Андрей Воронин - Троянская тайна
Ирина пожала плечами.
– Ну, знаете... Конечно, в галерее меня знают, я пользуюсь там определенным доверием, но все-таки все они не первый день живут на свете. Любоваться картиной и проводить экспертизу на подлинность – это разные вещи, и, когда я начну там ковыряться, кто-нибудь непременно спросит, чем это я занимаюсь. Господи, да меня просто выгонят оттуда взашей!
– Ну а если попросить Виктора Викторовича замолвить за вас словечко где-нибудь там, наверху?
Ирина сердито нахмурила брови и выпрямилась в кресле.
– Может быть, вы не станете его в это втягивать? – резко спросила она.
Федор Филиппович вздохнул и развел руками.
– Позвольте все-таки с вами не согласиться, – сказал он. – Во-первых, Виктор Викторович уже втянут в это. Втянут, осмелюсь напомнить, не мной, а вами. А он уже, в свою очередь, посвятил в это дело нас с Глебом. Сомнения в подлинности такой картины, как "Явление...", – дело крайне серьезное и деликатное. Действовать надо осторожно, окольными путями... Я мог бы добиться разрешения на негласную экспертизу сам, по своим каналам, но это означает, что мне пришлось бы посвятить в это дело еще кого-то, что, по вашим же словам, нежелательно. И вы правы, огласки следует всячески избегать. Так какой у нас выход? Между прочим, – добавил он, видя, что Ирина молчит, – Виктор Викторович сам предложил обращаться к нему в случае необходимости.
– Хорошо, – сказала Ирина, – я с ним сегодня же поговорю. А вы? Что вы предпримете, если окажется, что в Третьяковке выставлена копия?
– Станем искать оригинал, – ответил Федор Филиппович. – А когда найдем, первым делом предъявим его вам для экспертизы, чтобы... гм... – Он оглянулся на Сиверова, который, отойдя к окну, опять что-то чертил пальцем в пыли. – Словом, чтобы ненароком не сесть в лужу.
Ирина тоже посмотрела в сторону окна. "Охотник за головами", как выяснилось, не терял времени даром: подкрепившись позапрошлогодней конфетой, он увлеченно разрисовывал пыльное ст кло человеческими фигурками, составленными, как на рисунках пещерных людей, из палочек и кружочков. Фигурок было много, и в их расположении Ирине почудилось что-то знакомое. Вглядевшись в художества Сиверова внимательнее, она обнаружила, что тот по памяти воспроизводит композицию "Явления Христа народу", и притом довольно точно. Ирину это удивило: на знатока и ценителя живописи Сиверов был решительно непохож, а человек, всего пару раз взглянувший на картину, вряд ли смог бы с уверенностью назвать даже количество персонажей, не говоря уж о том, чтобы запомнить позу каждого и его место на холсте. Получалось, что Глеб провел немало часов, внимательно рассматривая картину и стараясь запомнить каждую деталь; следовательно, генерал Потапчук и его помощник отнеслись к рассказу Ирины серьезнее, чем она сама.
– Глеб Петрович, – ворчливо окликнул своего помощника генерал, – перестань, пожалуйста, валять дурака. Скажи лучше, что тебе удалось выяснить.
Глеб Петрович вынул из кармана чистый носовой платок и старательно стер с окна рисунок. В комнате сразу сделалось немного светлее, зато платок, похоже, пришел в полную негодность: даже с того места, где сидела Ирина, было хорошо видно, что он изменил цвет с белого на темно-серый. Сиверов, брезгливо морщась, придирчиво его осмотрел и, похоже, вознамерился зашвырнуть в угол, но, покосившись на Ирину, просто положил платок на подоконник.
– Кое-что удалось, – сказал он. – Хорошая штука – повальная компьютеризация! А Интернет – это вообще находка для шпиона. Полчаса работы – и дело в шляпе. Мне удалось порыться в файлах отдела кадров и найти там личные дела двух человек, которые показались мне интересными. Это некто Олег Добровольский и Сергей Дрынов. Очень интересные господа! Во-первых, на работу они были приняты почти одновременно, с разбежкой всего в несколько дней. А за неделю до этого, между прочим, в реставрационную мастерскую галереи устроился некто Алексей Колесников... Ничего себе сюжетец, да?
– Это пока ни о чем не говорит, – сказал Федор Филиппович, но голос у него был напряженный.
– В общем, да, – не стал спорить Сиверов. – Честно говоря, я и не надеялся обнаружить в их личных делах запись типа: "Уволен за кражу картины А. Иванова "Явление Христа народу"".
– Так они уволены? – заинтересовался Потапчук.
– Оба, и притом в один и тот же день. По собственному, сами понимаете, желанию. Это, конечно, тоже ни о чем не говорит, но ориентировку на них я все-таки разослал. Если они ни при чем, извинимся, от нас не убудет. Но это они, я почти уверен. В конце концов, провернув такое дело, я бы именно так и поступил: уволился бы под благовидным предлогом, пока никто не заметил подмены, и рванул на все четыре стороны. Вряд ли, конечно, им известно что-нибудь стоящее, но поискать их стоит: с паршивой овцы хоть шерсти клок... По крайней мере, расскажут, каким образом кто-то исхитрился вытащить из галереи такую громадину...
– Громадин было две, – поправил генерал. – Одну вытащили, другую втащили... Или наоборот, но это уже не имеет принципиального значения.
– Да, – согласился Глеб, – не имеет.
– Послушайте, – вмешалась в их разговор Ирина, – а почему вы ведете себя так, будто уже доказано, что картину подменили копией? Ведь я еще не приступала к экспертизе, и у вас нет ничего, кроме моих подозрений, основанных на голой интуиции! Проверить их, конечно, необходимо, за этим я к вам и пришла, но куда вы так торопитесь? Еще ничего не известно, а вы уже закрутили колесо: базы данных, личные дела, ориентировки... Или вы знаете что-то, чего не знаю я? Тогда зачем вам экспертиза?
– Успокойтесь, Ирина Константиновна, – сказал Потапчук, – ничего особенного нам не известно. Просто в данный момент мы вынуждены действовать на упреждение – так, как если бы все ваши подозрения и догадки были верны.
– Тем более что, кроме ваших подозрений и догадок, как вы справедливо заметили, у нас ни черта нет, – вставил Глеб. – Да и те появились только вместе с вами.
– Не понимаю, – сказала Ирина. – А чем же вы занимались до моего появления?
– А я сам этого не понимаю, – охотно признался Глеб, удостоившись за это неодобрительного взгляда Федора Филипповича. – Гонялись с милицейской дубинкой за призраками. Ты его хрясть по башке, а он рассеялся, рассосался, растаял, и нет его...
– Глеб Петрович всегда начинает образно выражаться, когда чем-нибудь сильно расстроен, – извиняющимся тоном объяснил Федор Филиппович. – Даже слишком образно, – добавил он с нажимом, строго посмотрев на Сиверова.
– Но послушайте, – чуть ли не взмолилась Ирина, – это же какая-то чепуха! Честное слово, я начинаю жалеть о том, что пришла к вам. Украсть такую картину просто нереально! Да и зачем? Хранить ее в чемодане, как когда-то поступил похититель Джоконды, не получится – не те у нее размеры. Продать ее также невозможно – она слишком хорошо известна. Есть коллекционеры, которые не гнушаются скупкой краденого, но это не тот случай. Купить эту картину – значит попросту выбросить на ветер огромные деньги. Ею даже ни перед кем не похвастаешься!
– Все это верно, Ирина Константиновна, – согласился Потапчук, – но...
Он замолчал и бросил на Глеба какой-то странный взгляд, как будто спрашивая совета. Сиверов едва заметно пожал плечами.
– Ирина Константиновна смотрит в корень, – сказал он негромко. – Кажется, если вы хотите, чтобы она нам помогла, вам придется рассказать ей все до конца.
– Похоже на то, – согласился генерал и снова повернулся к Ирине. – Видите ли, Ирина Константиновна, примерно полгода назад из мест не столь отдаленных на волю просочился любопытный слушок...
Глава 6
...Приблизительно шесть месяцев назад из следственного изолятора Матросской Тишины просочился слушок, показавшийся кое-кому настолько любопытным, что этот кто-то не поленился позвонить на Лубянку и пересказать услышанное.
На Лубянке слушок приняли во внимание, поскольку своим возникновением тот был обязан не какому-нибудь урке, от нечего делать пересказывающему услышанный в пересыльной тюрьме блатной "роман", а самому Грише Пикассо – мужчине пожилому, солидному, знающему цену себе и своим словам, а главное, большому, известному на обе столицы специалисту как раз в той области, которой данный слушок касался.
Гриша Пикассо всю жизнь зарабатывал себе на хлеб с маслом, делая и продавая копии малоизвестных шедевров мировой живописи. Иногда он копировал не картину, а стиль художника, создавая новенькие, с иголочки, полотна, написанные будто бы знаменитыми мастерами. Заработки у Гриши во все времена получались очень неплохие, потому что никто, естественно, не ставил покупателей в известность о том, что приобретаемая ими картина есть не более чем мастерски сделанная копия. Написанные преступной, но талантливой рукой Гриши Пикассо "шедевры" украшали собой частные коллекции по всему цивилизованному миру, а один из его Тицианов, как было доподлинно известно Грише, висел в рабочем кабинете некоего африканского царька.
