Борис Климычев - Корона скифа
Любопытство завело Улафа в густые заросли, и вдруг он ощутил, что нога, словно в клещи попала, обернулся и увидел телескопические глаза крокодила!
Улаф дернулся, вырвал из клещей ногу, и помчался по кустам напролом. Штаны его были разорваны, нога кровоточила. Позади был слышен утробный рык.
Уткнувшись с размаху головой в живот некоего прохожего, причем голова звякнула, как при ударе о медный котел, Улаф воскликнул:
— Спасите!
Прохожий отстранил его с пути:
— Я вашей братии я не помогаю. Крючок где-то зацепился за крючок, и кровит! А я должен ему помогать? — с презрением сказал пожилой господин.
— Почему вы обзываете меня крючком? Меня кро-ко-ко-дил укусил, он гнался за мной! Я истекаю кровью, а вы…
Господин покачал головой:
— Я не помогаю крючкам…
— Я говорю правду! Развалины, речушка, озеро, и там… Зачем вы всё время зовете меня крючком?
— Затем, что ты в гороховом костюме, такие костюмы носите вы, сыщики, и это смешно и глупо. Вот так страус прячет голову в землю и думает, что его не видно!
Улаф отчаянно замотал головой:
— Я не сыщик! Я шведский подданный! Меня посадили по приезде в ваш город в тюрьму, там бандиты меня всего обобрали. При выходе из тюрьмы мне дали этот костюм, у них нет костюмов иной расцветки!
— Значит ты приезжий швед? А где ты выучился говорить по-русски?
— В Швеции! Я ученый. Я историк, ботаник и химик.
— Кто знает? Может, и не врешь? — оглядел его господин. — А крючков не люблю, хотя в молодости был сам прокурором, и когда приехал из Енисейска в Томск, сразу раскрыл несколько не раскрываемых дел. Лихой был! Ладно! Айда в мою келью. Крокодил ли, собака, или кто тебя тяпнул, но кровь хлещет…
Зашли в приземистое темноватое строение, старик перебинтовал ногу Улафа, вместо порванных "гороховых" штанов дал свои запасные старые:
— Всё меньше на филера будешь походить. Значит, говоришь, ты Улаф Страленберг из самого Стокгольма? А я Горохов Философ Александрович! Бывший здешний богатей в отставке. Но я надеюсь на лучшие дни, видно сам бог тебе меня подсунул.
Горохов снял сюртук, и Улаф увидел, что старик под сюртуком носит кирасу. Вот почему Улаф так больно ударился, там, на улице, головой о живот старика! Сумасшедший? Что за Дон Кишот такой?
Но старик пояснил:
— От кредиторов ношу, некоторые грозятся зарезать. А ты не спеши к своему Лундстрему. Он разорился, проигрался в карты и пьет горькую. Поживи у меня, я познакомлю тебя с городом, с людьми, которые возьмут тебя на службу.
Укусил тебя крокодил? Слышал я что-то такое про этого крокодила. Не верю! Это скорее — зубы империи!..
Дня три Улаф отлеживался в избе Горохова, слушая его рассказы о былом могуществе. Коптила, оплывшая восковыми слезами, свеча, в углу кухни висела залетевшая в разбитую форточку летучая мышь. Горохов кипятился, указывал в окно на свой бывший дворец:
— Верну! Всё верну! Веришь, нет, господин Улаф, у меня там есть замурованная угловая комната, а в ней располагается саркофаг, точь в точь, как у египетского фараона. Завещание написал. Умру, забальзамируют, как фараона и поместят в эту камеру… Я был богат и не жалел денег. Я сорил ими! Я был щедр. Уже за одно это господь должен мне вернуть состояние.
Все меня бросили, супруга при одной из дочерей. Дочь на дальнем прииске за Красноярском, за управляющим-пьяницей живет, баронесса, едрит твою в печенку! А я пока не нужен никому. Но они еще вспомнят! Послушай, я тебе спою песню, это про меня песня. Горохов стал в картинную позу и запел:
Судьба играет человеком, Она лукавая всегда, То вознесет тебя над веком, То бросит в пропасти стыда.
Улаф в свою очередь рассказывал о письме предка, которое позвало ученого в дальний путь. О зловредном купце Лошкареве, который обобрал Улафа на пароходе. Ах, если бы найти амулет, да тот дом, где чертеж старинный, да потом найти клад! Это произвело бы переворот в научном мире! Имя Улафа стало бы известно во всех уголках земного шара, он смог бы заниматься наукой без помех!
— Я помогу вам в поисках, — пообещал Горохов. — А если дело выгорит, вы станете известным, разбогатеете, тогда не забудьте меня. Мы с вами такие прииски откроем, что вы будете купаться в золоте всю оставшуюся жизнь!.. Нет, я не стяжатель. У меня есть мечта.
Вы слышали о золоте секты ессеев? В горах возле реки Иордан ессеи спрятали в большом горшке медный свиток с тайной гравировкой. Там зашифрованы шестьдесят четыре клада, зарытых вокруг Иерусалима.
Сегодня укрыто в земле тринадцать тысяч пудов золота, которое иудеи вывезли из Нубии. Лишь малая часть нубийского золота была отдана крестоносцам, ессеи откупились от них. Вернувшись домой, тевтоны построили замки, и забыли о Боге. Предались пирам и разврату. Но тринадцать тысяч пудов таится в земле. И ессеи купят, кого захотят, когда придет момент. Это их тайная сила.
Так вот. Я решал утереть нос ессеям! В Сибири золота больше, чем в Нубийских горах и пустынях! Я зарою вокруг благословенного города Томска в шестидесяти четырех местах двадцать шесть пудов золота! Это будет дар Горохова потомкам! Сибирь, да и вся Россия и через тысячу лет будут помнить его! Вы мне поможете в этом, мы поделимся славой.
Улаф слушал Философа Александровича с некоторым страхом, Он казался ему невменяемым. Но после взлетов поэтической мысли, Горохов возвращался к прозе жизни. Выгонял с кухни летучую мышь половой тряпкой, варил просо в горшке и сдабривал кашу конопляным маслом. Ели её деревянными ложками.
И вот Улаф окреп настолько, что мог ходить прихрамывая. Они с Гороховым медленно шли по Почтамтской.
— Видите дворцы? — спросил Горохов, — вот во что превратилось приисковое золото! Полторы тысячи каменных дворцов поставили! А сколько еще в других городах? А сколько золотишка припрятали?
Их обогнал в коляске на дутых шинах седоватый господин, с пробором в редких седых волосиках. Горохов продекламировал:
Ослы обычно мчат верхом, А мудрецы идут пешком!
— Кто это? — спросил Улаф.
— Вампир! — вполголоса пояснил Горохов, — Асташев его фамилия. Самоучка. Университетов не кончал. Но знает, как банкротить и скупать прииска… Скупал их не только для себя, но и для аристократов, даже для особ царской фамилии, им-то золотодобычей нельзя заниматься. Теперь имеет дворянство, грудь вся в звездах, Вон его дворец, лучший в городе. Его герб, это щит, на котором — рыцарский шлём, латы, орлиные крылья, а подо всем этим — плавильная печь! Печник, едрит твою бабушку!
Паук! Подставное лицо Николая Федоровича Паскевича-Эриванского! Да и, скажу вам по секрету, самого бывшего шефа жандармов, графа Бенкендорфа. Сколько для них тайно приисков скупил! Он, говорят, отвез в подарок графу Паскевичу в Варшаву самородок три пуда весом. Вот делал дела!
Дворец у него увешан французскими гобеленами. Кофий в постеле пьет!
Еле жив, а неймется. Имеет перспективные карты золотых месторождений по великой реке Лене и её притокам. Знаете, куда теперь поехал? На биржу, ценные бумаги скупать, никогда не прогадает, нюх собачий!..
Мимо многих дворцов, Горохов и Улаф прошагали к большому мосту, миновали его и вышли к белому дому с колоннами.
Здесь пахло речной свежестью, был слышен крик чаек. Площадь перед биржей была вымощена и чисто подметена. Заросли калины, шиповника ивняка, смородинников, кисличников подступали к площади, широкие деревянные сходни, вели к реке, к причалам.
Неподалеку были маркитантские ряды, с их мелкой торговлей съестными припасами, Ереневские, Королёвские, Щелыгановские ряды. На берегу, вербовщики голосили, призывая желающих завербоваться в матросскую службу.
А из за угла вдруг вывернул караван. Улаф насчитал двести верблюдов. Звякали колокольцы, привязанные к ногам мохнатых чудищ. Погонщики. Чалмы. Гортанная речь. Неведомый мир выплывал, как из сна
— Степные гости бывают в Томске нередко, — пояснил Горохов, — гляньте, вон, возле гостиного двора, едет арба с киргизами в лисьих шапках и стеганых халатах. Эти киргизы-кумысники постоянно живут за рекой у верхнего перевоза, выпасают табуны, готовят терпкий целительный кумыс. Слышите, как орут?
До Улафа донесся крик:
— Кумыс карош кумыс!
Квадрат гостиного двора сверкал железной крышей и раскрашенными охрой вывесками. Миновав его, вошли в здание биржи. Там, в зале, молодцы с фатоватыми усиками предлагали ценные бумаги, писари за конторками скрепляли контракты.
Наверху на открытой веранде играл румынский оркестр, и подавали изысканные блюда.
Вышли из здания, и пошли к площадке, на которой была установлена модель новейшей золотопромывочной мельницы. Пояснения давал Вильям Кроули, выкрикивая слова в медный рупор. Рядом с Вильямом стоял негр Махоня, и скалил ослепительно белые зубы.
Здесь покрикивали в рупоры другие продавцы разных золотоискательских инструментов, и снаряжения. Далее кучками стояли оборванные и грязные мужики, и возле них бродили господа в походных костюмах.
