Максим Есаулов - Потерявшие солнце
– Прощай, Жанна. Рад, что ты вовремя подумала о перспективах…
Ветер нервно дул вдоль Литейного. Дождь усилился. Толпа у издательства рассосалась: видимо, магазин закрылся. Поглядывая в беспросветное небо, несколько дорожных рабочих разбирали трамвайные рельсы. На троллейбусной остановке народ штурмовал покосившуюся «пятнашку». Было холодно и сыро. На душе моросило.
В машбюро пахло огурцами, «сервелатом» и свежей зеленью. Таня, отбрасывая постоянно мешающую косу и почти высунув от усердия язычок, резала хлеб. Елена Сергеевна аккуратно расставляла одноразовые тарелочки и стаканы. Вадик вместе с редактором Шлицыным – круглым тучным молодым человеком – и незнакомым чернявым парнем возились с бутылками дрянного лжегрузинского «Киндзмараули». Пробки крошились и упорно не хотели вьлезать даже при помощи штопора. На столе громоздились миски с салатами и винегретом. Стоя у окна, виновница торжества Маша Лобачева о чем-то разговаривала с двумя пожилыми дамами из бухгалтерии, вежливо улыбаясь и кивая. У нее были прямые каштановые волосы до плеч и пухлые детские губы. Цыбин удивился, что в такой день на ней узкая, короткая джинсовая юбка с длинной «молнией» сбоку и простенький голубой свитер «под ангору». Увидев его, она не смогла скрыть радости, но удержалась от того, чтобы подойти, бросив собеседниц. Цыбин вдруг почувствовал, что страшно хочет есть.
– Елена Сергеевна, извлеките, пожалуйста, все содержимое. – Он протянул ей сумку. – Вадик, бросай эксперименты с этой политурой. Я принес напиток виноградников Севильи.
Стол занимал почти все пространство и протиснуться к имениннице было трудно.
– Машенька, ты, как всегда, удивительно хороша. Будь еще и богатой! – Он вручил ей подарок.
– Господи! Как здорово! Я всегда такой хотела! – На кошелек она почти не взглянула. – Ты читаешь мысли?
– Только твои.
– Представляю, какого ты обо мне мнения!
– Боюсь – даже не представляешь!
Он поцеловал ее в щеку. Она на секунду подалась к нему.
Арифметические дамы уперлись в них взглядами профессиональных разведчиц.
– Цыбин! Ну ты даешь! – Вадик подбрасывал в руке бутыль. – Это же стоит бешено.
– Халтурка была хорошая. – Он облегченно повернулся. – Давай помогу открыть!
– Садитесь! Я уже от голода подыхаю! – Таня управилась с хлебом.
– А мы от жажды! – хохотнул Шлицын, извлекая на свет бутылку «Авроры».
– У тебя одно на уме! – Елена Сергеевна как-то по-домашнему всплеснула руками. – У тебя что ни день, то праздник.
– Не буду пить – растолстею еще больше. – Шлицын огладил круглый живот. – У меня диета такая.
– За стол!
Рассаживались долго, меняясь местами, двигая скрипучие конторские стулья, наступая друг другу на ноги. Цыбин оказался рядом с Машей, притиснутый к самому подоконнику. Сквозь щели рамы холодными иглами колола плечо осень. Дождевая вода скользила по оконному стеклу. Маша прижалась ногой под столом к его колену и улыбнулась, глядя перед собой. За завесой дождя проглядывались окна дома напротив. На одном из подоконников стоял мальчик лет семи и выглядывал в форточку, на которой сидела пушистая кошка. За его спиной горела лампочка без плафона. Можно было различить свисающие лоскутами обои.
– Цыбин! Заснул? За виновницу пьем! – Вадик тянулся со стаканом…
* * *Методичный до осатанения, глухой стук вскрыл сладкую истому утреннего сна. Лицо было влажным и свежим. Антону понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что он лежит в своем кабинете на стульях, а просочившиеся сквозь дырявую крышу и прогнившие перекрытия, дождевые капли стукаются о крышку стола и рикошетом отлетают ему в лицо. Чертыхнувшись, он вскочил. Оставшиеся на столе с ночи бланки и несколько справок уже превратились в кашу. Хорошо, ничего секретного. Антон достал со шкафа крышку от лодочного мотора «Ветерок», изъятую у кого-то из крадунов, но не обретшую хозяина, и, перевернув, водрузил на стол вместо ведра.
– Ну так всегда: обустраиваешься, стараешься и все на… – Хоха подошел неслышно и стоял в дверях, горестно покачивая головой.
Антон посмотрел на часы: четверть десятого. До «сходки» пятнадцать минут. Дверь Вышегородского была открыта.
– Доброе утро, Артур.
– Привет, – тот поднял от бумаг аккуратно подстриженную голову, – ты чего здесь ночевал?
Антон, не спрашивая разрешения, закурил папиросу:
– Завис. Ты уже в курсе? Соляной «подняли».
– В курсе. Ты-то чего остался. Есть «убойный». Он пусть бы и работал. Их дело. Тебе теперь выходной давать, а кто будет материалами заниматься?
– Дело у нас общее, – Антон начинал злиться. Нестерпимо болела свернутая во сне шея, – жуликов ловить, а кто и…
– Знаю. – Вышегородский неожиданно «съехал». – В «сводку» на раскрытие они хоть нас включат?
Антон знал, что преступление раскрыто не тогда, когда арестованы злодеи, изъято похищенное и т. д., а когда составлена правильная «сводка» и она легла на стол шефу.
– Максаков еще никогда не кидал.
– Ладно, – Вышегородский кивнул, – отдыхай. Ты на выходных не дежуришь?
– Нет. Слушай, Артур, может, я сегодня доработаю? Все равно зарплату ждать, а потом…
– Не будет зарплаты. – Вышегородский поднял на него глаза. – Может, в понедельник, а может, и позже.
Антон присвистнул:
– Круто. А жить как?
– Ты меня спрашиваешь?
– Себя.
– Отдыхай, – повторил Вышегородский, – и скажи, пусть народ заходит на «сходку».
Телефон дома молчал. Антон нажал на рычаг и набрал номер телефона Свистунова.
– Здорово, аналитик.
– Здорово.
– Найдешь время?
– Подъезжай. Снизу местный – три пять семь.
– Через полчаса буду.
Заглянул Полянский:
– Есть закурить?
– «Блядомор».
– Без разницы.
Он размял папиросу.
– Таксиста поймал?
– Поймал. – Серега щелкнул «Крикетом». – Все рассказывает: часы купил у Фали, продал у ломбарда на Пушкарской.
– Ну и отлично.
– Ничего особо отличного. – Полянский устало улыбнулся. – Следак говорит, что пока часов не будет, он пальцем не пошевельнет. Потому что, если их не найти, доказательств вины Фалеева нет, а получать от начальства за возбужденный «глухарь» он не хочет.
– Бред. – Антон покачал головой. – А Фаля-то в отказ не пошел еще?
– Да нет, он пьяный на скамейке спит, в коридоре.
– Чего, еще не протрезвел?
– Я ему с утра пивка принес. На старые дрожжи. – Серега поморщился. – Опять без обеда, но зато клиент не жалуется и обдумать ситуацию не имеет возможности.
– Чего делать собираешься? – Антон встал из-за стола.
– Поеду с таксистом к ломбарду, скупщика искать. – Полянский загасил папиросу и тоже встал. – Может, повезет.
– Удачи.
– Не помешало бы.
В коридоре опера вываливались из кабинета Вышегородского. Ледогоров, громко матерясь, подошел к Антону:
– Представляешь! Нас из кабинета выселяют. Отдают главковским, по Фонтанке. – Он стукнул рукой о косяк. – Совсем охренели, козлы!
На улице серо моросило нудной водяной пылью. Небо было ровно однотонным, не оставлявшим никаких надежд. Холодный ветер гнал рябь в лужах. Из синего «форда» вылез Максаков с угрюмым лицом и, надев шляпу, направился ко входу в отдел. За ним шли кругленький, коренастый Толя Исаков и два гладких парня в дорогих замшевых куртках. В первом Антон узнал Тортюхина.
– Вселяться? – Он шагнул к Максакову. Тот кивнул:
– Сопровождаю по указанию руководства. У них при слове «главк», по-моему, начинается медвежья болезнь.
– Привет, Челышев! – Тортюхин весело блеснул линзами очков. – Ты опять кашу заварил?
– Нет, убийца.
Они не подали друг другу руки.
– Четвертый этаж, – бесцветно сказал Максаков. – Я догоню.
Тортюхин усмехнулся и вошел в дверь. Его спутник, похожий на него как брат-близнец, последовал за ним.
– Толя, – Максаков позвал Исакова, курящего в нескольких метрах, – Антона знаешь? Ему можешь все рассказывать.
– Спасибо. – Антон поздоровался с Исаковым. – Ты приказ на премию за Соляной будешь составлять?
– Не буду, – покачал головой Максаков. – Соляной ППС раскрыла.
– Как? – опешил Антон.
– Просто. – Максаков прищурился. – Сегодня на совещании у начальника РУВД сказали, что раз Градусова задержали постовые, то, значит, они и раскрыли, а уголовный розыск подключился на готовенькое.
– Кололи его тоже постовые?
Максаков пожал плечами и вошел в здание отдела.
Троллейбусов на Литейном видно не было. Шарахаясь от летящих из-под колес машин брызг и стараясь обходить лужи, Антон двинулся пешком.
Город, который он знал, умирал на глазах. Исчезли кафе «Гном» и магазин «Дон». На месте пельменной, куда они бегали с ребятами из РУОПа обедать, образовался бар с заковыристым африканским или латиноамериканским названием. Располагавшаяся в том же доме кофейня, где знакомые буфетчицы варили постоянным клиентам отличный кофе, превратилась в магазин бытовой техники. По непонятным причинам выжила только пирожковая на Фурштатской, примостившаяся к роскошному зданию казино «Олимпия», но по давно немытым стеклам и уныло висевшей на одной петле створке двери чувствовалось, что дни ее сочтены.
