Свен Хассель - Колеса ужаса
— Дети, дети, — заговорил с придыханием Старик, — это ужасно, ужасно. Те, кто уцелеют, сойдут с ума. Лучше находиться на передовой. Там не горят заживо женщины и дети. Сюда бы того проклятого скота, который придумал воздушные налеты!
— Мы вытопим жир из задницы Геринга,[4] когда совершим нашу революцию, — прошипел Порта. — Интересно, где сейчас этот толстый слизняк?
Наконец бомбежка как будто прекратилась. Пронзительные свистки и слова команд разнеслись по всему городку, все еще освещенному океаном пламени. Колонной по одному мы побежали к своим местам.
Порта бешено вскочил в кабину дизельного круппов-ского грузовика. Мотор взревел; не дожидаясь приказов, Порта развернул громадную машину и нажал на газ. Мы держались изо всех сил. Какой-то девятнадцатилетний лейтенант что-то выкрикнул и побежал к ревущей махине. Несколько сильных рук подняли его в кузов.
— Кто, черт возьми, сидит за рулем? — пропыхтел он, но ему никто не ответил. Нам было не до того: мы силились удержаться в неистово подскакивающем грузовике, который Порта мастерски вел между воронками на дороге. Машина, громыхая, неслась по горящим улицам, где искореженные трамваи и машины валялись между грудами разбитой кирпичной кладки и упавшими фонарными столбами. Порта нисколько не снижал скорости. В одном месте он свернул на пустой тротуар, сшибая маленькие деревца, будто спички. Но возле Эрихштрассе пришлось остановиться. Здание, в которое угодили две авиационные торпеды, лежало стеной посреди улицы. Остановиться был вынужден даже бульдозер.
Мы с кирками, топорами, лопатами спрыгнули с грузовика и расчистили себе путь через завал. Лейтенант Хардер всеми силами пытался взять над нами командование, но внимания на него никто не обращал. Возглавил нас Старик. Молодой офицер пожал плечами, взял кирку и пристроился в хвост. Старик был опытным фронтовиком. Подобно всем нам, он сменил оружие на шанцевый инструмент, мы действовали им с таким же мастерством, как огнеметами и автоматами — в бою.
Сквозь едкий, тошнотворный дым навстречу нам выходили перевязанные грязным тряпьем люди. Их жуткие ожоги говорили сами за себя. Там были женщины, дети, мужчины, молодые и старые, с окаменевшими от ужаса лицами. В глазах их светилось безумие. У большинства были сожжены волосы, поэтому мы с трудом отличали один пол от другого. Многие были закутаны в мокрые мешки и тряпье для защиты от пламени. Одна женщина в безумии закричала на нас:
— Вам что, все еще мало? Разве не пора кончать войну? Мои дети сгорели насмерть. Муж пропал без вести. Чтоб вам тоже сгореть, проклятая солдатня!
Какой-то пожилой мужчина взял ее за плечо и хотел увести.
— Будет, будет, Хельга, успокойся. Ты ведь можешь еще больше ухудшить наше положение…
Женщина вырвалась и бросилась на Плутона, согнув пальцы наподобие тигриных когтей, но здоровенный докер стряхнул ее, как маленького ребенка. Она ударилась головой о горячий асфальт и разразилась неудержимыми воплями. Мы забыли о ней и пожилом мужчине, расчищая путь к громадной груде развалин. Она высилась перед нами в окружении языков огня.
Полицейский без каски, в полусгоревшем мундире остановил нас и забормотал:
— Детский дом, детский дом, детский дом…
— Что ты там заладил? — прорычал Старик, когда полицейский схватил его за руку и потащил, продолжая бормотать:
— Детский дом, детский дом!
Порта быстро шагнул вперед и несколько раз саданул полицейского по лицу своими железными кулаками. Это обхождение зачастую приносило поразительные результаты на фронте, когда требовалось привести в себя человека после полученной в бою психической травмы. Оно слегка помогло и на этот раз. С вытаращенными от ужаса тазами полицейский невнятно произнес что-то вроде объяснения:
— Спасите детей! Они замурованы снаружи. Дом горит, как спичечная соломка!
— Хватит мямлить, полицейская свинья! — заревел Порта, схватил его за плечи и затряс, как тюфяк. — К детскому дому, легавый, и поживее! Веди нас — los mensch![5] Чего ждешь? Я не гауптман[6] — всего-навсего милостью
Божией обер-ефрейтор Йозеф Порта — но такое дерьмо, как ты, должно выполнять мои приказы!
Полицейский, словно бы собиравшийся удрать, бестолково заметался из стороны в сторону, но его схватил лейтенант Хардер.
— Слышал? Вперед! Показывай дорогу и не тяни время, а то пристрелю!
И сунул маузер под нос полуобезумевшему полицейскому. У того неистово дрожали губы, по щекам текли слезы. Он был бы уже на пенсии по старости, если б не война.
Высившийся над полицейским Плутон грубо толкнул его и прорычал:
— Заткнись и марш вперед, дедуля.
Полицейский полубегом затрюхал впереди между
развалинами, над которыми плясали языки огня. Мужчины, женщины и дети лежали, прижавшись к земле. Одни были мертвы, другие — в шоке; вопли некоторых леденили нам кровь.
Там, где несколько часов назад был угол улицы, к нам подбежал маленький мальчик, плача от страха.
— Помогите вытащить маму и папу! Он тоже солдат. Только приехал домой в отпуск. Лизхен потеряла руку. Генрик сгорел.
Мы остановились на несколько секунд. Мёллер потрепал ребенка по голове.
— Мы скоро вернемся!
Перед нами оказалась гора развалин. Идти дальше было нельзя. Когда мы повернулись к полицейскому с просьбой вести нас другим путем, поблизости раздалось несколько сильных взрывов. Все молниеносно бросились на землю. Пригодился фронтовой опыт.
— Что за черт, Томми, что ли, вернулись? — прошипел Порта.
Еще несколько металлических раскатов грома, на нас посыпались осколки, камни, комья земли. Каски пронзительно звенели от их ударов. Однако новый налет лишь задержал нас. Вскоре он прекратился.
— Вслепую бомбят, — лаконично сказал Старик и поднялся.
Мы продолжили нелегкий путь к своей цели, полицейский шел впереди. Он провел нас через какой-то подвал. Мы пробили кирками отверстия в стене и оказались в том, что оставалось от большого сада. Деревья попадали и сгорели, груда развалин и искореженного железа — останки здания — все еще неистово пылала.
Полицейский указал на нее и пробормотал:
— Дети внизу…
— Господи, какой разор, — сказал Штеге. — И какой отвратительный запах. Должно быть, сюда после фугасных бомб попали фосфорные.
Старик быстро осмотрелся и принялся энергично расчищать что-то, похожее на ведущие в подвал ступени.
С лихорадочной поспешностью мы разрыхляли и отбрасывали мусор, но на место отброшенного сверху сыпался другой. Вскоре пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Мёллер сказал, что самое разумное — установить контакт с теми, кто в подвале, если там еще есть кто-то живой.
Полицейский сидел с безжизненными глазами, раскачиваясь взад-вперед.
— Послушай, шупо![7] Это то самое место, — крикнул Порта, — или ты дурачишь нас? И, черт возьми, перестань изображать коня-качалку! Помогай нам. За что тебе платят?
— Оставь его. Он ничего не может с собой поделать, — устало сказал лейтенант Хардер. — Это детский дом. Точнее, он был здесь. Так написано на вон той вывеске.
Следуя совету Мёллера, мы стали стучать по дверному косяку — и по прошествии того, что показалось вечностью, получили ответ, еле слышно донесшийся до нас: стук! стук! стук! Снова ударив по косяку молотком, напрягли слух. Сомнения не было: стук! стук! стук! Мы заработали как сумасшедшие, кирками и ломами, чтобы пробиться в подвал. Пот оставлял бороздки на закопченных лицах. С рук сдиралась кожа. Ногти ломались, на ладонях появлялись водяные мозоли, а мы все разбрасывали горячие, зазубренные куски раствора и кирпича.
Плутон повернулся к полицейскому, который раскачивался, сидя на корточках, и что-то бормотал.
— Иди сюда, старый легаш. Помоги копать эту яму, — крикнул он.
Поскольку ответа не последовало, гигант подошел к шупо, схватил его и без усилий поднес к яме, где мы устало работали. Старый хрыч упал к нам. Когда он поднялся, кто-то сунул ему в руки лопату и сказал:
— Шуруй, приятель!
Полицейский начал копать, и когда работа привела его в чувство, мы больше не обращали на него внимания. Первым пробился в подвал Старик. Появилась лишь узкая щель, но сквозь нее мы слышали, как детские руки в отчаянии скребут по бетонным стенам.
Старик утешающе заговорил в темноту. Но его тут же заглушил хор детских криков. Успокоить их было никак нельзя. Отверстие стало больше, и оттуда высунулась ручонка, но пришлось ударить по ней, чтобы ребенок убрал ее. Едва скрылась эта, появилась другая.
LI]теге отвернулся и закричал:
— Я с ума сойду! Мы переломаем им руки, если будем расширять пролом!
Из-за фундаментной стены послышался пронзительный женский голос, просящий воздуха, затем другой:
— Воды, воды, ради Бога, воды!
Старик, стоя на коленях, утешающе обратился к ним. Терпение его было неимоверным. Если бы не он, мы побросали бы инструменты и убежали, затыкая уши, чтобы не слышать этих безумных голосов.
