Андрей Воронин - Троянская тайна
"Дура набитая", – подумала она, подводя черту под своими размышлениями, и позвонила в дверь.
Дверь была черная, кустарным способом сваренная из листового металла на прочной стальной раме. Установили ее, по всей видимости, в конце восьмидесятых или начале девяностых, при самом разгуле демократии, когда страшно было не только выходить на улицу, но и сидеть дома перед телевизором. Зато глазок здесь стоял серьезный – здоровенный, выпуклый, с круговым обзором, позволявший видеть всю лестничную площадку и не оставлявший никаких "мертвых зон".
Изнутри послышались быстрые мягкие шаги, потом противно лязгнуло железо, и дверь бесшумно распахнулась, показав Ирине изнанку. Изнанка была в точности такой, какой Ирина ее представляла, – голая рама из стальных уголков с привинченным к ней массивным замком. За первой дверью находилась вторая, предназначенная для тепло– и звукоизоляции, а в тамбуре между ними, приветливо улыбаясь, стоял этот тип, Глеб Петрович, даже в полумраке прихожей не потрудившийся снять темные очки. "Интересно, что он в них видит? – подумала Ирина и, ответив на приветствие "охотника за головами", вошла в квартиру.
Сиверов запер за ней обе двери и предложил пройти в комнату, заранее предвкушая впечатление, которое произведет на эту богатую штучку то, что она там увидит. Собственно, представление началось сразу же, прямо тут, в пустой прихожей, когда уважаемая Ирина Константиновна испуганно вздрогнула и шарахнулась от половицы, которая, как живая, взвизгнула под ее ногой.
– Спокойно, – сказал Глеб, не делая попытки поддержать ее под локоть во избежание гневных взглядов, резких телодвижений и иных нежелательных эксцессов. – Это просто половица. Дом старый, и полы тут не перестилали, наверное, со дня постройки. Чтобы дом был домом, в нем должны жить люди.
Ирина бросила на него заинтересованный взгляд через плечо.
– А здесь?..
– А здесь – оперативная квартира, уже не знаю, сколько лет. Возможно, всегда ею была, а может быть, стала при Иосифе Виссарионовиче, когда прежний хозяин отправился прогуляться на Колыму. Знаете ведь, как это бывало в те времена... Да вы проходите, вам Федор Филиппович все объяснит. Проходите, проходите, не бойтесь.
Ирина не стала говорить, что не боится, а только независимо вздернула подбородок и решительно двинулась вперед, больше не обращая внимания на пронзительный скрип отстающих половиц. Прихожая тут была довольно длинная, и, пока Ирина шла вдоль нее, у нее возникло странное ощущение, что "охотник за головами" не последовал за ней, а остался караулить у двери, отрезая путь к отступлению. В следующее мгновение она поняла, откуда взялась эта странная идея: половицы скрипели только под ее ногами. Она обернулась и невольно вздрогнула, увидев в полумраке прихожей прямо у себя за спиной блеск темных очков и веселую насмешливую улыбку Сиверова.
– Я здесь уже пару раз прошелся, – спокойно объяснил Глеб Петрович, который, к немалому раздражению Ирины, легко угадал причину ее испуга, – и запомнил, какие доски скрипят, а какие ведут себя тихо.
"И интеллигентно", – вдруг захотелось добавить Ирине, но она, естественно, промолчала. Это была их с Виктором шутка, и посвящать в нее посторонних она не собиралась.
Войдя в просторную, с высоким потолком и большим окном комнату, Ирина слегка опешила. Из мебели здесь имелись только колченогий журнальный столик да пара продавленных кресел с матерчатой обивкой, один вид которой вызывал брезгливость и навевал мысли о всевозможных разновидностях кожных и желудочно-кишечных заболеваний. На полу вместо ковра лежал толстый слой пыли, затейливо, прямо как сугроб в зимнем лесу, испещренный следами – не птичьими и заячьими, естественно, а человеческими. Оконные занавески здесь также заменяла пыль, наружный слой которой представлял собой оставленный недавним дождем сложный волнистый узор. Под потолком вокруг голой, засиженной мухами лампочки синеватым облачком плавал табачный дым; упомянутые мухи в преизрядном количестве покоились между оконными рамами, задрав кверху скрюченные лапки. На пыльном подоконнике стояла грязная пепельница с окурками, а на столе красовалась чистая, свежевыглаженная крахмальная скатерка (час назад тайно похищенная Федором Филипповичем из собственного комода, о чем Ирине было вовсе не обязательно знать). На скатерти стояли бутылка коньяка, бутылка шампанского, коробка шоколадных конфет, а также пузатая коньячная рюмка (одна), простенький стеклянный фужер с золотым ободком (один) и граненый "мухинский" стакан емкостью двести пятьдесят граммов, тоже один.
В одном из кресел сидел Федор Филиппович, который при виде Ирины немедленно поднялся и склонил голову в вежливом поклоне без малейшего оттенка шутовства или иронии.
– Здравствуйте, Ирина Константиновна, – с улыбкой сказал он. – Выглядите, как всегда, просто великолепно. Жаль, что я уже немолод, право, жаль. Присаживайтесь, прошу вас.
Он указал на свободное кресло. Ирина немного помедлила, с сомнением разглядывая потертую и засаленную обивку, а потом все-таки села – осторожно, прямо как Глеб Сиверов в первый раз садился в ее машину.
– Хотите немного выпить? – продолжая разыгрывать роль радушного хозяина, осведомился Федор Филиппович.
– Простите, – решительно сказала Ирина, – но неужели вы всерьез думаете, что я стану пить ЗДЕСЬ?
Федор Филиппович не обиделся.
– Пожалуй, вы правы, – сказал он с немного виноватой улыбкой. – Это место много лет находилось в резерве, им никто не пользовался, и вот... Мерзость запустения, одним словом. Да и угощение... Вы уж простите великодушно, я немного замотался и не успел даже в магазин заскочить. Короче говоря, угощение тоже резервное, оно тут хранилось, наверное, года два. Коньяк-то от этого наверняка не пострадал, но вот шампанское и конфеты...
Глеб, которому некуда было сесть, хмыкнул и взял из коробки одну конфету. Конфета была покрыта беловатым налетом – не местами, как это случается, а вся целиком. Это был признак настоящей древности, позволяющий смело отнести данное кондитерское изделие к разряду антикварных. Придирчиво осмотрев этот раритет со всех сторон, Сиверов решительно его надкусил. Послышался отчетливый щелчок, очень похожий на тот, с которым ломается кафельная плитка.
– Да, – задумчиво произнес Глеб, с сосредоточенным видом профессионального дегустатора перемалывая челюстями отколотый от шоколадной окаменелости кусочек, – конфеты надо менять. А эти предлагаю продать театру в качестве реквизита. Зачем кто-то будет мучиться, лепить конфеты из папье-маше? Вот они, уже готовенькие, надо только в коричневый цвет покрасить...
Ирина сдержала улыбку. Шутка была далеко не того сорта, к которому она привыкла, да к тому же небезопасная для здоровья (уж для зубов-то наверняка!), но она странным образом разрядила атмосферу, помогла ей справиться с волнением и забыть о своем намерении махнуть на все рукой и поскорее покинуть это неприятное место.
– Вот что, Ирина Константиновна, – заговорил Федор Филиппович, покосившись на Глеба, как строгий учитель на не в меру разошедшегося школяра. – Мы тут с Глебом посовещались и решили, что вся эта история с погибшими реставраторами выглядит очень подозрительно. Пожалуй, к картине действительно следует приглядеться повнимательнее. Вы не могли бы взяться за это дело?
– Какое именно дело вы имеете в виду? – спросила Ирина.
– Проведение экспертизы, естественно, – уточнил Потапчук.
Ирина задумчиво провела ладонью по волосам.
– Не знаю, право, что вам ответить, – произнесла она. – Я понимаю, что экспертиза – единственный способ развеять мои сомнения, и это дело мне по плечу. Но... Вы представляете, что начнется в галерее, если я явлюсь туда и скажу, что намерена провести экспертизу "Явления..." по заказу ФСБ? Это будет не просто большой скандал, а грандиозный! Потом кто-нибудь обязательно проболтается, информация попадет в газеты, оттуда – на телевидение... Жизнь сотрудников галереи превратится в настоящий ад. Да и моя, кстати, тоже. Я прямо-таки вижу газетные заголовки: "Похищение века", "Третьяковку разворовывают" и далее в том же духе...
– Вы просто читаете мои мысли, – сказал Потапчук. – Да, по официальным каналам действовать нельзя. Ну а если по неофициальным?
Ирина пожала плечами.
– Ну, знаете... Конечно, в галерее меня знают, я пользуюсь там определенным доверием, но все-таки все они не первый день живут на свете. Любоваться картиной и проводить экспертизу на подлинность – это разные вещи, и, когда я начну там ковыряться, кто-нибудь непременно спросит, чем это я занимаюсь. Господи, да меня просто выгонят оттуда взашей!
– Ну а если попросить Виктора Викторовича замолвить за вас словечко где-нибудь там, наверху?
Ирина сердито нахмурила брови и выпрямилась в кресле.
– Может быть, вы не станете его в это втягивать? – резко спросила она.
