Андрей Дышев - Пустой
Убедившись, что костер занялся, она опять пошла в хату и опять же быстро вышла из нее. На этот раз она держала в каждой руке по одежке. Даша не успела разглядеть, что именно это было, так как женщина безжалостно кинула тряпки в огонь. Над костром, словно крылья мотылька, взметнулись рукава и штанины голубого комбинезона, а следом – светлая в клеточку рубашка, как показалось Даше, свежая и отглаженная.
«Она сжигает его вещи!» – наконец дошел до Даши смысл огненного ритуала. От такого коварства преступницы, профессионально уничтожающей улики, Даша сжала кулаки, до боли стиснула зубы и чуть не заплакала. Подлая, подлая женщина! Хоть бы дождь пошел и затушил костер! Хоть бы уцелел кусочек комбинезона!
Даша с трудом подавила в себе желание выскочить из своей засады и выхватить из костра воспламенившуюся одежду. «Надо взять себя в руки! – подумала она и посмотрела на небо. – Иначе я все испорчу…»
Женщина поворошила угли тяпкой, оказавшейся у нее под рукой, подгребла золу и, убедившись, что костер догорает и никакой опасности не представляет, пошла в хату. Захлопнула дверь, задвинула щеколду. Вскоре тень от ее силуэта упала на шторку окна.
«Теперь можно!»
Чуть приподнявшись, Даша на полусогнутых подбежала к малиновым углям, подобрала с земли палку и принялась торопливо разгребать золу. Ей удалось подцепить сильно обгоревший кусок рукава с почерневшей металлической пуговицей. Обжигаясь, она схватила его пальцами, подбежала к ржавому корыту с дождевой водой, откуда, видимо, пили куры, окунула и затолкала под поленницу.
«Вот и все, – подумала она, перелезая через забор. – Клетка захлопнулась, птичка попалась. Юре остается только подписать указ на арест… Или как там это правильно называется?»
Возвращалась она по центральной улице, еще более темной и мрачной, но теперь ничего похожего на страх Даша не испытывала. Шла она очень быстро, иногда вприпрыжку, лицо ее сияло счастьем, а в душе расцветали розы.
«Это первое преступление, которое я раскрыла сама от начала и до конца!» – думала Даша, боясь, что не справится с нахлынувшим на нее чувством гордости и громко, во весь голос, запоет.
Она не заметила, как дошла до дома Шурика. Остановилась перед глухими воротами, осторожно надавила ладонью на врезанную в ворота дверь. Та оказалась запертой. «Юрка, наверное, уже волнуется», – подумала Даша и пошла в обход, по чужой картошке.
Сад, который надо было пройти, показался ей непроходимыми джунглями. Ветки деревьев так и норовили вцепиться ей в волосы, а яблоки, который век подтверждая закон всемирного тяготения, метили точно в темечко девушке. Мокрая от росы, измученная ожиданием встречи, Даша наконец подошла к сеновалу. Душа ее сладко заныла, ноги вдруг стали ватными, а по груди разлилось нежное тепло.
– Юра! – тихо позвала Даша.
Ей показалось, что наверху зашуршало сено.
– Ты спишь?
Никакого ответа.
Скинув туфли и приподняв подол сарафана, Даша поднялась наверх, прыгнула с последней ступеньки в сено и провела рукой вокруг себя. Холодные подушки, скомканное одеяло. Никого.
Ей вдруг стало так обидно и тоскливо, что на глаза навернулись слезы. «Где же он?» – подумала она. Силы покинули ее. Даша упала на подушку, крепко прижавшись к ней лицом. Она будто боялась, что может расплакаться и тем самым разбудить полдеревни.
«Он ушел меня искать! Или ждет меня у бабули!» – внезапно осенило ее, и она вскочила столь резво, что ударилась затылком о брус, на котором держался навес. Охая и потирая ушибленную голову, Даша спустилась вниз, сунула ноги в босоножки и протоптанной тропой вышла на улицу.
«Надо было сразу идти к бабуле, – думала Даша. Шлепая задниками, она прыгала через лужи, в каждой из которых купалась морщинистая луна. – Он там волнуется, с ума сходит! Юрочка, милый, любимый, я уже бегу, я уже рядом!»
Вот развилка, колонка, три молодых тополя, листья которых серебрятся, напоминая звездопад… Даша свернула к хате. В окнах свет. Слышен приглушенный разговор. Она толкнула калитку. Когда не надо, так обязательно будет заперта! Принялась на ощупь снимать со штакетника проволочное кольцо. Пальцы не слушались, кольцо упрямилось, гнулось, но не снималось. Даше не хватило терпения, она перемахнула через забор, кинулась к терраске. На секунду остановилась перед ступенями, посмотрела в окно и тотчас увидела Юру.
Воронцов в голубой рубашке и наплечной кобуре сидел за столом и разливал в стаканы водку. Лицо его было расслабленное, румяное, глаза усталые. Напротив, подпирая голову кулаком, методично жевал Шурик. Он был в майке, усеянной мелкими дырочками, будто в Шурика стреляли дробью. Взгляд участкового словно приварился к сковородке, на которой дымилась горка жареной картошки. Воронцов наполнил стаканы, поднял один и протянул его Шурику.
– Не бери дурного в голову, – сказал он.
Шурик взял стакан, но тотчас с грохотом опустил его на стол и заревел, как раненый медведь:
– Всю жизнь! Всю жизнь, Юрий Василич, эта сука мне испортила! Всю душу вымотала! Я к ней по-человечески, а она лгала мне! Лгала, змеюка!
– Все женщины змеи, Шурик. И твоя не стала исключением, – спокойно ответил Воронцов и, обмакнув перо лука в соль, откусил сочную белую головку.
У Даши все чувства и мысли вдруг растворились, как пар. Она уже не знала, куда ей идти и что делать. Медленно поднялась на терраску, постояла в темных сенях, повернулась к выходу, опять сошла на ступеньку и остановилась. Сейчас девушку можно было сравнить с яхтой, у которой испортился компас, да ветер утих, и вся команда померла, и стоит она, горемычная, посреди океана, и слабые волны облизывают ее борта. «Что ж это он говорит! – подумала. – Зачем продолжает обманывать Шурика?»
Тут за ее спиной распахнулась дверь, и на терраску вышла бабуля. Она взяла со стола банку с солью и лишь затем увидела Дашу.
– А я уж тебя заждалась! – сказала она. – Ходи вечерять!
Дашу пригласили – она зашла. В первой комнате было душно, на полную громкость работал телевизор, транслировали футбольный матч.
– Я тебе на печи постелила, – виновато сказала бабуля, выставляя на стол чугунок. – Ничего? А на диване Шурик ляжет…
Даша пожала плечами. Ей было все равно, где ей постелили.
Даша села за стол. Аппетита не было, но она все же выложила на тарелку вареную картофелину и стала разминать ее вилкой. Ей не хватало воздуха. Громкий голос комментатора раздражал. Каждая минута ожидания была пыткой.
Даше хотелось отшвырнуть от себя тарелку, вскочить из-за стола, без стука зайти в соседнюю комнату, схватить Юру за руку и вывести в сад. И слиться с тенью яблони, где так благоухают сладкие паданцы, и воздух чистый и прохладный, и луну закрывает матовое облако, и мерцают, как росинки на солнце, тихие звезды. И крепко поцеловать его в губы, пахнущие луком и водкой, а потом вести его всю ночь до рассвета по влажным лугам – прочь, прочь из этой деревни, где все спуталось, смешалось, перевернулось кверху дном…
Даша встала, подошла к двери, из-за которой раздавался громкий голос Шурика, и распахнула ее.
Свет лампочки показался ей нестерпимо ярким. В нос шибанул тяжелый запах табака. Юра медленно повернул голову и посмотрел на Дашу так, словно видел ее первый раз в жизни. Шурик держал в руке стакан; по-видимому, Даша своим появлением прервала его тост про неверных жен и вымотанную душу.
– Уйди! – невнятно произнес он, роняя изо рта крошки хлеба, и махнул рукой. – Кыш!
Воронцов отвернулся и потянулся вилкой к салу, порезанному кубиками, на которых налипли кристаллики соли.
Даша с силой захлопнула дверь и выскочила из хаты во двор. Хлипкая калитка распахнулась от удара ее ноги. Выйдя на улицу, Даша сняла босоножки и, не сдерживая слез, во весь дух побежала к туманному саду, где под навесом стоял огромный, высокий, как Эверест, сеновал.
Ночью она часто просыпалась и шарила рукой по сену.
25
Участковый сидел на диване, опустив босые ноги на пол, и чесался. Выглядел он неважно. Ему не хватало воздуха, и он тяжко, со стоном, вздыхал, крутил головой, снова чесался и снова вздыхал.
– Нельзя же столько пить, – пробормотал он.
– К жене иди, – посоветовал Воронцов. – Пусть рассола тебе нальет.
Следователь брился компактной немецкой электробритвой на аккумуляторах. Тонкая сетка легко скользила по его щекам, и кожа отливала чистотой и здоровьем. Он смотрелся в маленькое зеркало без рамки, наклеенное прямо на обои, крутил головой, вытягивал губы. Потом плеснул в ладонь дорогого одеколона из черного пузырька и освежил лицо.
– Не, не пойду! – нахмурившись, ответил Шурик. – Конец семье… Я уж все мосты сжег…
Воронцов не стал выяснять, какие мосты успел сжечь участковый, открыл дверь в первую комнату и крикнул:
– Мамаша! Рубашку несите!
Бабуля, гордая тем, что обслуживает столь высокое начальство, кинулась в темный угол, где за шторкой на плечиках висела голубая рубашка Воронцова, постиранная, отглаженная, со всеми пуговицами. Любовно сняла ее и понесла на вытянутых вперед руках.
