Леонид Словин - Пауки
—Как живете?
Николаев так и не мог перейти со мной на «ты». Он и родителям, должно быть, выкал — так было принято в семье.
— Все нормально…
Что я мог рассказать?
— Как там начальство, не прижимает? У вас кто?
— Салахетдинов…
— По сводке проходил как авторитет…
Андрей крутился как проклятый.
— Десять контейнеров импортных сигарет с Москвы-Товарной… Подогнали машины и…
— Какие-нибудь зацепки?
— Там несколько частных фирм… Народ разный! Грешу на одну. А где доказательства?
— Какую, если не секрет?
Что-то подсказало мне, что попаду в точку.
—Название мудреное: «Колеса» — «Экологический продукт». Бывшие уголовники…
Я слушал внимательно.
Фирма — вот, что близко касалось меня сегодня.
То, что тревожило прежде — «хищения», «кражи» — словно отскакивало. Я жил в другом мире.
—Ты слыхал о Пасторе?
—У меня были данные, но ничего интересного…
—А что с сигаретами?
—Сигареты частично вывезли водители, которые тут подрабатывали. У них где-то есть схорон в Москве. Недалеко. Иначе они не могли бы быстро вывезти и вернуться. Часть продали по дешевке шоферам-дальнобойщикам. Тех поймали где-то уже у Набережных Челнов — Я слышал знакомый сплав речи, в котором постороннему не разобраться. — Кое-кого прижучили, так сразу сверху звонки пошли! Отпустите! Кавказцы! Эти все дни трутся у дежурки…
Я согласился:
— Непросто!
— Вот именно! — Он вскинулся. — Вы-то знаете! А лопухнешься — запросто получишь пулю! И никто не трехнется…
«Убийство капитана полиции, — я вспомнил „Крестного отца“, — с точки зрения полицейского служаки, равносильно цареубийству…»
У нас, в отличие от них, образ мента творили по меркам социалистического реализма, выкованным в цензурном горниле бывшего Политуправления МВД СССР. В результате отношение к менту было прямо противоположно ожидаемому. Андрей был прав: «У кого перехватит вдруг горло, кроме близких да своих, когда вдруг скажут: „Николаева или Сашу Моторина убили!“. Ему надо было идти к себе. Бывший Отдел, ныне Линейное управление помещалось в конце пассажирской станции. Мы вышли на платформу. Обновленный купол храма возвышался сбоку, на Дубининской. На путях, внизу, лежал снег со вмерзшими окурками, пакетами от молока. Сбоку на стене зала для транзитников висел портрет человека с гитарой и надписью крупными буквами „ЧАК БЕРРИ“…
Много лет тут находился мой дом. На обратном пути я внимательно следил за машинами сзади. Ничего подозрительного…
Сворачивая с Садового, я внезапно увидел серую «девятку» с двумя фигурами на первом сиденье — седок значительно выше водителя! Машина высунулась позади «прокладки» — за четыре-пять машин…
«Слежка!»
Меня вели.
Шабтаю Коэну я позвонил все из того же телефона-автомата на Цомет Пат. Он узнал меня сразу и тотчас заговорил по существу. Он опасался, что я исчез насовсем.
— Те люди… на перекресток… тогда ночью…
—Да.
— Живут в Тальпиоте.
— Можешь подъехать сюда, к магазину «Пиканти»? Ты должен мне показать дом.
— Когда?
— Сейчас.
За ночь Коэн успел подготовиться к разговору. Он не хотел снова быть облапошенным. Ответил вопросом:
— Ты привезешь удостоверение личности?
— Оно у моего друга тут, в Иерусалиме. Отдам, как только ты выполнишь то, о чем я просил. Мы за ним съездим.
Я не хотел, чтобы удостоверение личности Коэна у меня отобрали силой до поездки.
— А гарантия?
— Я же не сообщил в полицию, как ты и Станислав хотели увезти Инну! Так?
—Да.
— Встретимся через час на Цомет Пат. Можешь?
— Да, ты приедешь один?
— А ты?
Из продуктовой лавки Иланы, грузной грубоватой дамы, я видел, как он появился в белой чистенькой «субару». Черноволосый, в пристегнутой на пышных волосах кипе, Коэн поставил машину недалеко от того места, где он и Арлекино парковались три дня назад. Цомет Пат — не Бог весть какой шумный перекресток, но тем не менее движение транспорта тут не прекращалось ни на минуту. По нескольку машин постоянно останавливалось у ближайших лавок и на заправочной станции. Коэн несколько раз оглянулся, потом понаблюдал в зеркало обзора. На всякий случай я записал номера стоявших машин, чьи водители показались мне подозрительными, проследил взглядом за людьми на тротуарах и у автобусной остановки. Среди них могли находиться друзья Шабтая Коэна, а заодно и полиция. Увидев меня, Коэн, похоже, обрадовался, но и испугался! В Израиле время от времени муссировался слух о жестокой русской мафии. Даже премьер-министр был обвинен в том, что в период своей предвыборной кампании встречался с представителем российских криминальных кругов.
— Привет!
Он обреченно включил зажигание. По дороге в Тальпиот, как я смог убедиться, нас не пасли. Мы ехали довольно долго. Тальпиот оказался огромной промышленной зоной. Воздух был сух, наполнен древесной пылью. Рядом размещалась громадная биржа леса. Катили мимо огромные чадящие грузовики. Везли многотонные камни, экскаваторы, тракторы. Где-то близко распиливали камни, превращая в строительную плитку. Все шумело, скрежетало, ухало. Чуть в стороне громоздилась свалка старых машин. Машинных кресел. Пусто зияли глазницы выбитых фар, рыбьими костями торчали смятые бамперы, днища. На самом верху гигантской кучи спрессованного металла почетно возлежала сплюснутая спортивная «хонда». Я вспомнил Японию. Там тоже на заборах огромные иероглифы рекламировали японские марки. Всюду виднелись изображения «субару-джасти», «судзуки», «мицубиси», «дайхацу»…
«Точь-в-точь Кобэ…»
— Тебе сюда… — Шабтай Коэн показал на жилой дом — соединение хрущобы с постройками Поселка победителей в Голодной степи. — Квартира номер 35.
— Жди тут…
Он повиновался без слов. У него не было выхода. Сквозь кучу строительных отходов, переступая через полиэтиленовые пакеты с мусором, сухие собачьи испражнения, я прошел к дому. Когда я подходил, в угловом окне на третьем этаже дернулась занавеска. За обстановкой во дворе наблюдали. Меня заметили. Квартира оказалась на третьем этаже. На почтовом ящике фамилии не было. На дубовой дверной дощечке значилась распространенная фамилия «Мизрахи». Она, очевидно, принадлежала хозяину. Глазка не было.Я позвонил. Ответом мне было молчание. Я позвонил еще несколько раз. Звонки словно падали в пропасть. Никто не собирался мне открывать. Я продолжал звонить. Было такое чувство, что кто-то стоит по другую сторону двери. Я начал говорить. Сначала без особой надежды, а потом все более и более уверенно.
—Это в общих интересах… О н — вы знаете, о ком я говорю, — сказал, что в случае нужды я могу к вам обратиться.Его нет уже несколько дней… — Я не знал, под каким именем Арлекино известен обитателям квартиры. — Если на него наехали… — я каким-то чутьем почувствовал, что нашел убедительный довод, — к вам и ко мне тоже придут разбираться. Следует выработать общую линию… Согласны? Так лучше для всех. Я знаю, что вы слушаете…
Дверь открыли внезапно и бесшумно. Не гремел запор, не откидывались крючки. Высокий амбал стоял на пороге. На нем был костюм-тройка, какой в Израиле можно было увидеть разве что на священнослужителях. И то — черный. Этот отдавал в синеву. На ногах амбала были домашние тапки.
—Проходи…
Прихожая была забита какими-то ящиками, картонными коробками. Позади амбала появилась пожилая высокая женщина в платке. На плечах у нее висели какие-то обноски. Из-под платка смотрел хищный крючковатый нос, бесцветные острые глаза.
—Хэдли… — Она представилась. — А это мой племянник. Генрих. Заходи. Мы бедные люди. А тут шляется каждый, кто захочет. Такой подлый район!
Мы перешли в кухню. Кроме небольшого холодильника и газовой плиты, тут был еще микрогриль. Над американской раковиной стоял электрический автомат для изготовления кофе. В вазе лежали шоколадные конфеты.
— Опасно открывать! Вы давно тут?
— Недавно.
— Не с Украины?
— Я жил в разных местах.
Мы сели. Ей хотелось узнать обо мне больше.
— Живете в Иерусалиме?
— На севере.
Севером считалась Верхняя Галилея, граница с Ливаном.
— Значит, там, где Христос проповедовал…
— Вроде того.
В глубине квартиры послышались мягкие шлепки по полу. Показалась средней величины собака с опущенной поросячьей мордой и пустыми свиными глазками. Пит-бультерьер.
—Пошла! — Хозяйка шаркнула ногой. — Взяла себе моду…
Я увидел на ногах педикюр.
—Уведи ее, — сказала она племяннику.
Генрих взял собаку,-на минуту исчез.
—Давно ты е г о видел?
Она перешла на «ты», как тут принято. Речь шла об Арлекино.
—Да нет. Наутро после того, как на Помет Пат… — Я назвал день, когда произошло убийство. — Мы договорились встретиться на центральной автобусной станции.
