Чингиз Абдуллаев - Уйти и не вернуться
— Что произошло? — спросил Асанов.
— Они первыми напали на нас, — пояснил Рахимов, — шли за нами от самого селения. Первый успел выстрелить, второй не успел.
— А вы?
— Я выстрелил вторым, успев увернуться, но попал в голову, Чон Дин сумел метнуть свой нож — команда была не стрелять и, видимо, ранил своего подопечного.
— Почему они напали на вас?
— Не знаю. Судя по всему, они не местные, не из этого селения. Они спросили на фарси: кто мы такие? Я сказал, что мы из Кандагара, оставили своего друга в селении. Внезапно один громко сказал по-русски «сволочи» и поднял пистолет. Дальше вы знаете.
Асанов наклонился над раненым.
— Кто ты? — спросил он на фарси.
Раненый громко стонал, проклиная весь мир.
— Ты можешь говорить? — на этот раз спросил он на пушту.
— Идите вы к черту! — на хорошем русском языке простонал раненый.
— Ясно, — Асанов наклонился еще ниже, — ты таджик?
— Да. А ты кто?
— Тоже таджик.
— Сука ты, служишь неверным, продаешь таджиков, — сказал уже на фарси раненый.
— Теперь понятно. Ты, видимо, из отрядов оппозиции. Кто ваш начальник?
— Абу-Кадыр. Слышал такого?
— Слышал, — помрачнел Асанов.
— Мы видели парашюты и решили проверить. Если мы не вернемся сегодня, люди Абу-Кадыра пойдут за вами и, клянусь Аллахом, никто из вас не спасется.
— Не упоминай имя Аллаха, — нахмурился Асанов, — у вас нет на это права. Вы — убийцы, насильники, отрезаете головы людям. О каком Аллахе ты говоришь?
— Ничего, — сумел улыбнуться раненый, — Абу-Кадыр догонит вас и тогда ты все узнаешь.
— Вы знаете этого Абу-Кадыра? — спросил Рахимов.
— Да. Это отряд смертников из непримиримой таджикской оппозиции. Они самые неистовые фанатики в этой долине.
— А что им нужно?
— Ничего. Борьба с неверными. В первую очередь борются с таджиками, признающими власть в Душанбе и российскими пограничниками. Очень опасны, но не профессионалы. Правда, вооружены отлично.
Он говорил негромко, чтобы не услышал раненый.
Чон Дин наклонился, пытаясь оказать помощь умирающему. Тот последним усилием оттолкнул его руку.
— Вы все будете в аду, — прохрипел он.
— Какой ты фанатик, — поморщился Асанов, — дурак ты. Наверно, в городе учился, русский язык знаешь, книги читал.
Раненый улыбнулся, показывая гнилые зубы. На его заросшем лице было нескрываемое торжество.
— Ты тоже в городе учился, — прошептал он, — ты здесь командир. С тебя живого снимут кожу. Таджик, а служишь этим неверным собакам.
Асанов отвернулся, затем снова посмотрел на умирающего.
— Скажи мне свое имя, может, я найду твоих близких на родине, — негромко предложил он.
— Мы все слуги Аллаха, — выговорил, уже теряя сознание, умирающий, — тебе не нужно знать мое имя.
Он потерял сознание.
— Умер? — спросил Рахимов.
— Пока нет. Только потерял сознание, — поднялся Чон Дин, но долго не проживет, — виновато добавил он, — слишком много крови потерял.
— Позовите Семенова и сделайте ему укол, чтобы не мучился, — приказал Асанов.
— Что делать с трупами? — спросил Борзунов.
— Нужно закопать, но не глубоко. Все равно люди Абу-Кадыра пойдут по нашему следу. Нет, подождите. Перед тем, как закопать, разденьте их и заверните в парашюты. Потом позовете меня, я прочту поминальную суру из корана.
— Не понял, — изумился Борзунов.
— Абу-Кадыр и все его люди должны видеть, что среди нас есть мусульмане. Мы хороним их людей по законам шариата. Это произведет сильное впечатление иа фанатиков. И если кто-то из нас действительно попадет в их руки, мы можем рассчитывать хотя бы на быструю смерть.
— Ясно. — Борзунов и Елагин начали раздевать первого из погибших.
— Все-таки, как они нас вычислили? — задумчиво внросил Рахимов.
— Очень просто. По вашим лицам, — пояснил Асанов, — у вас только двухдневная щетина. А у Абдулло была уже борода, поэтому его можно было спокойно оставить в селении, а за вас я беспокоился. С сегодняшнего дня никому не бриться.
Правоверный мусульманин не должен ходить с гладко выбритым лицом.
— Нам тоже? — спросил Елагин.
— Всем, — отрезал Асанов, — и давайте скорее заканчивать. Этот день получился слишком длинным. Нам уже пора выступать.
II
Вообще-то командиром их группы должен был стать Петр Свешников. Но в последний момент начальство решило, что наличие многомиллионного таджикского населения в Афганистане позволяет сделать руководителем группы Акбара Асанова. Решение было принято где-то очень высоко, и о его мотивах им, конечно, не сообщили.
Правда, на дружбе обоих офицеров это как-то не сказалось, и они по-прежнему были в хороших отношениях, а Петр Свешников официально считался первым заместителем Асанова. Его любили все — медсестры, нянечки, стенографистки, переводчицы, даже жены других сотрудников посольства, временно пребывающие в Кабуле. Он был настоящим сердцеедом — неутомимым и изобретательным.
Асанов, отчасти старавшийся сохранять супружескую верность, хотя на войне это получалось не всегда, тем не менее относился к увлечениям Свешникова с должным пониманием, не особенно препятствуя его частым отлучкам по ночам.
Хотя нужно отдать должное и самому Свешникову, он также неутомим был в бою, как и в любви. А это уже вызывало уважение.
Он родился и вырос в Киеве, где и теперь жили его старые родители и сестренка, которую он очень любил. Во время каждого возвращения в Советский Союз Свешников улетал первым рейсом к родным в Киев и проводил там весь свой отпуск. Несмотря на любвеобильность и громкие похождения, он к тридцати двум годам еще не успел жениться и многие дочери его командиров мечтали получить такого перспективного мужа. Непонятно, каким образом, но сохраняя со всеми хорошие отношения, он умудрялся избегать столь страшившего его брака.
Эта история, потрясшая позже всю армию, началась в июле восемьдесят пятого. На дорогах устраивались засады, война шла по всему юго-востоку, на минах подрывались десятый солдат и офицеров; террористические акты случались даже в Кабуле и Джелалабаде. А здесь такая история.
Она произошла в небольшом городке Бильчираг на самом севере страны. Туда были командированы трое офицеров Главного разведывательного управления. Старшим группы был капитан Петр Свешников. У командования появились данные, что именно отсюда наносятся удары по главной магистрали, связывающей север страны, святыню афганцев — Мазари-Шариф — с западными и южными областями. У городка Меймене обычно устраивались засады, а затем моджахеды так же быстро исчезали, как появлялись. В Бильчираге не было советских войск — только рота охраны и неполные две роты афганской народной армии. Бои шли далеко отсюда, и городок казался погруженным в свой тысячелетний сон, хотя до границы с Советским Союзом было недалеко, километров сто-сто пятьдесят.
Приехав в городок, офицеры разместились в небольшом домике, в самом центре города, принадлежавшем бежавшему ранее афганскому купцу. Напротив был дом местного муллы. А совсем рядом большой красивый дом одного из самых богатых людей города — Ахмадзли. Рассказывали, что Ахмадзли учился во Франции, знал несколько европейских языков. Но, приехав на родину, после смерти отца женился на местной девушке, от которой имел трех сыновей и младшую дочь — любимицу отца.
Свешникову очень не нравилось соседство с муллой, но приходилось по утрам приветствовать священнослужителя, подозреваемого в пособничестве моджахедам. Комендант города — афганский командир Кязимбей — старался не ссориться ни с неверными «шурави», ни с правоверными мусульманами, предпочитая закрывать глаза на действия и тех и других. Поэтому он совершенно нормально воспринимал факт соседства приехавших разведчиков, выдаваемых за представителей командования и местного муллы, известного своим религиозным рвением и фанатизмом.
В то утро Свешникову не спалось. В окно било яркое солнце, по комнате, как обычно, ползали небольшие фаланги. Он поднялся, оделся и вышел из дома, чтобы немного пройтись. И внезапно услышал пение. У колодца, стоявшего прямо рядом с их домом, пела какая-то девушка, не видимая ему со спины. Видны были только ее светлые волосы. И слышен удивительный голос — звонкий и проникновенный, нежный и трогательный, как древний восточный саз.
Он подошел поближе. Девушка, не замечая его, уже закончила мыть ведра, когда услышала чьи-то шаги. Испуганно вскрикнув, она набросила на голову светлую шаль. Уже потом, спустя несколько лет после выхода из Афганистана, некоторые публицисты станут писать о «цитадели мусульманского фанатизма», изображая всех местных жителей душманами и моджахедами. Ничего подобного. Население очень долго лояльно относилось к пришедшим «шурави», а в отличие от соседнего Ирана, местные девушки могли появляться в городах с открытым лицом, накинув на голову косынку. Более того, в крупных городах девушки не соблюдали даже такого обычая, появляясь в общественных местах вообще без головных уборов, распуская волосы, что являлось неслыханным нарушением традиционных обычаев.
