Андрей Таманцев - Их было семеро…
— Если все так, для чего вообще эта операция с перемещением? Почему бы просто не объяснить все это самому Назарову? Может быть, это его убедит добровольно вернуться в Москву?
— Объясните. Ничего не имею против. Это было бы идеальным решением.
— Вы прекрасно понимаете, что это должен сделать не я.
— А кто? Сам президент?
— Или человек, достаточно близкий к нему.
— Не уверен, что такой человек согласится лететь на Кипр для переговоров с Назаровым. И не очень уверен, что эти переговоры могли бы кончиться успехом.
— По-вашему, Назаров будет сговорчивей, если мы привезем его со связанными руками и ногами и с кляпом во рту?
— Послушайте, Пастухов, — проговорил Волков, — мы не о том сейчас говорим. Я имею определенные указания и обязан их выполнить. Обсуждать последствия этой акции — не в моей компетенции. И не в вашей. Давайте в этих рамках и вести разговор. У вас есть конкретные вопросы?
У меня были конкретные вопросы. И не один. Но я понял, что он будет отвечать на них так же. Поэтому сказал:
— Нет.
— В таком случае давайте обсудим размер вашего гонорара за эту работу, — предложил Волков.
— По пятьдесят тысяч баксов каждому, — сказал я. — Плюс все расходы.
— Вы сможете обосновать эту цифру?
— Вам кажется, что это слишком много?
— Я сейчас не говорю о том, много это или мало, — возразил Волков. — Я хочу понять, откуда она взялась. Просто потому, что это красивая круглая цифра, или еще почему?
— Если мы попадемся на этом деле, все или один из нас, то получим по двадцать лет тюрьмы. Наши семьи должны будут на что-то жить. Пятьдесят тысяч на двадцать лет — это чуть больше, чем по миллиону рублей в месяц. Не ахти что, но прожить можно.
— В вашем обосновании мне больше всего не нравится слово «если», — заметил Волков.
— Если бы вы знали, как оно не нравится мне! — ответил я. — Но мы должны считаться с этой возможностью.
— Мы уже заплатили двести тысяч долларов за лейтенанта Варпаховского, — напомнил он.
— Вы заплатили не нам. Вы просто оплатили его работу в Чечне. И гораздо дешевле, чем она стоит. Кстати, вы вышибете его из армии так же, как нас?
— Нет. Он будет уволен по состоянию здоровья.
— И на том спасибо, — сказал я.
Волков ненадолго задумался, потом спросил:
— Как я понимаю, вы не даете мне выбора?
— Нет.
— Что ж, я вынужден согласиться. Пятьдесят процентов сейчас, пятьдесят — после завершения операции. Мы откроем для вас валютные счета в Сбербанке.
— Никаких Сбербанков, никаких счетов, никаких пятьдесят процентов. Все — вперед и наличными.
— Вы не доверяете мне?
— Конечно, нет. Если бы я имел с вами дело как с частным лицом, я бы подумал, как ответить. Но вы — представитель государственного учреждения. А сейчас в России госучреждениям доверяют лишь последние идиоты. И их становится все меньше.
На этот раз он думал чуть дольше. Наконец кивнул:
— Я вынужден согласиться и с этим. У нас есть еще невыясненные проблемы?
— У меня нет.
— И у меня нет. — Он встал. — Желаю удачи.
— Вам тоже, — сказал я.
Голубков вышел его проводить, его не было минуты четыре. Видимо, Волков давал ему какие-то цэу. Потом полковник вернулся.
— Крепко ты его взял за горло, — отметил он, и неясно было, чего больше в его тоне — одобрения или осуждения.
— Надеюсь, — ответил я.
— А как он отвечал на твои вопросы, а?
— Ни одному его слову не верю!
— Да? Ну-ну! — неопределенно отозвался Голубков и как-то словно бы искоса, с интересом посмотрел на меня. И вновь я не понял, одобряет он или осуждает мои слова. — Ладно, Пастух, отдыхай. Смотри телевизор, а еще лучше — спать пораньше ложись. Машина за тобой придет в пять утра. Ключ от входной двери у водителя есть. Когда соберешь ребят, дашь мне знать. Встретимся здесь — Как я с вами свяжусь?
— Водитель знает. Спокойной ночи, Серега.
— Спокойной ночи, Константин Дмитриевич… Когда он ушел, я вытащил записную книжку и подсел к телефону. Нужно было вызвонить Артиста, Муху и Трубача, чтобы завтра не тратить на это время. Но в трубке стояла мертвая тишина — телефон был отключен. Я сунулся было позвонить из уличного автомата, но дверь была заперта и не отпиралась изнутри. Мощная дверь, динамитом ее только и возьмешь. Крепкие решетки на окнах. Однако! Я к Кипру даже на метр не приблизился, а уже сидел в тюрьме. Что у них за порядки такие?
А и хрен с ними, решил я. Пощелкал кнопками телевизора, но глазу не за что было зацепиться. Поэтому плюнул на развлечения, залез под душ, а потом завалился на одну из кроватей в большой комнате. Все-таки встал я сегодня с петухами, а завтра предстоял хлопотливый день.
IV
К Калуге мы подъехали в половине восьмого утра, еще минут сорок потеряли, пока искали улицу Фабричную, на которой жил Боцман.
Полковник Голубков не соврал: машину нам дали классную, лучше не придумаешь: серебристый джип «патрол» с двигателем-"восьмеркой" мощностью не меньше трехсот сил. И водитель был под стать тачке: лет тридцати, плотный, как молодой подберезовик, в штатском, но явно с армейской выправкой. Старлей или даже капитан. Но он не сказал, а я не стал спрашивать. Назвался просто: Валера.
Ну, Валера и Валера. Лишь бы дело знал. А он его знал. На свободных участках «патрол» разгонялся километров до двухсот, сонные гаишники даже жезл не успевали поднять и заверещать в свисток. Но информацию на соседние посты о злостном нарушителе скоростного режима почему-то не передавали. А может, и передавали, но там не решались задержать нас. На джипе не было никаких ментовских прибамбасов вроде мигалок или сирен, но, возможно, в номере, с виду вполне нормальном, была какая-то цифирка, означавшая, что это машина спецслужбы. Или по-другому рассуждали: если человек прет таким нахалом, значит, имеет на это право. И если бы не запрудившие все шоссе фуры и тяжелые грузовики, снявшиеся спозаранку с ночных стоянок, мы были бы в Калуге уже часов в семь утра. Но дорога — это дорога, у нее свой отсчет времени.
В общем, когда я поднялся на пятый этаж блочной «хрущевки» без лифта и позвонил в нужную дверь, жена Боцмана сказала, что Митя уже уехал на работу, он с девяти, но добираться на двух автобусах, а они плохо ходят и к тому же — час «пик», все на работу едут.
Митя. Дмитрий Хохлов. Боцман, — Где он работает? — спросил я.
— Охранником в пункте обмена валюты. Возле автовокзала, слева, там вывеска издалека видна. А вы кто?
— Мы вместе служили. Я Сергей Пастухов. Она недоверчиво посмотрела на меня:
— Вы и вправду Пастух? Надо же. Митя много про вас рассказывал. Я думала, что вы, как этот — Шварценеггер. А вы самый обыкновенный. Даже и не слишком из себя видный.
— Ну, спасибо, — сказал я.
Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати.
Красавицей я бы ее не назвал, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.
Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана — такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.
— Ты чего такой строгий? — спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери.
Она улыбнулась:
— Чужих стесняется. Как и Митя.
— Ну, как он?
Она поняла, что я имею в виду.
— Да как тебе сказать, Сережа… Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет.
Верней, наоборот: сначала орет, потом вскакивает. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда — как у рыси. — Она посмотрела на меня и добавила:
— Как у тебя. Испортила вас эта война.
Хоть вернулись — и то, слава Богу… Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.
— Может, подвезти? — предложил я. — У меня машина внизу.
— Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города… Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту.
Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе «правопорядка», только ботинки у него были наши, спецназовские.
Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.
— Замри, парень! Это ограбление!
И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:
