Федор Зуев - Обреченные на месть
На встречу я прибыл за полчаса до назначенного времени. Место было безлюдное. На заправочной стояла одна «таврия» и буквально через пару минут уехала и она. Подойдя к окну заправки, я оставил денежный залог, объяснив, что при необходимости доплачу. Залил полный бак, а затем опустил пистолет шланга в большую 20-литровую пластмассовую канистру и тоже заполнил ее до горловины. Рассчитавшись с кассиршей, неспешно поехал по дороге в направлении Домодедовского кладбища. Канистру я поставил в салоне между задним сиденьем и передним пассажирским креслом, которое максимально сдвинул вперед. Пока что все шло по плану.
Проехав участок дороги до кладбища, я внимательно изучил его извилистый, километра полтора, почти безупречный асфальт. По краю росли строевые сосны и ели вперемежку с кустарником. Мелькнула нелепая мысль: наверняка сейчас в лесу полно опят и волнушек. День был солнечный и даже жаркий. Бабье лето пылало вакруг багрянцем и золотом листьев. И наверное, уже очень скоро наглый северный ветер и нудный циник-дождь сбросят с деревьев их нарядные осенние сарафаны, оставив голыми ждать спасительного снега и сугробов – мягкой постели долгой, но доброй зимы. А за ней опять вернется пора любви и цветения, липких листьев и сладкого сока, источаемого проснувшимся после долгого зимнего отдыха телом.
Уже почти вернувшись от кладбища до развилки, я заметил подъезжающий к заправочной станции темно-красный джип «форд-эксплоер». Из него вышли два человека. Подойдя к окошку, они спросили что-то у кассирши, затем вернулись к машине и отъехали с площадки заправочной ближе к лесу.
Теперь из зарослей кустарника можно было заметить только морду огромного джипа с металлическими дугами «клыков» на фронте. Ну что ж, начиналось последнее действие затянувшейся пьесы.
Протянув правую руку в направлении задней двери, я легко открутил крышку канистры. Сняв с двустволки остатки покрывала, порвал его на ветошь и промочил в бензине. Заткнул горловину канистры тугой влажной тряпкой, распространяющей по салону удушающий запах горючего. Наполовину приоткрыв задние стекла и полностью передние, положил рядом на соседнее сиденье зажигалку «Zippo Tolledo». На ее черно-золотом фоне был изображен одинокий воин со щитом и мечом, на его боевом шлеме щетинился султан обрезанного конского хвоста, на коротком копье, сжатом левой рукой вместе со щитом, развивался на ветру треугольный вымпел-девиз. Глядя на эту картинку, я пытался сообразить, что же это мне напоминает. И вспомнил. Открыл бардачок, там по-прежнему лежал золотисто-розовый шарф Ангелины, забытый ею в вихре последних событий. Выйдя из машины, я привязал его к антенне так, чтобы он двумя неровными лентами постоянно развивался перед моими глазами.
Только после этого я тронулся с места и со стороны уходящего к закату солнца внезапно въехал на площадку и резко остановился нос к носу с красным «эксплоером», из приоткрытых окон которого доносилась блюзовая музыка и вытягивался сладко-горьковатый папиросный дым марихуаны. Через мои нетонированные стекла можно было видеть, что я в машине один. Из распахнувшейся двери появился Тимерлан.
– Ну что, нарисовался? – крикнул он мне. – А я уж думал, что придется тебя в городе искать.
– Я не иголка, искать меня не надо. Я здесь, и один, в отличие от тебя. Хотя ты мог бы еще пару торпед прихватить с собой.
– Ты че там буровишь? – раздался крик его напарника из кабины.
– Да так, ничего. Поеду привезу секундантов, а вы подождите здесь. Вернусь через пару часов…
Я ударил по газам, и моя «тойота», как будто радуясь, сорвалась с места в лесную просеку дороги по направлению к кладбищу. Видимо, мои противники оторопели от этой наглости. Потеряв на старте несколько секунд, красный джип, как разъяренный бык выбрасывая из под колес комья влажной земли, остервенело рванулся за мной. Мой серебристый джип, легко лавируя на поворотах, несся к кладбищенской ограде. «Форд» заметно отставал на извилистой тупиковой дороге…
Выскочив на полупустую площадь у красавицы-церкви Пресвятой Богородицы, я заложил вираж и почти на всей скорости развернулся в обратном направлении. Проносясь мимо церкви и прибавляя скорость, я крикнул в открытое окно промелькнувшему изображению на иконе: «Господи, благослови! Да будет воля Твоя». Миновал первый плавный поворот и, выйдя из видимости стоящих на автобусной остановке людей, почти до пола вдавил педаль газа. Навстречу мне с не меньшей скоростью несся разъяренный «форд». Управляя машиной правой рукой, левой я взвел курки обеих стволов. Мы приближались друг к другу со скоростью метеоритов, сдерживаемых земным притяжением. Идя по встречной полосе, я прекрасно видел, как Тимерлан, высунув руку из открытого окна, целится в меня.
Чиркнув кремнем зажигалки, я бросил ее на пропитанную ветошь. Пламя опалило волосы на руке. До столкновения оставались секунды, и оно было неизбежно. В моем сознании промелькнул Павел, оставшийся калекой с поврежденным позвоночником. Мы выстрелили одновременно. Я – дуплетом из двух стволов сделанными мной медвежьими пулями в двигатель летящей навстречу машине. Тимерлан стрелял на поражение в лобовое стекло из черного «ТТ», подряд и уже не целясь. Может быть, от моих пуль или от того, что водитель, пытаясь уклониться от встречного удара, вывернул руль, «форд» резко вильнул влево на соседнюю полосу. В эти полторы секунды, распахнув свою дверь, я почти ласточкой выпрыгнул из машины в неглубокий придорожный кювет.
Последнее, что я ощутил в полете, был удар, как будто кайлом, в правое плечо. И одновременно с ударом о землю и потерей сознания я увидел, как мой серебристый «рав» врезался в буро-кровавый «форд», в дверь сидящего рядом с водилой Тимерлана. Потерявший ориентацию бык напоролся на рапиру толедского тореодора, мелькнуло у меня где-то в лабиринтах уходящего сознания. И недалеко от меня, с противоположной стороны дороги, у кромки леса вспыхнул гигантский костер, почти такой же, как в Нью-Йорке – так показалось моему уже угасающему сознанию…
…Кладбищенский художник по камню Иван Иваныч Меченый, неспешно ехавший за «эксплоером» на своем стареньком «фольксвагене», оказался невольным и единственным свидетелем произошедшей катастрофы. Он успел оттащить подальше от гигантского костра окровавленное и опаленное тело еще дышащего человека. Он же вызвал по своему сотовому телефону «скорую» из ближайшего Домодедова.
…Сознание ко мне вернулось только через сутки. Мое плечо было загипсовано. Оглядев пустые белые стены реанимационной палаты, я опять ушел в приятную, спасительную нирвану после введенного мне морфина ангелоподобной белоснежной медицинской сестрой. Еще через два дня она же сказала мне с сочувствием в голосе: «Больной, к вам пациент».
Вошедший человек поинтересовался:
– Как вы себя чувствуете?
– Тихо-тихо, – почему-то ответил я.
– Ну и ладушки, ну и хорошо.
Но через минуту он ушел, увидев, что я закрыл глаза.
Еще через день меня перевели в общую палату, и снова пришел этот человек в наброшенном на плечи белом халате и с желтой папочкой в руках.
Представившись оперуполномоченным уже известной мне организации, он без обиняков изрек:
– Ну что, богатенький ты наш Буратино, расскажи, как ты дошел до жизни такой? Вот тебе бумага и вечное перо.
С этими словами он извлек из папки пачку белоснежных листов бумаги и положил их на тумбочку, придавив сверху фирменной авторучкой, и удалился.
Взяв в левую руку вечное перо, я с трудом вывел: «…Я оказался случайным свидетелем, а затем и участником этой истории…»
Часть 2
Америка – без права на посадку
Глава 1
14 декабря 2001 года я и сопровождающий меня куратор Петр Львович Черных прошли через «зеленый коридор» в аэропорту «Шереметьево-2» к стойке контроля документов и сдачи багажа.
За спиной остались длинные очереди вылетающих на ПМЖ разноликих странных пассажиров. Пейсатые ортодоксы чисто славянской наружности, баптиствующие украинские сектанты, отрицающие все и вся, вперемежку с брайтонской публикой неудавшихся аферистов-бизнесменов, возвращающихся с «разведки» русского рынка в нью-йоркский Бруклин. Да десятка три американских подозрительных «семейных пар», купивших по дешевке русских детей и вывозивших их, напуганных, ничего не понимающих по-английски и не ведающих, что летят в неизвестность…
На вопрос служащей Аэрофлота о моем багаже моментально отозвавшийся Петр Львович сообщил:
– У нас только ручная кладь.
Что, собственно, было абсолютной правдой. В моем раскрытом дипломате её явно удивило содержимое – квадратная литровая бутылка украинской перцовки и комплект сменного белья с тюбиком зубной пасты, щетки да бритвенного прибора.
– И это все? – спросила она, широко раскрыв огромные, как у коровы, голубые глаза, поочередно глядя то на меня, то на мои документы.
