Фредерик Дар - Жди гостей
Я встаю, более разъяренный, чем пожарник, вернувшийся с погашенного им пожара и увидевший сгоревшим свой собственный дом.
Я понес большие расходы (которые невозможно отнести на счет служебных) впустую. Мюзик-холл, шикарный ресторан – и все это ради того, чтобы доставить себе удовольствие в третий раз совершить поездку в Мэзон-Лаффит! А! Клянусь вам, есть отчего надеть колпак дурака и выставить себя в витрине!
Я не люблю воображал. Когда девчонка принимает приглашение какого-нибудь мужика, она должна знать, если грамотная, чем заканчиваются подобные приглашения. Если она этого не знает, значит, ее мамаша никогда ей ничего не говорила. Ибо какой-нибудь искатель приключений тем более ничего ей не скажет!
– Идем! – сердито говорю я, галантно отодвигая столик. Что вы хотите, я представитель старой Франции: стоек в испытаниях, вежлив в быту.
Глава двенадцатая
Я держу путь прямо к дому графа де Вопакюи. Я начинаю привыкать к этой дороге. В течение всей поездки мы не роняем ни слова – сперва потому, что уже поздно, и Морфей начинает нам подмигивать, затем потому, что я, со своей стороны, посвящаю остаток бодрствующего сознания размышлениям
Я по-прежнему не вижу связи между уведенной миссис Унтель и знаменитым Фредом Лавми, королем поцелуев взасос и пылких взглядов, кроме той, что они принадлежат к одной национальности. И по-прежнему в моей маленькой голове полицейского что-то выкристаллизовывается, и это что-то не что иное, как некая уверенность. Я уверен, мои дорогие, что не все гладко в семействе Лавми. В данный момент мне еще пока не удается установить связь между моими умозаключениями и побегом американской старухи. Нужно дать всему этому отстояться, дождаться, чтобы произошло осветление раствора. Затем вы берете эту микстуру, пропускаете ее через мелкое сито и подаете горячей с лимонной цедрой
Я останавливаюсь перед заржавленными воротами, дышу осенью, любуюсь золотистой листвой в серебристом тумане, выхваченной из мрака лучами фар моего автомобиля... и затем поворачиваюсь к малышке Эстелле
Она хлопает ресницами, моя красавица. Она торопится забраться под простыню, да и я, кстати, тоже. Наступает иногда такой момент, когда говорит только усталость и когда самый пылкий мужчина ощущает, что все части его тела превратились в сырую резину.
– Вот вы и прибыли, красавица...
Она улыбается
– Вы были душкой.
– Спасибо за справку, я знаю
– Рассердились?
– Напротив...
В моем тоне таится язвительная насмешка. Так Наполеон проглядывал сквозь Бонапарта. Она догадывается о сарказме.
– Я хотела бы вам сказать... – начинает она. Я подавляю зевок. О нет!.. Уж не собирается ли она расплатиться за все про все речью! Болтовня хороша в начале вечера, это создает дружескую атмосферу, но среди ночи это равносильно бормашине зубного врача
– Я была бы рада увидеться с вами вновь, – утверждает это дитя миролюбивой нации гельветов.
Думаю, тут как раз уместно сказать, что она пытается дать мне понять, что Гельвеция – это фонарь, и даже красный
Увидеться с ней для нового кутежа, чтобы затем услышать «Пристегнуть ремни!» и «Не заходите ко мне, дорогой, у меня нет света!» Это очень мало, госпожа баронесса! Поговорим лучше о песне младшего ефрейтора. Она приступает к делу раньше, чем вы успеваете снять брюки.
– Я тоже, – отвечаю я мрачно, словно участник конгресса сотрудников нотариальных контор, – я тоже буду безмерно рад вновь вас увидеть
Про себя я добавлю: при условии, что вы будете находиться в выгребной яме, и при этом погруженной по самые губы
Вы, наверное, подумаете, что у меня период мизогении (вы об этом подумаете, конечно, при условии, что вам известно значение этого слова), но я вам отвечу: опыт убивает романтизм. Чем дольше живешь, тем больше замечаешь, что слишком опасно переоценивать себя в отношениях с женским полом.
Неожиданно я теряю сознание. Это малышка хлороформирует меня на свой манер, то есть влепляет мне один из тех поцелуев, который способен выдержать только водолаз после многомесячных тренировок.
Не знаю, красавчик ли Фред давал ей частные уроки, но могу вас заверить, что она знает научную сторону вопроса. Когда смотришь на женский рот, с трудом представляешь, что он способен на подобную работу
Мой продолговатый мозг начинает искриться, а спинной – Плавиться. Ничего лучшего не придумаешь, чтобы разбудить дремлющего мужчину. Это слишком и этого мало! Я уже говорил вам, что передние сиденья моего автомобиля опрокидываются автоматически? Это потрясающе удобно для ночевки в Булонском лесу. Вы нажимаете на рычаг, и спинка подает вам пример, занимая горизонтальное положение
Эстелла не имеет ничего против. Она доказывает мне, что я менее всего ей антипатичен. В туманной осенней ночи, колеблемый ветерком, слабо позванивает колокольчик виллы Вопакюи, говоря на своем языке, как мне кажется. «Первый заход!»
Четверть часа спустя Эстелла опускает то, что я поднял, и поднимает то, что из ее одеяния спустил я. Она запечатлевает на моих устах последний поцелуй и открывает стонущие ворота. Я смотрю, как она растворяется в ночи
Славное приключение. Я наконец успокоился. Она из страны ледников, но общего у нее с ними – лишь прозрачность ее взгляда. С академической точки зрения, холмистость ее тела более нежная и мягкая, чем Пюи де Дом33.
Я включаю свою тарахтелку. В момент отправления я замечаю, что свет, который сиял в доме, когда я приехал за малышкой, погашен. Может быть, просто перегорела лампочка. Даже батарейки марки «Мондер» выходят из строя, когда ими пользуются.
Стоит ли вам говорить о том, что я с громадным удовольствием возвращаюсь домой? Моей милой Фелиции, должно быть, плохо спитс, как и всякий раз, когда ее сынишка не ночует дома, гоняясь за негодяями или бегая в поисках приключений... Я уже представляю себя меж двух простыней с запахом альпийской лаванды. Фелиция кладет ее в маленьких пакетиках в ящики комода, и белье у нас всегда пахнет одинаково. Для других – это запах Альп, для меня же он стал запахом Фелиции.
Остановившись перед дверью гаража, я замечаю, что в доме включен свет. Это лишь вызывает у меня беспокойство, потому что было бы естественно, если бы освещенной была только мамина комната, но дело в том, что сияет весь первый этаж.
Не хватало еще, чтобы заболела моя матушка! Я всегда, возвращаясь домой, более или менее побаиваюсь найти ее в плохом состоянии. Я хорошо знаю, что в тот день, когда она отправится в универсам Господа Бога за своим ореолом, для меня все изменится. С этого момента я останусь совершенно один в обширном мироздании, отягощенный моим бренным телом.
Я пересекаю наш садик, вопреки всему думая, что пришла пора сажать луковицы тюльпанов, которые моя милая старушка заказала в Голландии. Придется предусмотреть на завтра сеанс копки. Это моя дань сельской жизни. О женщины! Если бы вы видели меня, когда я занимаюсь копкой – в старых джинсах, с торсом, который рельефно проступает сквозь плотно облегающий пуловер с закрытым воротом, с ногами, обутыми в бретонские сабо! Да если бы вы меня видели, вы бы убежали из ваших салонов Людовика Какого-то, чтобы рядом со мной выпалывать сорную траву...
Я влетаю в зал, являющийся одновременно столовой, словно порыв ветра. И кого же я вижу, поникшими в креслах, сонных и молчаливых? Конечно, маму, со скрещенными на животе руками, со сбившейся набок прической, а затем окруживших ее с двух боков, подобно разбойникам, повешенным рядом с Господом нашим, Берюрье и Парикмахера.
Толстяк похож на глыбу плавящегося топленого свиного сала; его отросшая борода придает ему вид подпольщика.
Парикмахер, напротив, одет с изысканностью, стремление к которой, кстати, не увенчалось успехом. На нем костюм «принц Уэльский» в слишком крупную клетку, голубая рубашка, галстук супербордового цвета, замшевые туфли с золочеными застежками...
Мое появление заставляет их подскочить.
– Ну ладно, ладно! – вскрикиваю я. – Достаточно разыгрывать Рюи-Блаза.
Толстяк начинает рыдать, Парикмахер – шмыгать носом...
– Толстуха загнулась или в чем дело? – взрываюсь я.
– Нет!.. – жалобно мычит Берю. – Но она снова пропала, Сан-А.
Ну вот, они опять начинают свой цирк. И это в три часа утра! Доставайте носовые платки! Можно подумать, что присутствуешь при скорбных похоронах
– Что это снова за история? Закройщик висков бормочет
– Речь идет – увы! – о печальной действительности, комиссар. Наша дорогая Берта испарилась!
Смелый образ, надо признать. Вы можете себе представить испаряющейся эту китиху, принадлежащую Берю? Даже на мысе Канаверал не смогли бы добиться ее исчезновения.
– Она навострила лыжи.
– Хочешь выпить чего-нибудь горячего? – обрывает меня Фелиция.
Я отвечаю ей, что только что принял кое-что очень горячее, а в сторону шепчу нежное имя Эстеллы. Однако добавляю, что охотно согласился бы на что-нибудь прохладное. Во рту у меня будто в хлеву, и глоток шампанского в такое время никогда не вредил ни одному полицейскому.
