Александр Соловьёв - Ветви Ихуа
Поверхность земли сглаживается, постепенно превращаясь в равнину. Вдали кое-где темнеют редкие перелески. Впереди, в нескольких милях, видна россыпь светлых построек разной формы и величины. Разветвленные цепи домов, укутанных бледной осенней растительностью, облегают застывшую волну горизонта.
Город…
Да, железяка в печенку, самый настоящий! Нет нужды в подтверждениях. Достаточно один раз взглянуть. Сотни… тысячи домов — тех самых, о которых говорила албианка, — рассыпались по всей равнине. Их настроили терракотеры. Вот для этих дурней.
Соседка что-то промычала.
— Когда ты заткнешься? — шепотом огрызнулся Сигурд.
Как же он ненавидит своих попутчиков. Той самой ненавистью, что и раньше в нем была: теперь она обращена на тех, кого он назвал «дурнями». Зачем этим идиотам город? Бигемы, которых убили железяки, — не лучше ли им жить в этих домах?
Осознание несправедливости внезапно стало сводить Сигурда с ума. Ему захотелось пихнуть женщину так, чтобы та оказалась в проходе. Он уже вообразил, как она падает, но заставил себя сдержаться. За два дня знакомства с Руной Сигурд все-таки кое-что уяснил. Буйство укрощать надо — будь ты на охоте, перед броском или в обычной жизни.
Шевели мозгами, бигем! Ты ведь не считаешь, что твое буйство всюду тебя выручит. Переборщи с этим — бед не оберешься. А коли считаешь, что это не так, вспомни Гатта…
Да уж, когда буйство в тебе через край, можно все потерять. Ты уж лучше сперва разберись, что долбаные железяки задумали. Разберись!
Ты — охотник. Силач, ловкач. Сумеешь удрать, спрятаться, защитить себя и прокормить. Ты веришь только в себя, обязан верить, ведь если веру потеряешь — пропадешь. Но какими бы ни были твои сила и ловкость, понять разум железяк они едва ли помогут. В голове не укладывается, зачем железякам убивать бигемов, которые умеют думать и говорить, и при этом давать одежду и дома каким-то дурачкам, что только мычат да гогочут.
Вот дерьмо! Внезапно Сигурд понял, как сильно не хватает албианки. Так сильно, что он сам с собой разговаривать начал. Скверно, что она там осталась. В паре-то все-таки было проще.
В конце концов, Сигурд решил, что Руну, скорее всего, подвезут следующим автобусом. А пока, хочешь — не хочешь, придется в засаде пересидеть. Когда она прибудет, он ее встретит, и дальнейший путь они продолжат вдвоем.
Город тем временем приближался, странные его очертания постепенно менялись. Хотелось бы знать, есть ли там, между домами, хвойный лес, пещеры?.. Через несколько дней листья облетят, схорониться можно будет только в елях и соснах. Приедет Руна, и он соорудит для них временное жилье. Впрочем, наверняка албианка тоже что-нибудь подскажет… Тут Сигурд окончательно рассердился на себя: слишком быстро стал он прислушиваться к мнению чужачки, из-за которой Толстяка Уилла ненавидел и которую прикончить хотел.
Нечаянно встретившись взглядом с водителем, он стал корчить из себя безумного, поглядывая в окно.
Неожиданно среди дальних деревьев мелькнуло ярко-оранжевое пятно. Это оказался еще один автобус, правда, другой формы. Он катил по дороге, пересекавшей ту, по которой ехал Сигурд. Через пару минут оба автобуса должны были проехать друг мимо друга.
Подкатившись к перекрестью дорог, водитель остановил автобус, пропуская второй, мчавшийся, не снижая скорости. Он был набит людьми. Сигурд успел их разглядеть. «Дурни», сомнений не было.
Вдали показалась еще одна машина — синяя. Размерами она заметно уступала автобусам. Рассмотреть ее не хватило времени: автобус повернул и двинулся вслед за оранжевым. Было видно, как сидевшая сзади девчонка развернулась и прильнула носом к окну.
Через четверть часа город остался справа. Автобусы один за другим съехали с широкой дороги на узкую. Впереди белело маленькое поселение — несколько невысоких зданий, окруженных каменным ограждением. Автобусы подъехали, и ворота сами собой открылись.
Внутреннее пространство было ухоженным, деревья росли вдоль зданий правильными рядами.
Человек в длинной белой одежде заметил приближающийся автобус. Обернувшись, он что-то крикнул.
Первый автобус остановился возле входа. Второй прокатился мимо, доехал до следующего сооружения, замедлил движение и тоже остановился. Из здания быстро вышли двое мужчин в белом. У каждого в руках — короткая черная палка. Но что с их лицами? Гладкие и неподвижные, как у мертвецов.
Дверь автобуса с шумом распахнулась. Один из них заскочил внутрь и первым делом бросился к лежавшему на полу парню. Он коснулся парня своей палочкой, и тот, продрав глаза, заорал на весь автобус. Мужчина что-то сказал и, схватив парня за шиворот, заставил его подняться, а затем вытолкнул из автобуса. Напарник немедленно загнал его в темный дверной проем.
Сигурд огляделся. Глухие стены зданий, вдали справа и слева — ограды. Сбежать прямо сейчас — не задача, но будет переполох, а надо еще дождаться Руну, и неизвестно, приедет ли она следующим автобусом или придется торчать тут целый день. Как ни крути, а придется покориться обстоятельствам.
Сигурду не удалось избежать болезненного прикосновения палочки — не настолько болезненного, чтобы вопить, как тот парень, но все же малоприятного. Выскочив из автобуса, он двинулся вслед за остальными.
В здании их ожидало еще несколько человек в белом — в основном мужчины и среди них две женщины. Люди в белом брали входящих под руки и уводили по двое. Сигурд оказался в паре с той самой старухой, с которой сидел в автобусе. Крепкий мужчина схватил их за локти и поволок по зеленому переходу. Подведя к одной из открытых дверей, он подтолкнул прибывших.
Пол и стены помещения выстилали блестящие квадраты — гладкие, точно выпиленные изо льда, безупречно правильные. Два ложа, сиденье в углу, непонятные устройства, провода, тумбы. Две женщины в белом с лицами-масками двинулись навстречу, взяли спутницу Сигурда за плечи, подвели к сидению и усадили. Одна из них подошла к странной штуковине, стоявшей на трех тонких ногах, другая взяла старуху за подбородок, повернула лицом к этой штуковине, отошла. Вспышка! Старуха дернулась, ее тут же подняли с сидения, подвели к ложу, помогли взобраться.
Настала очередь Сигурда оказаться на сидении. Женщина шагнула к нему и, ухватив за бороду, развернула к странному световому устройству. На Сигурда уставился немигающий блестящий глаз. Проклятье! Ослепить надумали! Сигурд понял, что сейчас выдаст себя криком, и зажмурился. Женщина что-то проворчала. Тут же подскочил мужчина, встряхнул Сигурда. Злобный чхарь! Перебить людей в белом — это ж раз плюнуть. Сигурд взял себя в руки: рано драться. Он выпрямил спину, мужчина и женщина отстранились. Щелчок — и в глазах Сигурда побелело, а затем наступила ночь — вся в переливающихся пятнах.
Он стиснул зубы, чтобы не взвыть. Его схватили подмышки и заставили подняться.
«Терпи, бигем, — велел себе. — Зрение вернется… вскорости будешь видеть…»
Его уложили на ровную поверхность, к вискам и лбу прислонили какие-то прохладные штуки.
Коли хотели бы убить, наверняка бы давно уже сделали это. Стали бы так далеко везти его — до самого города?
Сигурд на секунду открыл глаза. На белом мерцающем поле двигались, переплетаясь две тени. Он снова зажмурился. В эту минуту на запястьях и голенях разом защелкнулось несколько ремней. Где-то над головой что-то клацнуло, затем ровно тихо загудело, — этот звук увлек бигема в беспросветную темноту.
Часть вторая
Город Алгирск
1
«Любить географию — это одно, а преподавать ее нынешним сомолфедам — совсем другое», — к такому выводу пришел Орест Крофович Зубров, проработав три месяца и одну неделю в средней школе номер один города Алгирска.
Когда три года назад в кабинете привинчивали доску — узкую, скользкую, с браком, — Зубров учился в Багровском Университете, и плотники не могли знать о том, что однажды этот кабинет перейдет в его распоряжение. Тем более, вряд ли они догадывались о поразительных габаритах будущего географа, за которые ученики дадут ему прозвище Бульдозер. Зубров и сам неожиданно понял, что до последнего времени словно и не замечал своих невероятных размеров, и теперь, внезапно ощутив их, никак не мог совладать с этим большим телом. Как бы там ни было, доска висела на обычном, стандартном уровне, и, когда, загораживая ее наполовину, молодой учитель писал, ему приходилось скукоживаться и приседать, и всякий раз это зрелище вызывало приступ веселья у сидящих в классе.
Зубров выбрал кусок мела покрупнее.
— А теперь запишем название этого массива, — сказал он.
Держа мел как щепотку соли, он стал выводить неровными буквами:
Т Р А П Е З У С
В студенческие времена это слово по непостижимой причине вызывало в нем благоговейный трепет — тот самый, который в альпинистах, должно быть, вызывает название Эверест. Кто знает, быть может, именно из-за этого подсознательного влечения Зубров на последнем курсе обратился в деканат с просьбой распределить его в Алгирск, расположенный в тридцати километрах от Трапезуса. Но сейчас в душе молодого учителя не было места для переживаний подобного рода, — стоя у доски, он терял в себе уверенность.
