Виталий Гладкий - Сплетающие сеть
Да, клев и впрямь был отменным…
Глава 10
За те трое суток, что я не видел ее, Каролина здорово сдала. Небрежно причесанные волосы, темные круги под глазами, сухие губы, которые девушка время от времени нервно облизывала кончиком розового языка, лихорадочный блеск в ее глазах – все свидетельствовало о том, что она находится в глубоком кризисе.
Ее болезнь вовсе не относилась к естественным; это не была, например, простуда или какая-нибудь респираторная инфекция. Я, конечно, не врач, но многое повидал на своем веку. Поэтому с большой долей вероятности можно было сказать, что у девушки наступил резкий функциональный спад – как физического, так и морального свойства, нередко сопровождающийся повышением температуры.
Что и немудрено: даже если предположить, что ее россказни о ревнивом муже – байки, вранье, все равно она пережила немало. Не всякая женщина способна поднять мотодельтаплан в воздух и рвануть куда глаза глядят, практически не надеясь на благополучный исход затеянной авантюры.
– А, Робинзон… – Казалось, что Каролина совершенно не удивилась, когда мы с Зосимой зашли в ее комнату.
– Что, еще кого-то отыскали в лесу?
– Бог миловал. Мы пришли навестить больную. Кушать хочется? – Я не стал разводить лишние трали-вали, а сразу начал с главного.
– Не то слово! – воскликнула девушка. – Я голодна, как сказочный людоед. Заранее предупреждаю: близко ко мне не подходите, иначе слопаю и не поперхнусь. Что там у вас? – Она жадно посмотрела на Зосиму, державшего в руках кошелку с харчами.
Мой приятель начал быстро сервировать крохотный колченогий столик, исполняющий роль прикроватной тумбочки. Но предварительно накрыл его предусмотрительно захваченным куском цветного полиэтилена.
"У этой жадюги (Зосима имел в виду бабу Федору) сундук доверху набит новым барахлом, а в избе одно рванье", – бубнил он, доставая из комода полиэтиленовую пленку.
Зосима оказался прав – потертая до дыр скатерка на столе, похоже, была привезена дедом Никифором из побежденной Германии.
– О-о-о! – в блаженстве простонала Каролина, когда ароматные запахи, которые источали наши гостинцы, наполнили комнату. – Я в восторге. Неужто, уха!? Класс…
– Точно, ушица… Хи-хи… – Лицо Зосимы широко расплылось в глуповатой улыбке. – Вкусная. И хлеб свежий. Дарья утром испекла.
Каролина без лишних слов начала уплетать за обе щеки.
Что мне нравилось в ней, так это непосредственность, граничащая с нахальством. Ей было наплевать на приличия и условности. Она была естественна, как первобытный человек. А если точнее, то Каролина являлась типичным представителем современной молодежи, взращенной нашей дикой недоразвитой демократией. Да и не только нашей…
Стареешь, брат, подумал я с внезапно нахлынувшей грустью. Между тобой и этой девицей не очень большая разница в годах, а кажется, что ты уже реликт из другой эпохи. Может, все-таки, жениться?
Чур, меня! Ну и мысли иногда лезут в голову, не соскучишься. Я даже вздрогнул, на миг представив себя почтенным отцом большого семейства. Нет, лучше уж в монахи…
– Прелесть! – Каролина доела последний кусок жареной рыбы и без всякого стеснения облизала жирные пальцы. – А это что? – Она указала на плоскую стеклянную фляжку с темной маслянистой жидкостью.
– Лекарство, – ответил я, отмерив завинчивающейся пробкой три дозы. – В качестве десерта. И шоколад… – Я достал из кармана плитку "Гвардейского".
– Спирт? – Девушка, понюхав стопку с напитком, скривилась. – Спасибо, но я не хочу. Не имею ни малейшего желания. Нет, право не могу.
– Отставить разговоры! – Я перешел на командный тон, памятуя про ее отца-полковника. – Во-первых, это уже не тот спирт, а во-вторых, он является основой бальзама, настоянного на тридцати травах плюс еще кое на чем. Гарантирую, что через день-два будете порхать как бабочка. Проверено.
– Ну, если проверено… – Она одним махом опрокинула содержимое стопки в рот. – Фу-у, какая гадость!
Шоколад, быстрее!..
Спустя несколько минут ее щеки порозовели. Каролина смотрела на нас с Зосимой с царственной благосклонностью – будто мы были ее вассалами. Похоже, наше посещение она считала само собой разумеющимся мероприятием.
Я про себя тяжело и безнадежно вздохнул: горбатого только могила исправит. Никакой благодарности за наш трудовой подвиг…
Но я решил помалкивать, хотя меня так и распирало от желания слегка нахамить. Ну, самую малость. Чтобы сбить ее дворянскую спесь.
Пусть только выздоровеет, думал я, мило улыбаясь. А что было делать? Строить из себя буку? Несерьезно.
Лучше уж не собачиться, а тихой сапой подобраться к девушке поближе и выдоить из нее хотя бы крупицу правды.
То, что она безбожно врала до сих пор, у меня почти не вызывало сомнений. А если судить по последним событиям, над "островом" уже начали собираться тучи. И мне очень не хотелось оказаться во время надвигающейся грозы без зонтика.
Может быть, я ошибался в каких-то деталях. Возможно, преувеличивал грядущие опасности и потрясения.
Но я готов был душу за грош заложить, что моему безоблачному существованию пришел конец. Подленькое чувство неудовлетворенности собой и окружающими заползло в душу и травило ее как серной кислотой. И я ничего не мог с собой поделать.
Пока она что-то радостно щебетала, – в основном Зосиме, совершенно обалдевшему от такого внимания к своей персоне – я незаметно оглядел комнату. Рюкзака нигде не было. Нарочно уронив на пол пробку от фляжки с лекарственным снадобьем, я заглянул и под кровать. Но там стол лишь эмалированный тазик и большая кружка.
Похоже, Каролина куда-то припрятала рюкзак. Я в этом был уверен. Неплохо бы посмотреть, что в нем находится. Притом, без согласия хозяйки, втихомолку.
Это, конечно, не по-джентельменски, но уж больно хочется. А если хочется, значит надо. Надо! И под это, не совсем законное, желание я готов был подвести любую правовую базу. Даже высосанную из пальца.
Занятный рюкзачок…
– О чем думаете, синьор Робинзон? – Жизнерадостный голос Каролины вернул меня к действительности.
– О своем, о холостяцком.
– Глядя на меня? – Она лукаво прищурилась.
– Не нужно заблуждаться по поводу своих женских достоинств. К тому же, вы не в моем вкусе. Уж извините… – Я картинно развел руками.
– Вы неисправимы…
Девушка попыталась изобразить негодование, но это у нее не получилось. И я знал, почему – мой чудодейственный бальзам начал действовать в полную силу.
Он и впрямь был незаменимым в подобных ситуациях. Рецепт бальзама дал мне один тип, которого я спас от разъяренной толпы, готовой сжечь его заживо. И я уже неоднократно имел возможность убедиться, что цену за свое избавление от смерти он заплатил мне поистине царскую.
Правда, состав бальзама был настолько экзотическим и сложным, что мне приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы собрать воедино все его компоненты. Для этого требовалось немало времени и денег. Многие составные части бальзама можно было достать только за рубежом.
Но большие хлопоты себя оправдывали. Бальзам имел одновременно тонизирующие и заживляющие свойства – неглубокие раны затягивались буквально на глазах.
– Не думаю. Просто для этого требуется много времени.
– Я готова попробовать. Вдруг из вас получится что-либо путное.
– Не стоит себя утруждать. Тем более, что вам сейчас нужен полный покой. Чего нельзя гарантировать, если вы начнете заниматься моим воспитанием.
– Неужто вы такой твердокаменный?
– Скорее, чересчур мягкий. Лепить из меня что-то новое не получится по одной причине – я опять приму прежний бесформенный образ.
– Учту на будущее. Кстати, не сочтите меня чересчур любопытной, но я все-таки должна задать вам этот вопрос: как вас зовут на самом деле?
– А чем вам не нравится имя Робинзон?
– Вы не хотите отвечать… – Она разочарованно вздохнула; на этот раз без наигрыша.
– Почему? – Я пожал плечами. – У меня нет никаких тайн. В паспорте записано, что я Иво.
– Вы что, латыш!? – У девушки от удивления глаза стали как пятаки.
– Как будто русский.
– Но имя…
– Так меня назвала одна очень приятная и добрая дама. В глубокой молодости я был белобрыс и имел чисто нордическую внешность.
– Дамой вы называете свою маму? – Продолжала удивляться Каролина.
– Нет. Мама… это другое. Я, знаете ли, подкидыш. Меня оставили на пороге детского приюта в двухлетнем возрасте.
– Но, по идее, вы должны были знать свое имя. Все-таки два года…
– Наверное, должен был. Однако, увы… Чего не помню, того не помню. А что касается дамы… Она была моей воспитательницей. Почти что мамой. И назвала меня в честь своего возлюбленного, с которым у нее не сложилось.
– Бросил?
– Не совсем так. Он был немцем. Западным немцем. А в те времена на подобные связи смотрели с большим неодобрением. Поэтому компетентные органы настоятельно попросили ее Иво вернуться в фатерлянд, а мою воспитательницу лишили возможности закончить аспирантуру. Она с трудом нашла работу в приюте.
