Сергей Дышев - Гасильщик (Сборник)
– Тот самый двоюродный брат? – спросил я.
– Да… Павел. Потом умер мой отец. Они с матерью были в разводе, разделили квартиру. После отца его однокомнатную квартиру во Львове занял мой родной брат со своей семьей. Там я никому не нужна была. Пошла в университетское общежитие, девчонки пристроили. Потом написала заявление, дали официальную койку. Радости-то сколько! Но недолго музыка играла. С тетей жизнь была упорядоченной, кормилась я практически за ее счет. А тут стала голодать. Репетиторство закончилось, на мои объявления никто не откликался, с переводами тоже пошли перебои…
Света судорожно вздохнула, я погладил ее волосы, она вдруг благодарно потерлась щекой о мою руку, подвинулась ко мне.
– Вот видишь, ты меня уже почти приручил, как кошку приблудную…
– И что было дальше? – спросил я, чувствуя, что Света подбирается к самым тягостным воспоминаниям своей жизни.
– Потом неожиданно на горизонте появился Павел. Он вернулся из Америки, что-то у него не ладилось, основал в Москве свою фирму. Совместное предприятие. Сам нашел меня, долго говорил, что чувствует большую вину, хочет загладить, в общем, предложил место секретарши «со знанием английского языка», с окладом в 380 долларов в месяц. Одно лишь условие: я должна была оставить университет. А я уже и сама об этом подумывала. С моими-то данными прозябать, когда вокруг такие блестящие возможности открываются. Капитализм наступил со всеми своими загнивающими прелестями!.. И я согласилась! Поначалу все шло хорошо. Щебечешь на трех языках по телефону, у меня еще знание французского, на презентации ездишь, братец парадный прикид мне выдал, правда, сразу же после выездов запирал одежду в свой шкаф. Чтоб я по ресторанам в нем не шлялась. Капиталист русского пошиба, жмот и куркуль. Потому и прогорел… Я ему всегда говорила: ты экономишь на спичках, а теряешь миллион… Павел мне целых два месяца не платил, даже сам у меня занимал. Ушла в другую фирму, потом в третью. Они же растут, как грибы. Все эти АО-однодневки фантазиями не отличались: замысловатое название, печать с фирменным знаком и секретарша в приемной с длиннющими ногами и знанием английского языка. И во всех случаях предполагался постельный вариант с доплатой. Поэтому я долго не задерживалась. Как только новый директор понимал, что со мной облом, ненавязчиво предлагал найти другое место. Так вот я и порхала…
Мы сидели в неуютной, пустынной квартире, под ярко горящей люстрой. За серыми пыльными занавесками давно угасли огни. Многоэтажка заснула, ворочаясь и причмокивая во сне. Света замолчала, потом попросила разрешения переодеться в халат. Я, конечно, разрешил, извинившись, что не предложил это раньше. Послышался шум воды, она принимала душ. «Разумеется, – подумал я, – в этом нет никаких эротических приготовлений. Люди должны мыться перед сном».
Пока она плескалась, я подошел к окну. Стояла глухая ночь, и навалившаяся тишина, черный дом напротив вдруг навеяли ощущение мистической нереальности происходящего. Только шум воды напоминал, что в чужой этой квартире находится странная гостья, которая уже измочалила мою душу, бедное мое сердце. И если я скажу ей об этом, она не поверит, скажет, прекрати, мы же серьезные люди! И ты, и я приехали покорять Москву, а не плодить детей по чужим углам… И она будет права… Неосторожно рожденное чадо лишит нас не только денег, но и дальнейших надежд… И за что ее любить? За то, что она так же одинока, а в зеленых глазах, на самом дне ее души, плескалось море тайной печали и отрешения. Пара волков, бездомные авантюристы, мечтающие не о теплом логове – о вечном движении, безустанном беге вдогонку за Судьбой…
Она вошла посвежевшая, на ходу запахнула лиловый халатик, еле достающий до колен, тряхнула короткими волосами, блеснув брызгами. Прикосновение воды преображает любую женщину: сочная желанность кожи, капельки воды на волосах, наспех вытертая, влажная спина, упругая грудь, пряно пахнущие подмышки. Впрочем, гостья вовсе и не собиралась сбрасывать одежду, чтобы я мог блуждающим глазом продолжить описание женских прелестей.
Я тоже поплелся в ванную, заметив, что в этот час мы похожи на сомнамбул. Вода обрушила на меня свою свежесть, и вместе с ее потоками ушли, всосались в сточное отверстие моя хандра и вялость. …В комнате было темно. И правильно: мы совершенно зря изнурялись потолочным светом. Говорить «за жизнь» лучше всего в полумраке: не видишь ненужную мимику собеседника.
– Расскажи мне о себе! – попросила она из темноты.
Она свернулась на диване калачиком: то ли котеночком, то ли удавчиком. Хорошо, что в комнате было тепло.
Я глянул на часы: мама родная! Полчетвертого! Правда, еще не светало…
– Давай я тебе постелю, – предложил я. – Мы выключим свет, и я буду рассказывать, пока не заснем.
– Давай, – согласилась Света и зевнула, смущенно прикрылась ладошкой. – Ой!
Я разложил диван, постелил простыни и прочее. Одну подушку дал гостье, вторую кинул на пол, туда же бросил бушлат, куртку, лег, укрылся диванным покрывалом… Светкины глаза продолжали блестеть: она вела наблюдение за мной. Ага, самый пикантный момент: мужчина и женщина отходят ко сну, и между ними нет и двух метров, правда, разделяет еще полметра в высоту…
– Ну, рассказывай, – сказала она томно, глаза ее продолжали блестеть. Природу этого явления я не понимал.
И я вкратце рассказал то, что не представляет никакого интереса, добавив, что жизнь – это исправление ошибок, своих или чужих. Разницы особой нет.
– Вот и все! – заключил я и добавил: – Спокойной ночи!
– Я ничего не поняла! – вдруг раздался недовольный голос.
– А что тут непонятного? Жизнь моя проста, как веник. Теряешь потихоньку прутики, худеешь, и, в конце концов, остается одна веревочка – как напоминание о том, что пора удавиться.
– Какой-то ты глупый! Я просто не поняла, почему ты не поцеловал меня?
– О, я не хотел осквернять наши чистые отношения! Ты могла бы плохо обо мне подумать, как только бы я навис над тобой, – куртуазно разъяснил я. На последних словах голос предательски дрогнул.
От Светланы это не укрылось, видно, и с ней что-то происходило, потому что голос ее совершенно изменился:
– Ну, и не надо.
Я повернулся на другой бок и решил уснуть. Но не тут-то было! Сердце вдруг ни с того ни с сего заходило ходуном, будто я выпил пару флаконов горячительного; жестокие эротические видения стали преследовать меня, как одинокого путника стая бродячих собак. И оставалось только поднять крепкую палку и разделаться по всем правилам… На мгновения я проваливался в короткий сон и опять – будто тонул в омуте. От одной мысли, что рядом лежит девушка, моя тайная страсть и предел мечтаний, мне становилось жарко. Я взопрел, как бык на корриде, хотя лишь ворочался с боку на бок. Я скинул рубашку и потихоньку вылез из джинсов. Лег одетым – боялся замерзнуть…
Я чувствовал, что она не спала. Человек не может долго притворяться спящим. Для этого нужно слишком большое напряжение. Притворщик быстро устанет и потом уже заснет. А может, ее всегда целовала перед сном мама, и это для нее не только ритуал, но и необходимое условие для сна? Но теперь поздно, момент упущен.
Липкую, медовую полудрему взорвало дикое животное, яростно набросившееся на меня. Обожгло ее голое тело, бездумное мое упрямство смело ураганом, в мгновение снизошла мудрость богов, ее стон вырвался из груди… Мы провалились в бездну… Она разрывала меня на куски, изгибалась, гладкой змеей скользила по мне, я чувствовал ее всю – губы, упругие полушария грудей, трепетные соски, и снова горячие губы. Она не знала границ моего трепещущего тела, будто лишенного кожи. Сила, независимая от меня, вот-вот должна была извергнуться, взорвать меня, лишить разума, бросить бездыханного к ее ногам, груди, пряному треугольнику, засасывающему без следа – как у дальних бермудских берегов. Она извивалась на мне, мы были словно обезумевшие всадники яростного поединка…
Кажется, она сказала: «я улетаю»… Жар внезапно исчез из моего тела, вытек, это был не холод… Мы были готовы выпить друг друга до последней капли. В любви нет пределов, красных флажков и запрещающих огней. Мы стали единым целым – сдвоенным сердцем, пронзенным стрелой, как выкалывают на теле в неискренних чувствах. Мы были мокрыми и голыми, как рабы на рисовых плантациях, в какое-то мгновение мы оба подумали об этом и одновременно высказали вслух. Потом она говорила, что настоящее счастье – это прижиматься к моему расслабленному животу, чувствовать его влажное тепло, рассматривать извилинки на моей ладони и думать о вечном блаженстве… Странно, что я подумал о том же самом… Я знал, что в эти мгновения она готова на все, чтобы сказка черной ночи не кончалась, чтобы мы вновь устало сплелись в объятиях и, зажигаясь друг от друга, как две искры в непогасшем костре, занялись делом – любовью для двоих.
