Роман Канушкин - Ночь Cтилета-2
— Вы действительно обещаете, что я смогу вскоре увидеть детей? — спросила Вика.
— Даю вам слово, — ответил доктор. — Уже очень скоро.
— Хорошо. — Голос ее зазвучал бесцветно, она уже начала блуждать в тумане. Потом встрепенулась:
— Доктор, а телевизор?!
— Но мы уже говорили об этом, Вика. Мы обо всем договорились.
— Да… Знаете, эти таблетки. От них немножко дуреешь.
— Знаю. Но пока, к сожалению, мы не можем от них отказаться.
— Вообще-то они мне здорово помогают. Только вот сестра строгая.
— Для вашего же блага, Вика, — Да?.. Это хорошо. А что телевизор?
— Вика, — он мягко улыбнулся, — мы договорились с вами. Сегодня в палате появится видео. И вы нам уже продиктовали список ваших любимых фильмов.
— Он длинный? — произнесла Вика. Ее глаза блуждали по палате. — Этот список длинный?
— Достаточно длинный, — терпеливо улыбнулся доктор. — Но мы пока ограничимся мягкими мелодрамами.
— А «Притти вумен»? «Красотку»? Не забыли? И «Белое солнце пустыни»…
— Конечно, конечно, Вика, обязательно. Мы это записали. Но некоторым фильмам придется подождать. Как и телевидению. Вы же станете смотреть «Новости». А никаких положительных эмоций подобные передачи у вас не вызовут.
— «Не читайте советских газет», — усмехнулась Вика.
Врач снова быстро взглянул на нее, затем мягко улыбнулся:
— Совершенно верно.
— «Так ведь нет же других», — продолжила Вика. — «Вот никаких и не читайте!»
Доктор смотрел на нее с нежной, заботливой улыбкой.
— «Собачье сердце»? — проговорил он. — Булгаков?
— Да, Булгаков. Видите, какие я помню вещи?! Значит, действительно не все потеряно.
— Вы у меня умница. Скоро будете помнить все.
— Такое кино? — Викин взгляд заволакивало пеленой. Туман… — Со Шварценеггером? Да?
— Вроде. — Доктор рассмеялся. — Вот такая у нас вышла светская беседа.
— Да-да-да… славно перебросились парой слов. — Вика неожиданно рассмеялась. Смех вышел каким-то рассеянным.
— Но некоторые фильмы и, главное, телевидение придется пока исключить. Придется им пока подождать.
— Пусть подождут, — согласилась Вика.
— Я думаю, это вовсе не так страшно.
— Совсем не страшно. Это ерунда.
— Я рад, Вика, что у нас наблюдается подобное взаимопонимание.
— Конечно. Вы — врач, я — ваша пациентка. Знаете, — сообщила Вика, — мне совсем прекратили сниться дурные сны.
— Это хорошо.
— А теперь, если вы не против, я отдохну, доктор.
— Конечно-конечно. Отдыхайте. До свидания, Вика.
— Счастливо вам. А когда вы придете в следующий раз?
— Скоро. Думаю, через пару дней.
— А они точно установят мне видео?
— Уже сегодня вечером, — пообещал врач и направился к двери.
— Доктор, — позвала Вика, и ему снова пришлось нарисовать на своем лице терпеливую улыбку, — я забыла… как называется эта… эта самая клятва, которую дают врачи?
Он обернулся. На какое-то короткое мгновение улыбка его поблекла. Но лишь на короткое мгновение. Вика лучезарно улыбалась:
— Вот эта вот клятва… По имени какого-то грека…
— Клятва Гиппократа, — подсказал доктор.
— Точно! А я вот… видите… А что значит его фамилия? Или это имя?
Доктор смотрел на нее. Но улыбались теперь лишь его губы. Он проговорил:
— Неожиданный вопрос. Гиппократ… Гиппо — это лошадь, кратос — власть… Думаю — власть коней. Или, наоборот, властвующий над конями.
Укротитель коней, наверное.
— Как нам больше понравится? — спросила Вика, зевнув.
Ее голос словно начал отлетать, и она счастливо прикрыла глаза.
— Наверное, так.
— Как больше понравится… До свидания, доктор.
— Поспите. Всего вам доброго.
И он ушел, почти бесшумно затворив за собой дверь.
В этот день, когда приходил лечащий врач, Вика окончательно утвердилась в некоторых выводах. Все они не стали для нее неожиданным открытием. Но теперь кое-что Вика знала наверняка.
Она находится вовсе не в клинике.
Нарозин — великолепное болеутоляющее. Это болеутоляющее не просто чревато привыканием. Вика прилично подсела на нарозин.
И еще: она в беде. С ней происходит что-то плохое. Что-то очень плохое.
4. Странный факс
Телеграфистку, обслуживающую платную факсимильную связь, звали Любой.
На Центральном телеграфе, расположившемся в большом здании на Тверской, которое москвичи так и называли — Телеграфом, она работала уже больше шести лет. И раньше у ее окошка всегда стояло множество народу, толпилась очередь, хотя расценки, разумеется с учетом инфляции, были значительно выше, не в пример нынешним. Как быстро все меняется: всего лишь пять — семь лет назад факсимильная связь если и не была в диковинку, все же являлась довольно дорогим удовольствием, поэтому у Любиного окошка от клиентов не было отбоя. Сейчас же народ понакупил себе факсов, и наличие аппарата в доме — в общем-то такая же обыденная вещь, как и наличие телевизора или, скажем, холодильника: если человек по роду его занятий пользуется факсом, то ни у кого это не вызывает удивления.
Так же обстояли дела с мобильной связью. Еще совсем недавно небольшой мобильный телефон в руках, какая-нибудь «моторола», был предметом зависти неимущих, аксессуаром дорогого образа жизни и всякие крутые, бандюги там и прочие не расставались с «мобилами» даже в сортире. А в «Макдоналдсе» напротив Телеграфа, куда иногда по пятницам Люба водила детей, вообще смех да и только: сидит бычара с бритым затылком, в одной руке бутерброд с котлетой, в другой — телефон. Можно подумать, что каждая минута его времени стоит состояния. А послушаешь, о чем говорит: «Вован, ну ты чисто конкретно, баб-то снял?» Ну точно, смех да и только. Сейчас же с «мобилами» в руках рассекает всякая шантрапа, мелкие сошки типа торговцев помидорами. Люди приличные, конечно же, мобильной связью пользуются и телефоны при себе имеют, но уже больше не выставляют их напоказ. Да, времена меняются, прошлые игрушки быстро дешевеют.
Поэтому сегодня к Любиному окошку факсимильной связи за целый день подошло всего семь клиентов. Конечно, Люба без дела не сидела. В таком крупном коммуникационном улье, как Центральный телеграф, всегда найдется работа, поэтому время пролетело быстро. И вот вроде бы только что был обед, а уже смена заканчивается. И уже седьмой год как Люба здесь работает.
По пятницам за Любой всегда заезжал муж и привозил с собой детей — шестилетнего Коленьку и восьмилетнего Алешу. И бывало, что они вели мальчиков в расположившийся напротив входа в Телеграф «Макдоналдс». Супруг Володя ухаживал за Любой с давних пор, еще со школы. Но Люба замуж не торопилась — ее по праву считали одной из первых черемушкинских красавиц, и она прислушалась к совету старшей сестры: «Не бери с меня пример, не выскакивай рано замуж. Отгуляй свое.
На твой век кобелей хватит». Любиной старшей сестре подобного посоветовать было некому. Они со своим Петенькой поженились, сразу как получили паспорта. Такая была любовь! Да только ничего от той любви не осталось. И теперь, родив, так же как и Люба, двоих, сестра превратилась в расползшуюся по дивану жирную грымзу (она так и не справилась с послеродовым целлюлитом), засыпающую у телевизора, а любимый Петенька так закладывает, что впору его тащить к наркологу.
Любе всего этого было не надо. Когда Володя уходил в армию, она ему честно сказала: «Ждать не буду». Уж лучше так, чем потом какой-то доброхот ему в армию напишет. Им там и так нелегко, бедненьким. Володя Любе нравился. Но нравились ей и другие ребята. Люба отгуляла свое. Вышло так, что это Володя ждал ее, еще год после армии. Он все ей простил. И вот тогда Люба увидела в нем надежную опору и смогла ответить на его чувство. Она уважала своего мужа, отца ее детей, и любила его той спокойной любовью, в которой не сгорают крылья. Люба и Володя обладали, что называется, семейным счастьем. А до всего другого — так вот он, пример старшей сестры, перед глазами.
Конечно, материальное положение могло быть и получше, да недавно муж нашел новую работу в одном из автоцентров фирмы «Ангел» (а у Володи были золотые руки), так что, глядишь, и с этим со временем все наладится.
Володя в отличие от детей «Макдоналдс» не жаловал, обзывая его то «биг-мачной», то «американской рыгаловкой». Люба же, напротив, любила побаловать себя роял чизбургером, пакетиком картошки с кетчупом да пирожком с вишней, конечно, понимая, что все это полнит. А для детей эти нечастые походы в «Макдоналдс» вообще были праздником. Младший, Коленька, ел очень плохо, а в «биг-мачной», из-за игрушек, прячущихся в детских пакетах «Хеппи-Милз», уплетал все за обе щеки. Что поделать: жизнь нынче тяжелая, и если выпадала возможность устроить себе и мальчикам маленький праздник, то вряд ли такой возможностью стоило пренебрегать.
Люба не представляла себе жизнь без телевизора; возможно, она стала бы телевидеоманкой, если б имела чуть больше времени, а так работа, да еще дом вести. Однако когда у нее выпадала свободная минута, она смотрела все подряд: и сериалы, и «Времечко» — оно же «Сегоднячко», и видела разные репортажи из крупных и когда-то закрытых городов, создававших индустриальную и оборонную мощь рухнувшей державы. Люди по полгода не получали зарплаты, матери рассказывали, что уже месяц семьи сидят на крапиве и единственные пирожные, которые они могут предложить детям, — это черный хлеб, посыпанный размягченным в воде сахаром. От всего этого у Любы болело сердце и одновременно… успокаивало — ведь кому-то было значительно тяжелее, чем ей. И по сравнению с увиденным их семейные походы в «Макдоналдс» в сытой, увешанной рекламой Москве выглядели расточительными пиршествами, праздничными балами, и было очень хорошо, что они, их семья, могли себе такое позволить. В сытой, увешанной рекламой неземных, сногсшибательно дорогих вещей Москве.
