Сергей Самаров - Департамент Х. Прощальная молитва
2
Еще дважды до наступления вечера переговорное устройство передавало сообщения о постах ДПС на пути. И оба раза похититель с переднего сиденья поднимал указательный палец, призывая отца Николая к вниманию:
– «Гиббоны» на дороге. – И вздыхал. – Как же так, Николай, без паспорта.
– Отец Николай... – поправлял его иерей.
Проезжающие автомобили останавливали выборочно для проверки документов. Интересовались больше грузовиками, чем легковушками и внедорожниками. И похитители вместе со священником благополучно миновали опасные участки.
Дальше дорога шла через степные районы, и проехали их быстро. Грузовиков стало намного меньше. Сказывалась, наверное, близость вечера, когда «дальнобойщики» начинают кучковаться и устраиваться на ночь. Такая дорожная обстановка способствовала скорости. И когда уже начало темнеть, похититель с переднего сиденья облегченно вздохнул:
– Ну, кажется, все – скоро Дагестан.
Отец Николай продолжал сохранять невозмутимость и даже некоторую покорность судьбе. Взгляд его был спокойным, мыслями он находился где-то далеко от всего происходящего, и своей судьбой, кажется, совсем не интересовался.
– Наби, ты не спишь? – спросил похититель с переднего сиденья.
– Уже сутки за рулем, даже больше. Уснул бы с удовольствием, – ответил водитель.
– Я вообще-то уже поспал. Давай, сменю тебя, а ты вздремни.
Долго уговаривать водителя не пришлось. Машина остановилась, и старший похититель пересел за руль. Водитель вскоре задремал, задремал и священник. Проснулся он от громкого вызова по переговорному устройству, лежавшему в кармане старшего похитителя, и тот стал разговаривать, одновременно притормаживая с явным намерением остановиться. И действительно, машина остановилась, и он обратился к Наби со словами:
– Хозяин – за руль. Въезжаем в Дагестан. Там пост «гиббонов». Пограничного контроля нет, но документы проверить могут.
– Илдар, у тебя что, права дома остались? – позевывая, спросил водитель, не имея никакого желания возвращаться за руль.
– А я у тебя в страховку вписан? Или ее вообще нет? Если нет, ты – рисковый парень.
– Рисковый, – согласился Наби, – но страховка у меня есть. Мне могут только выписать штраф, за то, что тебе руль доверил. Сто рублей – не деньги.
– «Гиббонам» только причина нужна, чтобы прицепиться, потом не отцепятся. Лучше, чтобы вообще повода не было. Садись, – уступил водителю его законное место Илдар.
Пост ДПС находился в десятке километров впереди. Там машину остановили, но все ограничилось проверкой документов у водителя и требованием дыхнуть в алкотестер. Даже пассажиров не попросили покинуть машину и не проверили у них документы. И на то, что они ремнями безопасности не пристегнуты, никто внимания не обратил.
После поста, понимая, что никто и ничто ему больше не помешает, отец Николай спокойно задремал. Дорога еще не углубилась в горы и не изобиловала частыми и крутыми поворотами, способными нарушить сон. Похититель с переднего сиденья несколько раз оглядывался на иерея, желая, видимо, что-то спросить или сказать, но, видя закрытые глаза и ровное дыхание священника, не будил его. Так проехали еще половину ночи...
* * *Разговаривали по-дагестански – вернее, на каком-то из многочисленных местных языков. Отец Николай дагестанских языков не знал, но слышал, что их здесь много. Машина стояла перед большим сельским домом. Со священником остался только один человек. Наби и Илдар у калитки тихо разговаривали с каким-то мужчиной, вероятно, местным жителем. Голос его показался иерею знакомым – низкий, властный, сильный. Потом Илдар с Наби сели в машину, развернулись и стали спускаться узкой улочкой сначала между домов, потом и вовсе без дороги.
Отец Николай снова задремал – видимо, сказывалось утомление от всего, что с ним происходило.
Между тем машина спустилась под гору и выехала на небольшую улочку с несколькими домами. Свет не горел ни в одном из них. Остановились у последнего, но из машины никто не вышел. Отец Николай открыл глаза и, быстро сориентировавшись в обстановке, понял, что кого-то поджидают. Сначала из темного дома вышел человек с автоматом, прислонил его к перилам большого крыльца и потянулся; потом подошел к машине и спросил что-то у Илдара на своем языке. Через опустившееся стекло Илдар сердито ответил, и человек, взглянув в ту сторону, откуда приехала машина, заспешил в дом. Загорелся свет, и сквозь грязные оконные стекла, не прикрытые шторами, зашевелились несколько фигур и теней. Отцу Николаю плохо было видно, но все же ему показалось, что мелькавшие люди ходят в рясах. Значит, именно здесь, скорее всего, содержат тех шестерых священников, о которых предупредил его омоновец на посту ДПС. И здесь же будет жить он.
– Ноги размять можно? – спросил отец Николай.
– Разминайте, только от машины не отходите. Дауд хорошо стреляет и в темноте как кошка видит. Но у него есть оружие похуже пули. За углом его алабай сидит. Знаете, что такое алабай?
– Азиатская овчарка.
– Хорошо, когда священники что-то, кроме молитв, знают. Да, среднеазиатская овчарка. Еще его называют туркменским волкодавом. Белый волкодав. И это не просто собака. Это белая смерть. Или белая молния, кому как понравится. Нападает, как молния бьет, увернуться не успеешь. И все молча. Молча убивает, никто не услышит. И никто от него не убежит. Очень быстр на ноги.
– Если бы я хотел убежать, сделал бы это на посту ДПС, – ответил священник, открывая дверцу машины.
– Но сейчас убегать не советую. Это невозможно даже в темноте. И нам лишние хлопоты ни к чему. Джапар, пригляди за батюшкой, – распорядился Илдар.
Похититель, сидевший рядом с отцом Николаем, торопливо выскочил из машины. Ему тоже, наверное, хотелось ноги размять.
Отец Николай дважды обошел вокруг внедорожника, даже поприседал, придерживая обеими руками полы своей рясы, и вдруг увидел вдалеке свет фонарика. Кто-то спускался пешком с горы. Священник остановился, понимая, что это, вероятно, тот человек, которого они все ждут. Так и оказалось. Вскоре в свете фар остановились два человека. Первый держался важно – мужчина средних лет с аккуратной бородой и властным взглядом, второй – маленький человечек с узкими и покатыми плечами, с которых постоянно сваливался ремень автомата. По крайней мере, за минуту, что отец Николай наблюдал за ними, маленький человечек дважды поправлял ремень, а потом вообще перебросил с плеча на плечо.
– Эй, батюшка! – позвал священника Илдар. – Подойдите к нам.
Иерей подошел, молча разглядывая пришедших.
– Вот он, значит, какой... – сказал властный мужчина. – Я – имам Гаджи-Магомед Меджидов. Тебя привезли сюда по моему требованию.
– Меня зовут отец Николай.
– Ну ладно, пойдем, отец Николай, в дом. Там уже ждут. Очень ждут. – И первым пошел к высокому крыльцу.
Дверь открылась сразу. Местный охранник Дауд услужливо придержал ее, впуская входящих. Но вошли только имам Меджидов и отец Николай, прочие остались во дворе. Дауд по длинному коридору довел вошедших до комнаты, отодвинул засов и распахнул дверь. В большой комнате, как показалось после уличной темноты, было светло, несмотря на то, что горела только одна лампочка слабого накала.
Первым за порог шагнул отец Николай. Слегка поклонился, перекрестился и сказал:
– Здравствуйте. Мир вам, братья...
– И тебе мир, – за всех сказал высокий священник, стоящий впереди, и протянул руку для рукопожатия. – Я – протоиерей Иннокентий. С остальными познакомишься.
– А я – иерей Николай Николаев, собрат ваш по несчастью, вернее, последний из собратьев. Седьмой...
– Ну что, все в сборе, отец Иннокентий, – сказал Гаджи-Магомед. – Дашь мне ответ?
– Мы еще не имели возможности поговорить с нашим новым собратом. Я скажу тебе утром. Приходи утром.
Отец Иннокентий держался так спокойно и величественно, что Гаджи-Магомед даже позавидовал его спокойствию. Сам он, хотя признаться в этом мог только себе одному, нервничал. Да и как не будешь нервничать, если взялся за дело, которое всю твою дальнейшую судьбу перевернет.
– Пусть будет так. Я загляну к вам после утренней молитвы. Если договоритесь, молебен начнется в субботу, послезавтра. Готовьтесь. Если не договоритесь, молебна не будет вообще, а вы можете друг друга исповедовать и причащать, если найдете чем. Тогда в субботу вас расстреляют...
Слова имама звучали раздраженно и сердито, хотя это раздражение было больше наигранным, нежели настоящим. Скрывать свои настоящие чувства Гаджи-Магомед всегда умел, а раздражение показывать любил. Знал, что его окружение побаивается, когда он раздражен. А Гаджи-Магомеду нравилось, когда его побаиваются. Побаиваются, значит, уважают.
* * *– И чем, вы предполагаете, это все закончится? – спросил отец Николай, когда ему рассказали о планах имама Меджидова относительно молебна.
