Андрей Воронин - Фаянсовый череп
– Я не спрашиваю, как к тебе попали эти номера, – медленно проговорил Владислав Андреевич.
– Да, – снова сказал Караваев. – Не думаю, что вы на самом деле хотели бы это узнать. Так или иначе, теперь племянничек у вас в кулаке…
– Не перебивай, пожалуйста. Повторяю: я не спрашиваю, как ты раздобыл эти номера. Меня интересует другое: почему ты принес их мне? Кто тебе мешал перекачать деньги на свой собственный счет, а потом развести руками: ничего не видел, ничего не знаю? Только не говори, что не умеешь манипулировать банковскими счетами. И про верность тоже не говори, ее не бывает. Я имею в виду, что ни один человек не станет хранить верность другому человеку, стране или, скажем, религии, если это противоречит его собственным интересам. Конечно, если это разумный человек. А ты разумен, я знаю. Так в чем дело?
Караваев без приглашения повалился в кресло для посетителей, вынул из нагрудного кармана легкой белой рубашки пачку сигарет и закурил, выпустив в потолок длинную струю дыма. Владислав Андреевич обратил внимание на то, что Максик успел основательно загореть: его мускулистые руки сильно контрастировали с белоснежной рубашкой, а узкое костистое лицо приобрело кирпичный оттенок.
– Все очень просто, – усмехнувшись, сказал Караваев. – Вы совершенно правильно меня поняли: я умен и блюду собственный интерес. Я мог бы украсть эти деньги, не спорю. Кстати, вы ведь еще не проверили, есть ли на этих счетах хоть цент. Может быть, я давно все украл, а сюда пришел только для того, чтобы вас прикончить. Не думали об этом, а? И не думайте, не надо. Не стоит трепать себе нервы из-за того, чего никогда не случится. Зачем мне такие деньги? Они нужны для того, чтобы о них не думать, а украв такую сумму, я был бы вынужден всю оставшуюся жизнь прятаться и дрожать над своим сокровищем. Если бы я сбежал с деньгами, вы непременно объединились бы со своим племянником и отыскали меня, пусть даже это стало бы последним, что вы сделали в своей жизни. Я не боюсь смерти, но и не тороплю ее. И я не бизнесмен. Для меня будет лучше получить определенный процент с добытой для вас суммы и спокойно прожить, отложив часть денег на старость. Кстати, при моей профессии шансов дожить до старости у меня не слишком много. Так зачем мне лишние деньги?
Школьников немного помолчал, пытаясь осмыслить услышанное. В словах Караваева было что-то от собственной позиции Владислава Андреевича, но доведенной при этом до полного абсурда. Что это значит – лишние деньги? Лишних денег попросту не бывает…
– Ты хочешь сказать, что работаешь из любви к искусству?
– В некотором роде. Давайте не станем вдаваться в подробности. Я, ведь не спрашиваю у вас, почему вы собственноручно не устраняете неугодных вам людей. Силы у вас хватит на троих, ума тоже… Чего не хватает? Не хватает профессиональных навыков, которые превращают способного новичка в мастера, да еще, может быть, каких-то микроскопических черточек характера – тех, что помогают спокойно наблюдать, как льется кровь, и, может быть, даже получать от этого удовольствие. Настоящих солдат не так уж много по сравнению со всей массой человечества, а настоящих банкиров, прирожденных бизнесменов, умеющих делать деньги, – и того меньше. А я ненавижу дилетантов. Вот все, что я могу сказать по данному вопросу.
Школьников хмыкнул.
– Однако, – удивленно проговорил он. – Впервые вижу тебя таким разговорчивым. Ты не пьян ли часом, Максик?
– Просто нужно было наконец расставить точки над “i”, – спокойно ответил Караваев, давя в пепельнице наполовину выкуренную сигарету. – Чтобы вы меньше времени посвящали вашему досье и больше – здоровью и бизнесу. Я не пытаюсь вам указывать, что делать, я просто говорю, что в данный момент я для вас не опасен.
– В данный момент?
– Постепенно все меняется, правда? К сожалению…
– Да, – задумчиво проговорил Школьников, – к сожалению.
* * *Юрий раздавил в пепельнице сигарету, залпом допил кофе и встал из-за стола, сразу заполнив своей громоздкой фигурой мизерную кухоньку, где можно было, сидя за столом, дотянуться куда угодно – хоть до мойки, хоть до плиты, хоть до холодильника, С табуретки невозможно было достать рукой разве что до стоявшего на холодильнике переносного телевизора “Сони” – последнего приобретения Юрия, – но этого и не требовалось: в отличие от стоявшего в гостиной древнего черно-белого “Рекорда” этот телевизор управлялся дистанционно.
«Прогресс, – иронично подумал Юрий, покосившись на телевизор, который ему очень нравился, как нравится ребенку новая игрушка. – Еще бы управление голосом придумали, да такое, чтобы эта штуковина распознавала голос хозяина и повиновалась только ему. Ты ему: “Хочу кино!”. А он тебе – раз! – и кино. А если хозяин пьяный, то телевизор ему будет отвечать что-нибудь наподобие: “Голосовой отпечаток не опознан”. И ну гавкать! А то еще током шарахнет. Тоже дистанционно… Скоро придумают, наверное. Японцы – они головастые. Маленькие, головастенькие японцы. Их очень-очень много, и все круглые сутки кумекают: что бы это еще такое изобрести? На чем бы это заработать? И ведь что характерно, в самом деле что-нибудь выдумывают, черти-.»
Он боком выдвинулся из-за стола и не глядя сунул фаянсовую чашку с отбитым краем в груду грязной посуды, заполнявшую собой старую чугунную мойку, мимоходом привычно подумав, что раковину давно пора менять: заржавела, облупилась, потеряла товарный вид… Деньги на новую раковину у него были, но он не торопился вносить изменения в интерьер: отштампованные из нержавеющей стали по европейскому образцу новомодные мойки были мелковаты, а Юрий никак не мог заставить себя вовремя мыть посуду. Это было, очевидно, что-то врожденное, поскольку тут не помогала даже армейская дисциплина.
Он сделал шаг в сторону и оказался у окна, выходившего во двор. Внизу, у подъезда, таинственно поблескивала в наступающих сумерках крыша редакционной “каравеллы”. Через открытую форточку доносился городской шум, отдаленный, но никогда не стихающий, и пронзительные вопли игравших на детской площадке ребятишек. “Интересно, – подумал Юрий, – во что они теперь играют? Мы играли “в войнушку”, в Чапаева, в трех мушкетеров… А эти во что? В Басаева? В «братву»?"
В стороне, под кустами сирени, звонко стучали кости домино. “Рыба!” – выкрикнул знакомый голос. Юрию показалось, что кричал Веригин, хотя он мог и ошибиться: в этом дворе прошла его жизнь, и все голоса заядлых дворовых доминошников были ему более или менее знакомы.
Закрывать форточку перед уходом он не стал: нужно было проветрить квартиру, а воров он не боялся. Все работающие по наводке домушники в округе наверняка давным-давно знали, что в квартире у него брать нечего, а если ненароком нарвешься на хозяина, то можно недосчитаться зубов и ребер. Ну а если все-таки залезут… Унесут телевизор, что-нибудь из одежды – невелика потеря. И потом, пусть уж лучше через форточку. Надоело дверь чинить…
Он вышел в комнату, служившую одновременно и спальней, и гостиной, и кабинетом, и вообще всем на свете, бросил мимолетный взгляд на развешанные на стене над кроватью фотографии и, не задерживаясь, прошел в прихожую. Здесь он снял с вешалки и набросил на плечи кожаную куртку. Куртка была новая и еще попахивала кожгалантереей, хотя к этому запаху уже начали понемногу примешиваться другие: табака, одеколона и – совсем чуточку – дизельного топлива, которое с аппетитом употреблял в пищу редакционный микроавтобус. Несмотря на новизну, куртка уже успела перейти в разряд заслуженных, так как ее левую полу украшала аккуратно заштопанная дырочка. Дырочка была очень характерная – в свое время Юрий перештопал множество таких дырок, и именно поэтому штопка вышла такой аккуратной. Куртку ему продырявил две недели назад один нервный сутенер, когда догадался, что Димочка Светлов, клеящий сразу двоих его “телок”, на самом деле является идущим по следу сенсации журналистом.
Сутенер, как уже было сказано, попался задерганный и сразу же начал размахивать руками, норовя нанести любопытному клиенту какие-нибудь повреждения. “Клиент”, который решил во что бы то ни стало выжать из довольно избитой темы проституции хороший репортаж на целую колонку, дал ему сдачи. “Телки” издали пронзительный хоровой визг и, смешно семеня на высоченных каблуках, всем стадом бросились вдоль по Тверской, сшибая с ног потенциальную клиентуру. На помощь сутенеру пришли его коллеги в количестве трех человек, и Юрию, как и в прошлый раз, пришлось покинуть рабочее место и пустить в ход кулаки. Когда почти все закончилось, упомянутый нервный сутенер выхватил из кармана револьвер и выпалил в Юрия из этого пугача. Пуля испортила новую куртку редакционного водителя, и Юрий, сильно разозлившись по этому поводу, сначала попортил стрелку физиономию, а потом вывел из строя револьвер. Для этого он обернул правую руку содранным с сутенера пиджаком, зажал в ней револьвер, крепко упер его дульным срезом в асфальт и, отвернувшись, спустил курок. Дуло сделалось похожим на распустившийся цветок лилии, что и требовалось доказать. Юрий запустил сначала бывшим револьвером, а потом и пиджаком в спину улепетывающему противнику, прыгнул за руль “каравеллы” и рванул переулками подальше от Тверской, где уже выли сирены и, соперничая с неоновыми вывесками, вспыхивали красно-синие огни милицейских мигалок.
