Леонид Словин - Пауки
Ниже по склону двигались дорожно-строительные машины. Там прокладывали новое шоссе.
Стоял теплый зимний день. Чуть мягче обычного. Голубое, без единого облачка, небо. Зеленела трава.
Я вынул из стола бинокль, поднес к глазам. Оптика имела двадцатидвукратное увеличение.
Интересовавшая меня вилла мгновенно возникла в объективе. Я мог запросто коснуться антенны, заглянуть в каждый из многочисленных балконов, балкончиков…
Вилла была по-прежнему пуста.
Ни адвокат Ламм, ни Окунь, ни Ургин — никто из группировки, стоявшей за фирмой «Алькад», так и не появился здесь…
Не приезжал и Пастор, которого, по моим данным, московская железнодорожная милиция на Павелецком отпустила на третий день, и он спокойно выехал за границу.
Сам глава группировки — Отари О'Брайен, скромный российский миллионер и подданный небольшой европейской державы, — тоже пребывал неизвестно где.
Он подолгу не задерживался ни у себя в Бельгии, ни в какой другой стране. И лишь время от времени по одному ему известным мотивам пересекал земной шар в разных направлениях…
«Приедет ли он сюда? И когда?»
При желании я мог воспользоваться его контактным телефоном в Израиле — номер выболтал мне Пастор на нарах в камере милиции Павелецкого…
Но О'Брайену я не позвонил.
Номером телефона воспользовался иным образом.
Я перелопатил двухтомный — свыше тысячи страниц мелким шрифтом — телефонный справочник израильской столицы. У меня мельтешило в глазах от цифр. Но я нашел адрес, по которому был установлен телефон.
Эта вилла на вершине Байт ва-Ган.
«Поведал ли потом Пастор хоть одной живой душе об ошибке, которую он тогда допустил?!»
Я снял квартиру под склоном. На Элиягу Голомб.
Теперь перед окном, у компьютера, я как бы снова занимался газетной работой — писал простенькие рецензии для «Нашего Иерусалима».
Я больше не был вице-президентом крупного столичного банка. Я приехал выполнять частный заказ нового председателя совета директоров Джамшита…
Моей целью была крыша фирмы «Алькад».
В двух маленьких серебряных фигурках-зажимах, прихваченных мною из дома, передо мной лежала рецензия на книгу Уинстона Грэхема «Прогулочная трость», классический английский детективный роман. Я писал этот материал уже несколько дней.
Сегодня я не намерен был особо пахать.
Сегодня был день моего рождения.
«Дураку — тридцать семь. А он снова — частный российский детектив, работающий по лицензии…»
Я отложил бинокль. Посмотрел на себя со стороны.
Большой. Тяжелый. Металлические коронки впереди, вверху. «Ужасные зубы», как говорят тут про наши блатные фиксы. Впалые щеки…
Еще — свороченный в юности нос. Жесткие, с проседью волосы. Прижатые уши, выдающие характер.
Французы говорят:
«Характер — это судьба…»
Фью… Фью… Фью… — неожиданно раздалось за спиной из-под потолка.
К звонку, вмонтированному рядом с известном своей крепостью израильской входной дверью, невозможно было привыкнуть.
Казалось, в колодезный сруб летело отпущенное ведро и со стуком бешено раскручивался ворот.
Пронзительное свиристение всегда заставало жильца врасплох. Звонивший будто был уже внутри, по эту сторону порога.
Фью… Фью… Фью…
Колодец на этот раз попался глубокий, ведро все падало, раскручивая цепь. Падению не было конца.
Я подошел к двери.
Звонивший не нажал кнопку освещения. Смотреть в глазок было бесполезно…
Мне звонили продавцы случайных вещей и просто мальчишки, собиравшие пожертвования в пользу онкологических больных, неполных семей…
Я повернул ключ.
Иврита, который я усвоил, хватило бы лишь на то, чтобы спросить: «Кто?» Понять ответ я бы все равно не смог.
Дверь открывалась внутрь.
Она пошла на меня сразу, со все возрастающей силой. Человек, спешивший войти, молча давил снаружи.
С ним случилась беда.
По мере движения двери он тихо опускался.
Я увидел бледное лицо. Глаза были закрыты.
Когда дверь открылась полностью, верхняя половина незваного гостя бесшумно распростерлась в прихожей: жгуче-черная большая курчавая голова и развитый торс, обтянутый свитерком. Нижняя половина — длинные мускулистые «лыжи» в поношенных джинсах «Биг стар» и стареньких кроссовках «Хитоп» — осталась по ту сторону порога…
Каменная плитка в прихожей быстро покрывалась кровью.
Она выливалась из тела стремительными толчками.
Через несколько секунд все ее пять литров должны были разлиться по полу.
Я прошел Афган, я терял друзей на службе, я видел сотни жертв транспортных происшествий у себя на железке.
Я знал, что это такое:
«Бедняга, крышка тебе…»
Никакой тампон не мог ему помочь!
Первым движением было схватить телефонную трубку.
«Вызвать „скорую“!»
Я мало что знал в этой стране.
Все произошло в одну минуту.
Тело на полу стало вытягиваться.
Началась агония.
Из-под кудрей, закрывавших верхнюю половину лица, мелькнул некрупный правильный нос, глубокое переносье. Лицо мне кого-то напоминало.
Безусловно, я когда-то видел его или кого-то очень похожего.
Разбираться было некогда.
Лежавший вдруг глубоко вздохнул и с силой выдохнул.
Словно вытолкнул изо рта невидимый тяжелый ком, распиравший ему грудь. И сразу застыл.
«Отлетела душа…» — говорили старухи.
Пульс не прощупывался.
Я с минуту еще стоял над трупом.
Помочь ему было уже невозможно.
«Вызвать полицию… Господи!»
Не говоря уж о том, что я даже не знаю номера полиции!
«Три единицы? Сто одиннадцать? Или сто десять, как у японцев?!»
Номер полиции был изображен па телефонах, установленных в общественных местах. Ближайший такой автомат находился недалеко от дома на перекрестке Цомет Пат.
«Бежать к автомату?! И что сказать?»
Кроме иврита, достаточно приемлемого на иерусалимском рынке, я, правда, довольно сносно владел английским.
«Полиция должна узнать обо всем от меня! Ни от кого другого! Иначе мне не оправдаться!»
Я втащил незнакомца в прихожую.
Другого не оставалось.
Кому приходилось тащить труп, держа под мышки сзади, когда мертвое тело то и дело ускользает, подставляя гибкие безжизненные плети рук, тот меня поймет…
Убитый весил килограмм под девяносто.
Я выглянул на лестничную клетку. Маршем ниже кто-то спускался.
В проеме перил мелькнула черная бархатная шапочка. Кипа.
Человек этот должен был видеть кровь, а может, и труп на пороге квартиры.
Надо было срочно звонить.
Но прежде необходимо было обезопасить себя на случай, если спускавшийся или кто-то из соседней квартиры позвонит в полицию раньше.
Объяснение — будто в квартиру ввалился смертельно раненный незнакомый человек — должно было показаться наивным любому.
Под стойкой, отделявшей кухню от гостиной-салона, лежал фотоаппарат-«мыльница», в нем еще оставалась пленка.
Не раздумывая, я сделал несколько снимков. Мне важно было запечатлеть труп, открытую дверь в коридор, кровь на площадке.
Я ничего не скрывал!..
Лицо убитого я сфотографировал отдельно — в фас и в профиль, по всем правилам опознавательной фотосъемки.
Что я мог еще?
Следующей моей заботой был коридор.
Я схватил валявшуюся в ванной на полу махровую простыню, бросился на лестничную площадку. Кто-то из соседей мог увидеть кровавые пятна и вызвать полицию, посчитав, что убийца, то есть я, сбежал!
Я включил свет в подъезде, осмотрел лестницу. По непонятным причинам кровь оказалась только на моей площадке. Мне не пришлось больше нигде вытирать. Только у собственной двери.
Можно было уходить…
Я захватил карманный русско-ивритский разговорник и телефонную карточку, забыв, что во всем мире связь с полицией предоставляется бесплатно.
Уже уходя, снова нагнулся над трупом.
Тело было еще мягким и теплым. Я нащупал на поясе у убитого кожаную сумку — «напузник». Отдернул «молнию».
Израильское удостоверение личности — «теудат зеут» — лежало в верхнем отделении, я выхватил его, снова задернул «молнию». Сунул удостоверение себе в карман. Полиция могла спросить меня о его личности.
Я не запер дверь.
Я все холодно рассчитал.
Ключ оставил снаружи в замке.
Никто не мог обвинить меня в том, что я запер труп убитого в своей квартире.
«Мне нечего скрывать…»
Мое положение в этой стране и так было в достаточной мере спорным. И вот теперь это…
Телефон-автомат на перекрестке Цомет Пат был занят.
Было три часа пополудни.
Через несколько часов начиналась суббота — «шабат». Движение общественного транспорта прекращалось до следующего вечера.
Какой-то человек пытался войти в закрытый уже ресторан, на вывеске которого под портретом розовощекого официанта шла крупно строчка по-русски:
«При заказе полного ужина — водка без ограничений!»
