Наталья Троицкая - Сиверсия
– Смотрите, смотрите, мужики, кто пожаловал! – Лавриков расплылся в надменной улыбке. – Борткевич. Конкурирующая фирма. Коля! – раскрыв объятия, пританцовывая на одесский разбитной манер, Лавриков пошел навстречу. – Коля, ты ли это? Ой, осторожно, ботиночки не испачкай! Мы тут горели немножко. Наше тебе, с кисточкой…
– Я тут мимо ехал…
– Ну, и ехал бы. Мимо… – угрюмо сказал Орлов и, не глядя на Борткевича, пошел прочь.
Борткевич секунду колебался, решая, остаться или уйти, но здравый смысл все же одолел эмоции.
– Хабаров! – крикнул он владельцу красивой спортивной фигуры, который, расхаживая среди обгоревшего хлама, разговаривал по мобильному телефону. – Санёк!
Тот обернулся, смерил Борткевича холодным оценивающим взглядом и безразличным тоном произнес:
– Чего тебе?
– У меня дело к тебе.
– Мне до твоего дела дела нет, – и уже снова собеседнику по телефону: – Найди мне стоящего экономиста. Займись этим в первую очередь, – потом он долго слушал и, наконец, рассмеявшись заключил: – Да-да. С Эльбруса и звоню. С самой вершины!
Борткевич, как мальчишка, дернул его за рукав.
– Побазарим?
– После того, что ты выкинул, тебе морду набить – мало.
Борткевича передернуло.
– Санек, мы же цивилизованные люди! Чего злой? Отпуск накрылся?
– Есть маленько.
– Сам горел… Где ж это записать? – Борткевич с любопытством разглядывал перепачканное лицо и одежду Хабарова. – Не царское это дело. У тебя что, «шестерки» кончились?
Брезгливая усмешка бросила тень на спокойное лицо Хабарова.
– Я никогда, ни к кому, и к тебе в том числе, не относился, как … к подмастерью. Извини. Дела.
Борткевич нервно рассмеялся, увязался следом.
– Не кипятись, Санек. Ты слышал, что у французской съемочной группы каскадер погиб?
– Нет.
– Это какой-то совместный с нашими проект. Я толком сам не знаю. Французы своих каскадеров привезли. У них на картине автотрюки, сильно мудреные, с наворотами. Вот и…
Это нечаянно полученное известие было неприятно Хабарову.
– Коля, зачем ты мне это рассказываешь?
– Затем, что французская каскадерская группа в полном составе два дня назад отбыла в Париж. Продюсеры теперь ищут русских м…даков, кто бы им все это отработал.
Борткевич самодовольно хмыкнул и заурчал, как кот, увидевший сметану.
– Тебе предложили?
– Да!
– Славно. Ты что, похвастать пришел?
– Тебе разве не завидно? Это бешеные деньги!
Хабаров равнодушно повел плечами.
– Удачи тебе, – он крепко сжал плечо Борткевича. – Будь осторожен.
«Благородный сукин сын, – глядя вслед удалявшемуся Хабарову, процедил он. – Но талантлив, собака, дай бог. Дай бог!»
Съемочный день был окончен. Пожарные сворачивали шланги. Съемочная группа паковала реквизит. Раздобыв ведро воды, ребята-каскадеры умывали свои чумазые лица. Улица вновь шелестела шинами, по ней наконец-то открыли движение. Сновали прохожие. Старички-доминошники оккупировали скамеечки в сквере. Очевидно, тоже уставшее за день, солнце стремилось на запад. Все шло своим чередом.
– Братцы, как вы? – Олег Скворцов неверной походкой вышел из такси.
Володя Орлов недовольно бросил в него полотенце.
– Ты зачем приехал?! Олежек, у тебя температура – сорок! Тебе лежать надо!
Скворцов тяжело опустился на скамейку, ладонью провел по вспотевшему лбу.
– Плесните водички. Лицо умою. Что-то совсем худо мне, – он перевел дух. – Волновался я. Как вы тут без меня? Вообще, как все прошло?
«Позвонки» снисходительно заулыбались. Такая забота была, конечно, приятной.
– Как видишь, твоими молитвами, – ответил Лавриков. – Горели, как свечки! Мы бы заехали к тебе, доложили. Тебе с твоим воспалением легких лежать надо. Смотри, зеленый весь. Идем, я отвезу тебя домой.
Скворцов вымученно улыбнулся. Ему и правда было нехорошо.
– Я боялся, что работу сорвал. Хотел раньше приехать, но встать не мог, – он виновато смотрел в лица ребят. – Вот, зараза, скрутило. Боком вышло мне то наше плаванье. А кто за меня горел?
– Хабаров за тебя горел. Идем.
Эта новость окончательно выбила Скворцова из колеи.
– Сам шеф? Как?!
– Ну, как… – невозмутимо начал подошедший Хабаров. – Надел твой костюм, тряпья наверх, Женька меня поджег. Тебя технология интересует или мои ощущения?
Скворцов с упреком посмотрел на него.
– Ты, Саня, знаешь, что меня интересует. Ты же сегодня утром должен был лететь. Тебя Эльбрус ждет и две недели рая!
– Что там хорошего, на Эльбрусе? Гора, покрытая снегом, – отшутился он. – Зато у меня теперь есть две недели незапланированного труда. Ох, и отыграюсь я на вас за испорченный отпуск! Ох, отыграюсь!
Позвонки зашумели:
– Олежек, тебя теперь только к стенке.
– Кто против? Воздержался?
– Единогласно!
Решив подменить заболевшего Олега Скворцова, работавшего сразу на двух картинах, Хабаров пообещал себе эти две свободные от деловых встреч и поездок недели использовать с максимальной пользой для себя, доделать то, что давно откладывал за нехваткой времени. Действительно, последние полгода он жил с ощущением жесточайшего цейтнота, оставляя на потом все то, что касалось лично его. Сегодня, этот редкий свободный вечер, он решил посвятить тому, что любил, но на что вечно не хватало времени: скрывшись ото всех, обстоятельно, не торопясь покопаться в машине.
То, как вела себя задняя подвеска, ему не нравилось давно. Видимо, что-то там не так сошлось после памятного полета через трехметровый овраг с легкой руки все того же Глебова, которому в картине ну просто жизненно необходим был этот трюк.
Конечно, можно было просто отогнать машину в автосервис или поручить разобраться, что к чему, своим же механикам, но Хабаров не мог лишить себя удовольствия заняться этим мудреным «конструктором для взрослых», отбросив все заботы и дела, не глядя на часы, нацепив свой любимый старенький комбинезон.
Он подъехал к воротам своей фирмы, когда уже вечерело.
Охранник не спешил открывать, и Хабарову пришлось посигналить. Его несколько удивила такая нерасторопность, потому что, как правило, еще издали завидев его автомобиль, охрана спешила открыть ворота, и он проезжал, даже не притормаживая. Он посигналил еще, настойчиво и требовательно. Наконец, в динамике щелкнуло, прошуршало и раздался голос охранника: «Водитель, опустите стекло, чтобы я вас видел». Из-за тонированных стекол рассмотреть, кто находится в машине, было невозможно.
Хабаров опустил стекло и погрозил кулаком напряженно замершему у витрины-окна охраннику.
Едва он отогнал машину на эстакаду в ангар и заглушил мотор, как тут же услышал торопливое:
– Александр Иванович, простите! Мне же сказали, что вы на две недели на Эльбрус улетели.
– Извини, Зайцев. Эльбрус отменяется.
– Я по инструкции действовал. Вдруг в машине были бы не вы, а кто-то другой? Вдруг ее у вас угнали? А на базе и оружие, и машины, и лошади, и снаряжение. Да мало ли чего!
– Иди, не маячь. Я тут немного в машине покопаюсь.
Но даже «немного» Хабарову заняться ремонтом не довелось. Едва он надел старый, заляпанный маслом комбинезон и спустился в яму, как услышал приближающийся интригующий стук женских каблучков.
«Мираж?» – подумал он, не спеша выдавать свое присутствие.
– Сейчас-сейчас, Мари, мы его найдем! Не беспокойтесь! – пообещал знакомый голос.
«Ну, Зайцев, погоди! Уволю к чертям собачьим!» – в сердцах поклялся Хабаров.
Толстенький, низенького роста режиссер Петр Васильевич Глебов с несвойственной ему проворностью встал на четвереньки и заглянул под машину.
– Привет, Хабаров! – тяжело дыша, отирая с шеи пот, сказал он. – Я к тебе, можно сказать, иностранную делегацию привел, а ты в таком непотребном виде!
Хабаров равнодушно хмыкнул.
– Позвонить ты не мог?
– Мог. Но тогда ты бы слушать меня не стал. А сейчас я тебя застал врасплох.
– Как ты меня нашел? Как тебя вообще сюда пропустили?!
– Не ругайся. Я воспользовался тем, что Зайцев меня знает, и наврал, что ты меня ждешь. Давай, Саша, выбирайся на свет Божий. Тебя тут одна француженка жаждет видеть: Мари Анже. Между прочим, режиссер, – заговорщическим шепотом уточнил он. – В том году в Берлине «Золотого медведя» взяла.[15]
Хабаров затянул гайку. Было понятно, что идея с ремонтом летит в тартарары.
– Вот, Мари, – затараторил Глебов, тыча указательным пальцем в грудь Хабарову, едва тот вылез из-под машины, – именно о нем вам говорили.
– Александр Хабаров? – переспросила француженка и что-то сказала на ухо переводчику.
– Госпожа Анже сомневается, что вы именно тот Хабаров, чье имя как постановщика и исполнителя автотрюков было указано в титрах фильма «Скорость».
– Тот самый. А что вам, собственно, нужно?
Француженка снова обратилась к переводчику.
– Госпожа Анже просит вас уделить ей двадцать минут, – перевел тот и с Глебовым пошел к выходу.
