхватил пистолет и воскликнул:
— Мозги вышибу! Куда девал украденную у сего господина драгоценную
вещь?
Мазурик был ошеломлен тем, что Горохов после мощного удара ножом не только не упал, обливаясь кровью, но еще и строжится. Мазурик посчитал Горохова старым колдуном, которого железо не берет.
— Ладно, айдате, отдам я вам вещь эту драгоценную. Три ювелира надо мной потешались. Медяшка же это, никому не нужная! Неужто господин шведец сего не знает? Я отдал медяшку сынишке своей зазнобы, он играет. Ежели он её не потерял, отдам, и отвяжитесь!
— Живешь-то далеко? — спросил Горохов.
— Да тут же рядом у пристани квартирую, два шага отсюдова…
Зашли во двор, где сохли бревна-топляки, буйно зеленела трава, бродили куры. На веревках в тенечке висели муксуны и осетры, вялились Белокурые ребятишки играли возле сарая.
— Петюшка! Где та игрушка, которую я тебе давеча подарил?
— Не отдам! — насупился белобрысый Петюшка.
— Давай! Я те после пряник медовый куплю.
— Сперва купи!
Мнимый купец Лошакрев вырвал у Петюшки бронзового оленя, подал
Улафу:
— Нате! И проваливайте!
Петюшка ревел, как пароходный гудок. Горохов обратился к мнимому купцу:
— Ты еще деньги верни, что украл у господина шведа. Мазурик вскочил на крыльцо и закричал:
— Алена!
Из избы выскочила баба больше двух метров роста, с ужасающими ручищами. Она подхватила Горохова одной рукой, а Улафа другой и перекинула через забор, они покатились по косогору к реке, Улаф при этом изо всех сил сжимал в кулаке свой амулет.
Сидя на прибрежном песке, он спросил Горохова:
— Что это было?
Горохов поднялся с песка, потирая ушибленное бедро, охая и стеная. Наконец он ответил:
— Это Береговая Алена. Я слышал про неё не раз, да думал — привирают, а оказывается, всё истинная правда! Она, говорят, бревна-топляки из Томи таскает, дрова колет да продает. Тем живет. Ну и зазнобу нашел этот ухарь! Обнимет, так все кости переломает!
— Однако же, он жив-здоров! — возразил Улаф.
— Пистоль-то у меня где? — встревожился Горохов, — выронил, видать.
Они долго ползали по косогору, нашли пистоль.
— Пойдем опять? — спросил Горохов, — небось, выстрелю, так и Алена испугается! Надо ж твое добро выручать?
— Не надо! — сказал Улаф, — стрелять при женщине — нехорошо, и я боюсь великанов. А этот мошенник деньги, конечно, давно пропил. Слава богу, я вернул свой талисман. Сокровище каролуса скифов будет наше…
18. ВЕСЕЛЫЕ ОСЕНИНЫ
За деревянным мостом в устье реки Ушайки до самого ледостава у берега толпятся баржи и паузки. По всему берегу рядами расставлены "бочаны" — гигантские ушаты, заполненные рыбой, орехом, зерном, маслом, салом. Возле самой воды, стоят возы с сеном. Тоже — торговля. Возле воды безопасней от пожара.
На широкой прибрежной площади в беспорядке разместились лавки, лавчонки, торгующие мылом, топорами, серпами, ситцем и бархатом, всем, чего душа пожелает. Тут же харчевни: жарится на вертелах только что пойманная рыба, варятся в котлах пельмени.
Из дальней Енисейской и Ближней Мариинской тайги прибыли старатели, они при золоте, так зачем им скучать? И здесь не заскучают.
Старичок с картинами сидит в гостином ряду. В картине так много красок, что глаза разбегаются. Монах в коричневой рясе молится в задумчивости, над ним светлые ангелы развернули ленты с надписями: "пост", "молитва", " смирение". Мимо на демоническом вороном жеребце скажет обнаженная женщина, волосы распущены, в руке лук, и пускает она стрелы, на которых начертано: "блудные помыслы, " мирские страсти". Зря старается, стрелы эти не долетают до монаха!
И вот один из старателей купил эту картину за пригоршню золота. Свернул в рулон, тащит:
— Домой приеду, в избе повешу. Писано где-то в Украйне, в наших местах таких картин днём с фонарями не сыщешь.
А вот народ собрался на крик:
— Железная дева! Железная дева!
Девку молодую, красивую, нарумяненную, ставят в шкаф, а дверь его вся острыми пиками унизана. Дверь закрывают, и пики должны деву пронизать насквозь. В круглое отверстие в двери видно только её лицо, искаженное страшными муками. Из под двери ручьем течет нечто красное.
Народ вокруг кричит:
— Ой, зарезали! Хватит! Отвори! Ой, Душегубы!
Цыган дверь открывает, и дева, как ни в чем не бывало, выпархивает из шкафа, Она улыбается и кланяется. И шляпу свою подставляет, чтобы рубли кидали и золото сыпали.
Кто-то из старателей говорит:
— Обман!
Черный, похожий на цыгана, факир, обижается:
— Обман? А ну, вставай в шкаф, а я дверь за тобой закрою, на лапшу только и будешь годиться.
Старатель с опаской поглядывает на острые шипы:
— Да ну, тебя, с твоим ящиком! Лучше в кругораму пойду, там за двадцать копеек все картины мира увижу.
Мужичонка в рваных сапогах, и в допотопной кацавейке покрикивает:
— А вот кому продать зуб зверя мамуны? Величиной с человецкую башку! Всего за рупь! Другого такого во всём городе нет!
Охотников купить гигантский зуб не находится. Большинство устремляется к обжоркам, к пивным.
— Айда мужики пить! — кричит могучий мужик — Сашка Ноздря, — было бы болото, а черти найдутся!
Есть заведения с вывесками. Вот — "Парижский шик", приземистая изба с малыми оконцами.
Внутри играет на сверкающей гармошке местный талант Иван Тараканов. И играет, и поет, и на заказ, и по-своему усмотрению.
Ах, какая волнующая песня!
Душа моя-странница! К чему прилепляешься И чем очаруешься? Ты — птичка залетная, Пурхая по радостям, Пришла в дебри страшныя, Неведенья дикого.
Как тут не сглотнуть соленую слезу, не зарыдать о своей загубленной жизни? Она тяжелая, она неприютная, и только на одну песчинку радости целые горы горя даны нам на веку.
Пьяные золотоискатели подносят Ивану стакан вина, ставят сверху на гармошку. Он чуть отпивает, остальное передает половому. Тот сливает всё в кувшин, опять продает. За день-то Ивану поднесут сто стаканов, никак не меньше.
Золотоискатели гуляют здесь непростые. Дикая артель. На свой страх и риск забрались мужики в страшные дебри, на неведомых речушках намыли золотую крупицу, именуемую пшеничкой, теперь в Томск приехали пропивать.
В драных штанах с внутренней стороны нашиты потайные карманы, там тянет великой и приятной тяжестью золотая пшеничка. Горсть сыпанешь на весы, а тебе за это — и вино, и жаренное, и пареное.
Сашка Ноздря куражится пьяный, спрашивает:
— Как эта сладкая называется?
— Крем-брюле.
— Ага, хрен-бруле! Сорок штук подай!
И жует, и вином запивает, и самокруткой дымит.
— Хрен-брюле!
Вот уж и ночь на дворе. И базар затих. А в "Парижском шике" все гуляют, только окошечки ставенками прикрыли. Иван с гармошкой домой ушел. Две красотки вышли и перед пьяными "пшеничниками" танец египетский делают.
— Ебипет! — радостно смеется Ноздря. — Сам черт велит напоить баб до чертиков! Бабы, годи!
Женщины, показав голые ноги, скрываются в соседней комнатушке. Мужики кидаются туда. Тащат стаканы с вином. Прятушки какие-то! Были бабы, нет баб! Куда делись?
