Александр Звягинцев - Сармат. Кофе на крови
— Пакистанцы?..
— В первую очередь штатники.
— Им-то что до ислама?
— Да ислам им не сдался. Но из-за среднеазиатской нефти, газа, урана они, если надо будет, язычество поднимать начнут!.. Именно они играют в эту карту...
— Не дураки! — кивает, соглашаясь, Сарматов. — По китайскому принципу: «выигрывает тот, кто сидит на горе и смотрит на дерущихся в долине тигров». А тут еще Брежнев, Андропов с Устиновым начали войну в Афганистане и тем самым подыграли им с листа...
— Ты их не трогай, — вдруг взрывается Савелов. — Они ведь верили в то, что делают. Не думай, что такие уж они мудаки.
— А я ни о чем не думаю! — вскидывается Сарматов. — Мне приказали пахать войну — я и пашу ее согласно понятиям чести и присяги!
— Человек войны! — задумчиво произносит Савелов и смотрит на него: — Завидую я тебе, Сармат! Ты действительно на войне как рыба в воде. А я?.. На маневрах, на разборках в штабах она выглядит такой красивой, а вот так — мордой в морду...
— От крови, пота и блевотины с души воротить стало, ваше благородие?.. — зло спрашивает Сарматов.
— Воротит, — соглашается Савелов. — Но не в этом дело... А в чем, я, наверное, толком объяснить не смогу.
— Чего объяснять? — усмехается Сарматов. — Просто не в тот ты поезд сел, капитан...
— Возможно! — кивает Савелов. — А возможно, что я просто заблудившийся человек и мне безразлично, куда и зачем я еду. С профессорскими сынками такое случается... Понимаешь, в силу как ты называешь, родственных связей я вижу, как у нас наверху все насквозь прогнило, все смердит... Как перед концом света... Все пытаются нахапать, нажраться впрок... В это время необходимо иметь какую-то точку опоры, а руки ловят лишь пустоту... А во что превратилась наша служба?.. Побывай в любом строевом полку, дивизии — сколько пьяни или просто ворья, деревенщины без чести и совести. И может быть, хорошо, что Афган засветил, что такое наша армия!.. Ты говоришь, что войну пашешь, а «полканы» и «лампасники» тем временем дачи себе строят, квартиры делят... Сам же знаешь, как комбаты с восемнадцатилетними салагами из боев не вылезают, а тыловики загоняют «духам» все — от солдатских носков до ракет «земля — воздух»!
— Ты кончай меня лечить! — резко отстраняется Сарматов. — Вахлаки офицеры... Это зависит от точки зрения. Двое смотрят в лужу. Один видит грязную лужу, а другой — звездное небо в ней.
— Верно, но лужу можно потрогать, а звездное небо нет... Впрочем, возможно, виной всему мои комплексы...
— И давно они у тебя появились? — В голосе Сарматова слышится нескрываемая ирония.
— С того времени, как застрелил того зека, помнишь? — отвечает Савелов, не обратив внимания на издевательский тон. — Тогда будто кто-то другой, а не я на гашетку нажал... Он упал и уплыл на льдине, как черный крест, помнишь?
— Крест! — кивает Сарматов. — Может, капитан, чтобы снять его с себя, ты и пошел с нами?..
— Если говорить откровенно, то да! И это тоже. Но не только... Есть здесь еще одна причина — личная...
— Ну, весь интим можешь оставить при себе! — саркастически замечает Сарматов.
— Игорь, мы в капкане, а в гости к Богу легче голым. Хочу, чтобы между нами ничего не стояло, — потупив глаза, говорит Савелов.
— А разве между нами еще что-то стоит? — удивляется Сарматов.
— Стоит. Женщина... Моя жена, — не поднимая глаз, отчеканивая каждое слово, говорит Савелов.
— Не понял?
— Что же здесь понимать?.. Я люблю свою жену, а она... она любит майора Сарматова, — роняет в сторону Савелов. Повисает гнетущая тишина. Через некоторое время Савелов добавляет, тяжело вздохнув: — Вот теперь я голый перед тобой и Богом.
— Что ты несешь, какая жена? — растерянно восклицает Сарматов.
— Рита-Афродита... Никарагуа... Жаркое лето восемьдесят пятого... Кофе и любовь — на крови...
— Но... но... — Сарматов отводит глаза. — Я ее больше никогда не видел.
— Какое это теперь имеет значение?.. Завтра, послезавтра на вон тот, ближний к нам, склон, как горох, посыпятся «духи»... И можешь быть уверен — офицерской чести я не испоганю.
— Ты что, белены объелся? Совсем рехнулся! Еще не вечер, Вадим!..
— Да ты не волнуйся, майор! Оно, может, так и лучше будет! — глядя на далекие снежные пики, говорит Савелов и, улыбнувшись одними глазами, уходит в пещеру.
Сарматов откидывается назад и упирается затылком в скалу. Он смотрит в белесое раскаленное небо, по которому чертят круги похожие на черные кресты большие хищные птицы. А память услужливо рисует перед ним совсем другую картину...
Никарагуа
25 августа 1985 г.
Широкие лопасти вентилятора гонят в лицо лежащего на топчане Сарматова горячий воздух. В комнату, откинув противомоскитную сетку, проскальзывает высокая молодая женщина в белом халате, выгодно подчеркивающем ладную, стройную фигуру.
— Доброе утро! — говорит она и улыбается полными, чувственными губами.
— Где я? — спрашивает Сарматов, оглядывая убогую комнату.
— Все там же, майор... В Никарагуа, — проверяя у него пульс, отвечает женщина. — Студентов вчера отправили на Кубу, а твоих завтра...
— Какое сегодня число?.. — заподозрив неладное, спрашивает Сарматов.
— Двадцать пятое. Ты был без сознания неделю. Шансов, признаться, у тебя было не слишком много. Когда тебя приволокли, акваланг был полон крови. Просто повезло, что осколок не задел артерию!..
— У меня что же, не перелом ключицы?
Она достает из нагрудного кармана халата кусочек оплавленного металла и, показав его, снова прячет в карман.
— Вряд ли это похоже на перелом... — замечает она. — Хорошо еще, что у меня оказалась та же, что и у тебя, группа крови.
— Вы мне дали свою кровь? — отчего-то покрываясь краской, спрашивает Сарматов.
— Учти, она у меня бешеная! — смеется она.
— Может, скажете хоть, как вас зовут?
— Афродита-Рита. Ты еще обещал меня выпороть, помнишь?! — Откинув с лица пряди белокурых волос, она шепотом спрашивает: — Это вы в ту ночь у них погром за рекой устроили, да?
— У кого у них? — прикидываясь идиотом, переспрашивает Сарматов.
— Ну, на том берегу. Пожар был до небес, и громыхало так, что в нашей общаге стекла повылетали!
— Не-е, мы тут ни при чем. Мы тогда на кайманов охотились.
— Зачем вам кайманы? — недоверчиво улыбается она.
— Для зоопарка. Попросили...
— Скиф, ты не умеешь врать!
— Я не Скиф, я Сармат, — как и в первый раз, поправляет ее майор.
— Это же на самом деле одно и то же... Но мне кажется, что в слове «скиф» есть что-то дикое... — задумчиво говорит она.
— Ага, и волосатое...
Она заразительно смеется.
— Почему вы не улетели со всеми на Кубу? — спрашивает Сармат.
— Тебе может снова понадобиться моя кровь, — отвечает она и, набрав из ампулы в шприц жидкость, командует: — Ваше мягкое место, сударь!
— Я это... Позовите военврача!.. — снова краснея, просит Сарматов.
— Военврач и санитар погибли три дня назад, а я все же как-никак учусь в медицинском.
— Что, был налет?..
— Да, — утвердительно кивает она. — Эти гады лезли как из-под земли. Какие-то озверевшие... Твоими командовал грузин.
— Осетин. Сколько погибших?
— Трое и семь раненых. Их отправили в Союз, а тебя переводят в Манагуа. Я буду тебя сопровождать, — сообщает она и решительно откидывает простыню.
Появившиеся в дверном проеме Алан, Бурлак и Силин тут же закрывают дверь с другой стороны, откуда до слуха Сарматова доносятся их приглушенные голоса, а затем громкий смех.
Сделав укол, она осторожно проводит дрожащими пальцами по его груди и почему-то севшим голосом спрашивает:
— В бреду ты звал какую-то Чертушку — она кто тебе?
— Чертушка — белогривый любимый конь из моего детства, — усмехнувшись, отвечает Сарматов.
— А-а, лошадь! — Из груди ее вырывается вздох облегчения.
— Не лошадь, а конь! — поправляет Сарматов.
— Какая разница? Чем отличается лошадь от коня? — спрашивает она, сразу как-то повеселев.
— Брюхом.
И опять она заразительно смеется, а потом, оглянувшись на дверь, за которой по-прежнему слышен гул голосов, приникает к его груди своими жаркими губами.
Никарагуа. Провинция Манагуа
10 сентября 1985 г.
Большой, выстроенный в колониальном стиле дом с многочисленными антеннами на крыше стоит на берегу океана в окружении высоких пальм. Рядом располагаются какие-то многочисленные хозяйственные постройки, окруженные колючим кустарником.
Территория вокруг обнесена металлическим забором, который кажется нелепым в подобном месте. На площадку перед домом опускается вертолет. Из него выходит грузный человек в штатском костюме.
Сарматов сидит на веранде в плетеном шезлонге. Увидев пожаловавшего незваного гостя, он сообщает хлопочущей вокруг него Рите:
— Это по мою грешную душу!.. Что ж, пойду встречать.
