Михаил Серегин - Лютая мораль
— Так ты знаешь про эти десять процентов? — Владимир притянул ее к себе и обнял.
Стасина рука с пистолетом оказалась у нее за спиной.
— Знаю. Меня это не очень интересует, — улыбнулась она, отстраняясь и шутливо целясь в Китайца. — Ты не боишься, что он выстрелит?
— Это не смешно, — нахмурился Танин.
— Ты нервничаешь?
— У меня нет причин нервничать, просто я не хочу мешать кислое с пресным, — с упрямым видом сказал он.
— Ты считаешь нашу встречу чем-то пресным? — натянуто хихикнула она.
— Я считаю ее острой приправой к причудливому блюду, которое мне только еще предстоит отведать… — засмеялся он.
— Повеяло чем-то китайским… — напряженно всматриваясь в лицо партнера, проговорила Стася.
— То есть?
— Хитрое восточное красноречие, уклончивое и опасное…
— У тебя богатое воображение. — Он снова притянул Стасю к себе и, несмотря на ее протесты, зажал ей рот долгим поцелуем.
Едва его руки легли на голую спину женщины, его пронзило жгучее желание. Стасин рот был нежным и влажным. Когда поцелуй был прерван, она не оттолкнула детектива, а, наоборот, обняла за талию, бросив «ПМ» на кресло. Он взял ее голову в ладони и принялся медленно, сдерживая желание, становившееся с каждой секундой все более неукротимым, целовать ее пылавшее от возбуждения лицо. Потом нашел «молнию» на платье, расстегнул и заставил его соскользнуть на пол. Стася осталась в узких черных трусиках. Ее пальцы лихорадочно теребили пуговицы на его рубашке, потом сделали попытку расстегнуть ремень.
Когда, нагие и нетерпеливые, они оказались в спальне, на кровати, Китаец без промедления овладел ею. Стася вздрагивала и стонала, подчиняясь его воле. Ее тело было гибким и податливым, словно зрелая виноградная лоза, не утратившая упругости и силы. И он, как опытный садовод, заставлял ее то стелиться по земле, то подвязывал, вознося навстречу солнцу плотской радости, то позволял изгибаться, следуя естественным контурам. Едва она затихла, обессиленная наслаждением и полная сонного покоя, он снова вошел в нее. На этот раз красотка была еще покорнее и откровеннее.
Наконец, отяжелевшие и потные, они разомкнули объятия, и тогда Стася засмеялась глухим, счастливым смехом удовлетворенной женщины. Владимир протянул руку, взял с тумбочки сигареты и щелкнул зажигалкой.
— Ты так молчалив в постели, — затянувшись, сказала она.
— Ученики Конфуция говорили о нем: «Учитель был ровен, полон достоинства, почтителен и вежлив, но с сознанием собственного достоинства — и всегда спокоен. В личной жизни — умерен и приличен. Не ел много, когда ел — не говорил, когда был в постели — тоже молчал…» — с улыбкой процитировал Китаец.
— Это твой идеал? — снова засмеялась Стася.
— Отчасти, — уклончиво ответил Танин, — я в большей степени романтик, чем среднестатистический китаец. Мой отец был русским. Мне нравится испытывать себя на прочность, а не просто, как ты сказала, «отрабатывать гонорар».
— Приятное с полезным? — иронично взглянула на него женщина.
— В этом нет ничего зазорного.
— Ты произнес эту фразу совсем как среднестатистический китаец, — усмехнулась она, — но женщины, наверное, многое тебе прощают… — Она лукаво улыбнулась.
— Они не прощают мне главный мой порок… или достоинство? Скорее просто свойство.
— Каково же твое главное свойство? — Стася пристально глядела на него, изредка щурясь от едкого дыма.
— Непостоянство. Есть такая книга «И-Цзын», так вот, я чувствую себя ее частицей — сплошные перемены!
— Ты меня пугаешь. — Жеманно гримасничая, она провела ладонью по гладкой коже на его груди.
— А твой приятель тебя не пугает?
— Что ты к нему прицепился? — раздраженно фыркнула красотка.
— Ладно, черт с ним. — Китаец невозмутимо посмотрел на любовницу. — Что ты будешь делать с акциями «Золотого рога»?
— Простой ты, — насмешливо хмыкнула женщина, — они мне еще не принадлежат, и не знаю, будут ли принадлежать… — она зевнула, прикрывая рот ладонью, — и потом, какое тебе дело?
— Вначале ты говорила, что я хитрый… — Он скосил на нее свои лукавые глаза. — Твоя главная черта — та же, что и у меня: непостоянство. Кстати, тебе никто не предлагал купить акции?
— Нет. — Стася удивленно посмотрела на Танина. — Думаю, ты докажешь, что моя сестра ни при чем и мне не придется владеть этими чертовыми акциями. Думаешь, кто-то на них покушается?
— Вполне возможно, — пожал плечами Китаец. — А что ты думаешь об Ильиной?
— Ничего, — рассмеялась красотка, — я с ней едва знакома. Знаю, у нее что-то было с Олегом — кто ж этого не знает!
— Ты не можешь сказать, чем занимается твой приятель?
— Ты меня как сыщик спрашиваешь? — возмутилась Стася.
— Как твой любовник, если тебе будет легче от этого, — хмыкнул он.
— Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! — взъерепенилась она, вскакивая с кровати. — Мало того, что ты следишь за мной, так еще и пристаешь с глупыми вопросами!
— Куда ты?
— Ухожу, — презрительно бросила она, выбегая в гостиную, где на полу лежало ее платье.
В этот момент издал пронзительную трель телефон. Китаец взял лежавшую на тумбочке трубку:
— Слушаю.
— Извините, что так поздно звоню вам… — Он узнал голос Ильиной. — Мне нужно с вами поговорить.
По ее дрожащему голосу Танин понял, что она взволнована и даже напугана.
— Вы хотите, чтобы я к вам приехал?
— Сейчас поздно. Я сама найду вас завтра.
— Приезжайте в мой офис в половине восьмого утра, хорошо?
— Давайте лучше встретимся на набережной, у входа на речной вокзал, в восемь, — предложила Ильина.
— Идет. Я буду на синем джипе. До утра?
— Спасибо, — с оттенком смущения поблагодарила она, — и еще раз извините.
Китаец нажал на «отбой» и, как был, нагой, пошел в гостиную. Стася уже оделась, но уходить медлила. Она смотрела на Танина и таинственно улыбалась.
— Не хочется так расставаться. — Ее улыбка стала шире. — Мы ведь еще встретимся?
— Ты можешь сказать хотя бы, как зовут твоего приятеля?
— Ты несносен! Что тебе это даст? Ты что, хочешь с ним поговорить? — насмешливо и холодно взглянула на него Стася.
— Почему бы нет? — приподнял Китаец брови.
— И что ты у него спросишь?
— Я люблю импровизировать, заранее никогда не думаю и не обсуждаю, что скажу человеку при встрече, — снисходительно улыбнулся Владимир.
— Ну, это ты врешь! — недоверчиво покачала головой красотка. — Ты из тех, кто все просчитывает наперед, даже то, как вести себя с женщиной.
— Свое недоверие к миру ты переносишь на меня. А я не таков. Я доверяю своей интуиции не меньше, чем доводам рассудка, — невозмутимо парировал Танин.
— Ладно, — Стася разочарованно вздохнула, — его зовут Леонид Сергеевич. Фамилии его я не знаю — шапочное знакомство, сам понимаешь. Я встречаюсь с ним во второй раз. Он обещал позвонить.
— Если он тебе позвонит, сообщи мне, хорошо? — улыбнулся Китаец.
— Непременно. Вызови мне такси.
— Я сам отвезу тебя. — Владимир вернулся в спальню, быстро оделся и снова вышел в гостиную.
— Очень мило с твоей стороны, — с оттенком сарказма усмехнулась женщина.
Танин молча продефилировал в прихожую, обулся и, проверив наличие ключей, вопросительно взглянул на Стасю.
— Ты даже не предлагаешь мне остаться? — надула она свои сочные губы.
— Ты — занятая женщина…
— А ты — занятой мужчина… — ухмыльнулась она.
Китаец выразительно посмотрел на Стасю и кивнул.
— У меня, начиная с завтрашнего утра, напряженный график, — сказал он в оправдание своей бесцеремонной поспешности, — а с тобой, — на его губах заиграла лукаво-плотоядная улыбка, — я рискую не уснуть до утра. Так что — прости.
Стася была упоена собой, поэтому восприняла эту фразу как комплимент, на что, впрочем, и надеялся детектив. Он открыл перед ней дверь, и женщина, грациозно ступая и слегка покачивая бедрами, вышла на лестничную площадку. В подъезде стояла мертвая тишина. Владимир взял красотку за руку, и они стали спускаться. На улице было душно и темно. Ни в одном окне не горел свет — население спало мирным сном, лишь из какого-то дальнего двора доносились отголоски кошачьего плача и визга. Китаец вдруг подумал, что сон, безусловно, восстанавливает силы человека, но отнимает у него бездну времени и, быть может, возможность узнать то новое, что он никогда потом не узнает. «Глупо, конечно, — поморщился он своей несвоевременной мысли, показавшейся ему сейчас капризно-детской и досадно-максималистской, — но если уж пришло в голову, то куда от этого денешься?»
И что он, собственно, узнал такого важного и выдающегося, ради чего можно пожертвовать тремя часами здорового сна? Да, он испытал наслаждение, но оно было с душком сиюминутной надобности… Чувствовал ли он что-нибудь к этой женщине, кроме физического влечения? Нет, не чувствовал. Он старался быть честным с самим собой — и это, пожалуй, было единственным, ради чего можно было не спать. «Но, с другой стороны, во сне мы пускаемся в загадочные и порой рискованные приключения… Риск заключается в том, что, просыпаясь, мы стараемся расшифровать прихотливые узоры своих видений в добрых традициях дедушки Фрейда, и, если до конца остаемся честными с самими собой, добираемся порой до такого… Подобные экспедиции в джунгли бессознательного зачастую грозят нашей самооценке, нашему самоуважению и вообще всему тому, что мы себе навоображали, следуя культурным рецептам», — так думал Китаец, сидя за рулем «Массо». Стася делилась с ним своими женскими проблемами. Его рассеянный слух не улавливал, в чем они состоят, и, лишь когда она заговорила о сестре, вдруг собрался в воронку, жадно всасывающую мутноватую влагу семейных откровений. Хотя все то, что она поведала ему, он мог предугадать и знать. Отношения двух сестер были довольно сложными и запутанными — переходящими, так сказать, от света к тени. В них были и любовь, и взаимная приязнь, и ненависть с привкусом ревности и обиды…
