Илья Деревянко - Обелиск для фуфлыжника
– Сколько? – как бы невзначай поинтересовался Снегирев.
– Четыреста тысяч долларов, – ввиду кошмарной неминуемой смерти коммерсант напрочь забыл о врожденной скупости. – Все. Все отдам! Только не убивайте!
Игорь долго молчал, будто бы мучаясь в сомнениях.
– Черт с тобой! Уговорил, – смилостивился наконец он. – Но смотри, любезный, без фокусов...
* * *После ухода бандитов, дочиста опустошивших сокровенный потайной сейф (на квартире у Елкина побывали Снежок с Каштаном), Сергей Игнатьевич сперва испытывал невероятное душевное облегчение (ведь в прямом смысле – живым из могилы выбрался), но затем, мало-мальски опомнившись, воспылал звериной ненавистью и неистовой жаждой мщения.
– Обобрали до нитки, скоты! Бандюги проклятые, – злобно хрипел он, вышагивая из угла в угол. – До костей обглодали, волчары, – тут Елкин вспомнил сон о скелетах в погребе и взревел паровозной сиреной: – Выблядки! Подобные вещи вам с рук не сойдут. Даже не надейтесь. Я тебе, Антоша, устрою! Покажу, где раки зимуют!
Одичавший взгляд коммерсанта случайно упал на пачку денег (около полутора тысяч деноминированных рублей), великодушно оставленных Снегиревым «на хлеб», и взрыв бешенства едва не довел Сергея Игнатьевича до инсульта. Лицо налилось темной, дурной кровью, в глазах почернело, ноги сделались свинцовыми, непослушными. Он опустился на диван, жадно хватая воздух широко разинутым ртом. Однако ничего страшного не произошло. Видать, в очередной раз оправдалась поговорка «говно не тонет». Спустя пять минут давление нормализовалось, дыхание выровнялось, голова прояснилась. Елкин выпил стакан коньяка – «сосуды расширить», выкурил сигарету и окончательно решил, как именно отомстит Антону с компанией: сдаст руоповцам Касаткина. Подполковник сам придумает, на чем их подловить. Вениамин Михайлович – ментяра матерый, опытный, немало хитростей в арсенале имеет, а за труды он, Елкин, обещает руоповцам долю – положим, тысяч тридцать... или двадцать... или лучше десять. Да, десять! Вполне достаточно! Сергей Игнатьевич воспрял духом.
Интересно, а как в фирме дела обстоят? – подумал коммерсант и, поднатужившись, припомнил: во время запоя к нему безуспешно пытался прозвониться Иволгин, но он в пьяном кураже велел Ленке (а может, Галке) поставить телефон на автоответчик. Потом, дескать, на досуге послушаем Владиленчиковы излияния. А сейчас неохота. Бухло прокиснет. Гы-гы-гы!
Заранее усмехаясь (ноет, небось «Вольву» оплакивает), Елкин включил запись на проигрывание.
– Сергей, я звоню тебе пятый раз, но ты никак не соизволишь взять трубку, – прозвучал в ночной тишине громкий, непривычно решительный голос Иволгина. – Хорошо же. Скажу и так. Мне надоело с тобой вместе работать. Из-за твоих нечистоплотных делишек и свинского поведения у нас сплошные неприятности да убытки. С меня довольно. Пора нам разойтись как в море корабли. Поскольку ты, естественно, попытаешься загрести все под себя, имущество фирмы будем делить через суд. Я уже подыскал себе адвоката. Советую тебе поступить также. Всего наилучшего.
– Б...дь! – переварив услышанное, заорал Сергей Игнатьевич и от избытка чувств запустил пустым стаканом в большое настенное зеркало...
* * *– Ого-го, – восхищенно присвистнул Антон, к трем часам ночи вместе со Снежком пересчитав добычу. – Не хило поимели! Иной раз выгоднее содрать с гада выкуп, чем пошло замочить. А?
– Выгодно-то выгодно, – проворчал Снегирев. – Однако чует сердце: этот п...дюк постарается устроить нам крупную пакость через ментов...
– Я знаю, – перебил Антон, – мы (все, кто участвовал в операции) завтра, вернее сегодня утром, отправляемся отдыхать в Сочи, куда по-любому собирались отвалить на месяц-другой после «мокрухи». Билеты давно куплены. Ты разве забыл? Так пусть Сережа носом землю роет. Формально-то он ничего предъявить нам не может! Бабки левые, официально не учтенные. Свидетелей происшествия нет... Организовать какую-нибудь подставу довольно проблематично, если мы за тридевять земель находимся.
– Верно мыслишь, – заулыбался повеселевший Снежок, – пусть роет, фуфлыжник!..
Глава 8
Во вторник, двадцатого октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, подполковника Касаткина с самого утра преследовали неприятности. Он и проснулся-то не в духе: ночь напролет снилась какая-то незапомнившаяся гадость, а законная супруга Валерия Семеновна, высохшая как мумия крашеная мегера с крючковатым носом, видя пасмурное состояние мужа, не преминула подлить масла в огонь, обрушив на голову Вениамина Михайловича лавину придирок и упреков. Она обвиняла подполковника... Впрочем, не берусь перечислять! Мадам Касаткина цеплялась к любой ерунде, умело раздувая из мухи слона. Подобное поведение Валерии Семеновны мотивировалось отнюдь не осмысленным желанием довести благоверного до белого каления. Ее дергали за язык инстинкты прирожденной стервы. Валерию Семеновну можно было бы сравнить с куском протухших экскрементов, воняющим не для того, чтобы сознательно испортить воздух, а просто в силу своей сущности. Вениамин Михайлович прибыл на работу злой как черт и сразу же получил нахлобучку от начальства за низкие показатели раскрываемости преступлений. Собственно говоря, эти самые показатели никогда и не являлись особенно высокими. Но начальство, похоже, встало не с той ноги и потому обильно изливало желчь, не утруждаясь поиском поводов. Под конец оно ехидно осведомилось, не пойманы ли дерзкие налетчики, ограбившие офис фирмы «Ажур», которых Касаткин обещал еще неделю назад преподнести «на блюдечке с голубой каемочкой», и, услышав отрицательный ответ, многозначительно поцокало языком, испепелив подполковника презрительным взором...
Потом услужливые подчиненные, не подозревая о душевном состоянии Касаткина, положили ему на стол газетную статью, повествующую о бесчинствах РУОПа Н-ского округа на одном из оптовых рынков. Подполковник хорошо помнил данный эпизод, когда его сотрудники действительно малость перестарались. До сих пор ни он, ни руководство не придавали случившемуся большого значения. Ну, поломали ребра нескольким некстати подвернувшимся под руку в момент проведения операции торгашам... Не велика беда. Не убили же! Однако зловредная газетенка живописала поведение руоповцев с таким смаком, что теперь следовало ожидать злобного лая со стороны вышестоящих инстанций и поиска «крайнего». Вениамин Михайлович ни на секунду не усомнился, кто в конечном итоге окажется «крайним», поскольку в статье неоднократно упоминался подполковник К., по мнению автора – главный виновник безобразного инцидента... В результате к одиннадцати утра Касаткин выглядел столь жутко, что ежели б заснять его на видеопленку да передать в Голливуд, тамошние режиссеры фильмов ужасов неминуемо полопались бы от зависти и, устыдившись прежней халтуры, повышвыривали бы на помойку своих стандартных синтетических монстров.
В пять минут двенадцатого позвонил Елкин.
– Да! – голосом голодного вурдалака рявкнул подполковник, сняв трубку, без комментариев выслушал коммерсанта и, швырнув трубку на рычаг, с запредельной ненавистью проскрежетал: – Падаль ох...шая! Он, кажется, считает нас шлюхами по вызову! «Подъезжайте к семи вечера. Важное дело!» – и точка! Кем чмырина себя возомнил? Центром Вселенной? Тварь ползучая! Урою паскуду!
Случайно оказавшийся поблизости капитан Дробижев, человек далеко не трусливый, заглянув в извергающие пламя глаза шефа, содрогнулся в мистическом ужасе и поспешил заверить:
– Вы абсолютно правы. Обнаглел барыга. Проучить надобно!
Касаткин внимательно осмотрел ка-питана и, не обнаружив в нем ничего, кроме безоговорочной рабской преданности, одобрительно оскалил крупные острые зубы.
– А ты, Олег, не дурак. Соображаешь! Обязательно навестим засранца. Всей компанией. Предупреди Курбатова, Кобелева и Гаврилова...
* * *– Пора! – примерно в то же самое время сказал Платонов директору кладбища. – Ты проинструктировал людей?
– Давным-давно, – ответил Михайлов. – Они уж заждались. Кстати, если не секрет, почему именно сегодня, а не вчера или завтра?
– Не знаю толком, – пожал плечами Станислав Кириллович. – Какое-то внутреннее предчувствие. Вчера, по-моему, было рано, а завтра скорее всего будет поздно.
– Чутье у тебя верное, – подтвердил Петр Иванович. – Помнится, на зоне ты всегда заранее угадывал, когда вертухаи[58] повальный шмон[59] в бараке учинят. Ни разу не ошибся!
– Покличь ребят, – попросил Платонов, – я хочу лично с ними побеседовать.
Бывшие зеки, а ныне могильщики Кузя, Фока, Семеныч и Федька Рябой, кряжистые, средних лет мужики с мощными узловатыми руками, быстро явились на зов и почтительно остановились у двери. Платонов (лагерное прозвище Философ) как в заключении, так и на воле пользовался у уголовников немалым авторитетом. Философа в равной степени уважали и боялись. Уважали за честность, справедливость, сильную волю, а боялись... Гм! Со всеми без исключения врагами Платонова неизбежно происходили «несчастные случаи» со смертельным исходом. Кто «повесится», кому железный лом на голову упадет, а один стукач ухитрился провалиться в узкое очко отхожего места (только непонятно, как протиснулся) и захлебнуться в нечистотах. Правда, за мелочи Философ не мстил, прощал, но по-серьезному лучше было его не задевать.
