Кочевники поневоле - Гелприн Майк

Уминая поскрипывающий, похрустывающий под ногами наст, Курт думал о Боге. Он так и не смог отказаться от своей веры и лишь скорректировал её под давлением ставших неоспоримыми фактов. Создатель перестал быть для него святым и непогрешимым, а мир, сотворённый им, – справедливым и честным. Медведь, а за ним Снежана уверяли, что вскоре Курту предстоит переход от количества усвоенной информации к качеству, и тогда он станет если не атеистом, то агностиком. Пока что, однако, переход задерживался, и Курт стоически сносил сарказм в голосе жены, когда речь заходила о теологии и связанных с ней предметах. Эта тема была единственным камнем преткновения между ними, зато во всём остальном они ладили идеально. Строптивая и своенравная Снежана теряла и строптивость, и своенравие, стоило мужу заглянуть ей в глаза. А ночами они любили друг друга – так же страстно, пылко и неистово, как в первый раз, и у Курта по-прежнему кружилась голова и плыла земля под ногами.

Декабрь заканчивался, уже десять кочевий сошлись и встали лагерем неподалёку друг от друга. Ждали ещё три из позднего декабря, а вслед за ними должны были появиться январские. Затем ещё два месяца, и люди зимы соберутся вместе. Настанет март, за ним придёт апрель, а дальше… Дальше не брался загадывать никто. Ни Медведь, ни сухонький седой старичок Андрей Андреевич, который руководил декабрьским кочевьем так же, как пастор Клюге – октябрьским, и которого, в отличие от пастора, называли старостой. Не брался предсказать результат апрельского противостояния и Ларс Торнвальд – февралит, которого в прошлом году на всеобщих зимних выборах избрали президентом и командующим.

Через час после выхода из лагеря лес сменился заснеженным полем, за ним потянулись засаженные ровными рядами деревьев яблоневые сады. Затем местность пошла под уклон, в снегу появились чёрные пятна проталин, и ветер с океана с посвистом погнал позёмку. Вдали со склона невысокого холма неспешно спускалась стая снежных волков. Заметив людей, вожак замер, затем свернул и повёл сородичей прочь.

– Пускай жируют, – буркнул в бороду Медведь. – Волкам теперь будет раздолье.

Раздолье волкам и прочей зимней живности, непригодной в пищу, наступило две недели назад, когда приказом по кочевьям запретили на неё охоту. Тратить боеприпас теперь позволялось только в случае опасности для жизни либо при необходимости завалить барсука или кабана, в пищу.

К берегу вышли, когда Нце подобрался к зениту. Море было величественным – огромным как небо, холодным как металл, и живым, беспокойным, тревожным. Низкие, пенистые грязно-серые волны лизали береговую гальку. Ветер шалил в кронах прибрежных елей; резко, отрывисто вскрикивал, описывая круги над водой, сахарный альбатрос. Медведь вывалил на землю наломанную в пути охапку хвороста, разжёг костёр. Фрол приладил наполненный снегом котелок на планку, перекинутую между вбитыми в грунт кольями. Снежана расстелила на земле видавшие виды шкуры со свалявшейся шерстью, и все четверо расселись вокруг огня. Курт обнял жену за плечи, притянул к себе и, ни к кому персонально не обращаясь, сказал по-июльски:

– В октябре не ловят рыбу и не охотятся на морского зверя. Лодок и шаланд у нас… – Курт запнулся, – у них нет. Но на берегу мне приходилось бывать – забредал во время охоты, да иногда, в тёплые дни, приходил с родителями и братом подышать морским воздухом. Я вот что хочу сказать: несколько раз с северного берега я видел сушу на горизонте. Однако никто в октябре не знал, что это за земля и насколько она велика. Да и мало кого это интересовало. Однако сейчас я подумал, нельзя ли добраться дотуда на лодках.

– Там острова, Курт, – медленно произнёс Медведь. – Сотни островов, тысячи. Целый архипелаг, уходящий далеко на север. В некоторых местах до ближайшего острова меньше суток ходу на вёслах. Сам я не бывал там ни разу, но кое-кто из наших дотуда догребал. Это опасно, очень – случись шторм, обратно можно не вернуться. Были, которые не возвращались. Многие думали, что на острова возможно переселиться и жить там. Оседло, в каждом времени года, как живут люди во всех цивилизованных мирах, кроме нашего, проклятого. Однако… – Медведь замолчал.

– Что «однако»? – подбодрила Снежана. – Ты никогда не говорил мне об этом.

– Не было случая, поэтому не говорил. Да и смысла не было. На тех островах, до которых удалось добраться, жить невозможно. Они небольшие, без пресной воды, почти без растительности. Зверей нет, лишь иногда приземляются перелётные птицы. Возможно, на дальних островах, тех, что ближе к северу, по-другому. Но до них не добирался никто – слишком далеко, да и опасно. Там намного холоднее, чем здесь, и океан частично покрыт ледяной коркой. А частично – дрейфующими льдами. Попасть в ледоход – верная смерть, лодки попросту затрёт. Кроме того…

– Постой, – прервал Медведя Фрол. – А ведь может так статься, что у нас не будет другого выхода. Если нас одолеют, мы можем попробовать спастись на островах. Те, кто уцелеет, конечно.

– Об этом уже думали. Я говорил с Андреем, они обсуждали такую возможность, когда предводители кочевий собирались на совет старост. Был план – сколотить лодки и плыть туда. Всем. План отклонили.

– Почему отклонили?

– По многим причинам. Во-первых, может возникнуть паника. Во-вторых, бегство может превратиться не в исход, а в массовое самоубийство, если флотилия угодит в ураган. В-третьих, неизвестно, есть ли хоть один остров с пресной водой. А если есть, сколько времени уйдёт на его поиски. И в-четвёртых… – Медведь сделал паузу, – в-четвёртых, даже если мы найдём подходящие острова, июлиты в два счёта могут нас там уничтожить.

– Как это уничтожить? – не понял Курт. – Им попросту не добраться дотуда.

– Им и не надо. Достаточно взорвать над островами бомбу помощнее.

– Что взорвать?

– Бомбу, бомбу. У тебя не хватит знаний, чтобы понять, что это такое, их и у меня не хватает. Бомба – это штука, которая при взрыве способна истребить жизнь вокруг себя в большом радиусе. Что, непонятно?

– Нет, – признался Курт. – Откуда в июле бомба и как они её взорвут, если до островов не добраться?

– Не добраться вплавь. А по воздуху проще простого. У них наверняка есть летательные аппараты, управляемые или автоматические. В летописях первых поселенцев сказано, что в августе имеются десятки забитых под завязку оружием арсеналов. Думаю, они сохранились и по сей день.

– Я был в августе, – задумчиво проговорил Курт. – Один раз, когда сопровождал в лето обоз с зерном. Видел огромные четырехосные повозки с колёсами в полтора человеческих роста. Я тогда решил, что эти повозки – жилища августитов, одно на много семей. Но теперь думаю, что они и есть арсеналы, о которых ты говоришь.

– Я вот чего не понимаю, – протянул Фрол. – Если всё так просто, почему им не взорвать свою бомбу здесь? Избавились бы от нас одним махом, и всё.

– Здесь они ничего взрывать не станут. – Медведь сплюнул. – На этой земле им жить, когда сюда придёт лето. Не говоря о том, что здесь вместе с нами погибнут зимние звери. На нас им наплевать, мы и живы-то до сих пор лишь благодаря зверью… Ладно, поговорили, и достаточно. Снежанка, готовь снасти. Пойдём, парни.

Медведь поднялся и двинулся вдоль берега на восток, туда, где береговая линия вдавалась глубоко в сушу, образовывая бухту. Здесь, вытащенные из воды и перевёрнутые кверху днищами, стояли аккуратными рядами десятки гребных лодок. Медведь нагнулся и рывком вздёрнул нос ближайшей. Курт с Фролом ухватились за корму, втроём они поволокли судно к воде.

– Грести когда-нибудь приходилось? – Медведь распутал тесёмки, крепящие к борту вёсла.

Курт отрицательно покачал головой.

– Садись тогда на нос.

Медведь забрался в лодку, опустился на банку и приладил вёсла в уключины. Фрол столкнул судно в воду, запрыгнул на корму.

Следующие два часа ставили сети, натягивали перемёты и спускали на воду деревянные калабахи с притороченной к ним наживкой, которые называли кружками. Затем Медведь сказал, что достаточно, и лодка направилась к берегу.