Фредерик Дар - Жди гостей
Наступает время нанести мой секретный удар. С женщинами всегда надо действовать быстро и решительно.
– У вас не бывает таких моментов, Евлалия, когда от ваших современников вам начинает шибать в нос?
– Виржиния! – поправляет она.
– Мой вопрос, тем не менее, остается в силе.
– Да, действительно. Я нахожу людей докучливыми, они такие злые...
Знакомая песня, запатентованная Фернаном Рейно.
– Если бы вы согласились, – забрасываю я пробный шар, – мы могли бы провести оздоровительный сеанс уединения в небольшой известной мне квартирке в двух шагах отсюда, на улице Корнеля.
– Вы это всерьез?
Мне еще ни разу не попадалась женщина, которая в подобной ситуации не выдвинула бы этого возражения.
– Нет, – смело соглашаюсь я. – Это совершенно несерьезно, но безумно увлекательно...
– Я порядочная женщина!
– Надеюсь, ибо в противном случае ваш муж уже давно бы вас арестовал. Так идем?
Я перехватываю официанта, оплачиваю счет и встаю. Она сворачивает в трубочку свой «Киноальков» (все исподнее белье кинематографа) и так пассивно следует за мной, что это заставляет меня подумать, что бретонская кровь в ней берет верх.
Я веду ее в знакомое местечко, которым я активно пользуюсь в подобных случаях. Оно называется «Как у себя дома», и люди приходят туда заниматься тем, чем они не могут заниматься дома. Здесь три этажа комнат с горячей водой, пружинными диванами и умывальниками многократного использования.
Это какое-то чудо! Когда какая-нибудь замужняя женщина пересекает порог этого укромного заведения, у нее создается впечатление, что она высаживается на другую планету, куда ее муж и приличия не имеют доступа.
– Это неразумно!.. – шепчет испуганная Петрония.
Она забыла мне это сказать, а теперь ей остается лишь заявить, что «подобное с ней происходит впервые в жизни», и протокол будет соблюден.
Когда горничная выходит, Аделаида завершает протокольную часть.
– Я сошла с ума, – говорит она, расстегивая чрезмерно короткий жакет своего слишком длинного костюма. – Знаете, это у меня впервые...
Спасибо! Теперь можно начинать работать всерьез. Я боялся, что она оставит последнюю фразу при себе, но Гертруда не из тех женщин, которые хранят при себе что бы там ни было, будь это даже пояс для подвязок. За время, меньшее, чем понадобилось бы Юлу Бриннеру31, чтобы сделать себе пробор посредине, она изготовилась к представлению. Ничего в руках, ничего в карманах!
Эта девица – созерцатель. Она созерцает в основном потолки...
Я собираюсь сыграть ей «Турецкий марш», но не Моцарта, а Бугай-паши. И тут я нечаянно сталкиваю на вытертый ковер пресловутый кинематографический и чувственно-возбуждающий журнал. Не знаю, поверите ли вы, но я верю... По крайней мере, мне кажется, что я верю в лукавство случая. «Киноальков» раскрывается как раз на странице, посвященной Фреду Лавми. Передо мной вновь возникает семейная фотография кинозвезды, и, вопреки обстоятельствам, которые побуждают (я бы даже рискнул написать «возбуждают») меня сконцентрировать внимание на столь же глупом, но менее статическом образе, я бросаю последний взгляд на эту вызывающую умиление группу. И тут происходит со мной странный феномен десексуализации.
Вместо того чтобы трижды сыграть обещанный марш, я впрыгиваю в свои брюки. Я одеваюсь так быстро, что красавица моя не успевает спикировать с седьмого неба, к которому она только что устремилась на крыльях экстаза.
– Извините меня, Мелания, – торопливо бормочу я, – мы отложим условленную беседу на какой-нибудь последующий день. Я вспомнил, что, уходя из дома, забыл закрыть газ. Мне даже кажется, что я оставил на огне молоко! Чтобы выйти отсюда... в общем, вы не ошибетесь: это внизу, и даже есть стрелка, указывающая выход... Дружеский привет младшему ефрейтору. В ближайшие дни он обязательно получит повышение...
Все это я говорю, застегивая штаны и завязывая шнурки.
Бедная Пульхерия лежит с широко открытым от непонимания ртом. Вы, должно быть, думаете, что я веду себя, как самый последний хам, и на сей раз вы действительно правы. Но для меня немыслимо совершать жертвоприношения Венере, как говорят некоторые недоумки, считающие, что любовь – это жертва, после того, как я сделал открытие, способное перевернуть многое в предпринятом мной расследовании!
Я не могу пока сказать вам, какое именно открытие, потому что, в конце концов, я могу ошибиться, а вы, при случае и вашем хорошо известном мне коварстве, не преминете дать мне понять, какой я дурак.
Как бы там ни было, но, покинув ефрейторшу, я беру курс на Мэзон-Лаффит со скоростью, которая заставляет регулировщиков движения доставать пачки квитанций из самых глубоких карманов.
Глава одиннадцатая
Прежде чем дерзко помчаться по аллеям парка, я позволяю себе сделать остановку перед агентством Уктюпьежа. Уктюпьеж-сын оказывается на месте, по-прежнему в домашних тапочках. Угасающий день заставил его включить настольную лампу, и в зеленом свете абажура он похож на селедку, которая предприняла пеший переход через Сахару.
– Уже! – говорит он. – Однако вы быстро управились...
Я делаю удивленное лицо.
– Не понял.
– Я полагаю, вам передали мое сообщение. Десять минут назад я звонил по всем телефонам, которые...
Я прерываю его словоохотливость:
– Я заехал случайно. Что нового?
– Приходила девушка...
– Нянька?
– Да, она спрашивала вас. Я ей сказал, что вы у клиента и что...
– Ну и?..
– Она показалась мне расстроенной. Она сказала, что будет вас ждать на проспекте Мариво...
Я не даю Уктюпьежу закончить фразу. Прежде чем у него хватает соображения закрыть рот, я уже сижу за рулем своей машины. Хотя скорость в парке ограничена, я жму на газ до упора. Я едва не задавил пожилую даму, садовника и продавца газет на велосипеде. Последний обзывает меня словами, которые, хотя и имеют право находиться в словаре «Лярусс», в его устах принимают совершенно другой смысл. Я останавливаюсь. Он думает что я собираюсь набить ему морду, и отважно закатывает рукава.
– У вас есть «Киноальков»? – спрашиваю я его.
Ошалев от удивления, он спускает пары гнева через нос.
– Да...
– Давайте сюда!
Он лезет в свою сумку, привязанную к багажнику. Я сую ему белую монету и отъезжаю, не ожидая сдачи.
И кто же это делает динь-динь спустя мгновение у ворот Вопакюи? Это ваш красавчик Сан-Антонио!
Как и недавно, совсем недавно, мне открывает няня... Она уже одета иначе. На ней серое платье, открытое спереди и застегнутое сзади... Подобная одежда чудесно снимается при случае. Это напоминает вылущивание фасолевого стручка...
Она причесана под Жозефину (Жозефину, но не Жо Буйона, а Наполеона). Что же касается ее макияжа, то, если бы он был подписан Элен Рубинштейн, меня бы это не удивило.
Она встречает меня тем же словом, что и преподобный Уктюпьеж
– Уже!
– Вы видите, что я не сидел сложа руки. Я вернулся в контору сразу после вашего ухода... Вы хотели меня видеть?
На ее лице появляется легкая улыбка, которая прибавила бы ей смягчающих обстоятельств, если бы она застрелила чьего-нибудь мужа.
– Да...
– Могу я узнать...
Она окидывает меня плутоватым взглядом. Когда юная швейцарка начинает на вас так смотреть, это значит, что она думает о вещах, которые не имеют ничего общего с изучением роли ветряных мельниц в современном мире.
– Вы мне недавно сделали интересное предложение.
– Ночной Париж?
– Да.
– Но вы отказались...
– Потому что я должна была рано возвращаться, из-за Джими...
– Я считал, что горничная...
– Конечно, но она может остаться с ним лишь на несколько часов, так как она замужем и ее муж не хочет, чтобы она ночевала вне дома.
– А теперь ее старик отправился на военные сборы, предоставив супруге абсолютную свободу?
Она давится от смеха:
– О! Нет... Но у миссис Лавми появилась ностальгия по своему ребенку, и она только что за ним приехала. Я, следовательно, свободна до завтрашнего утра.
Я отдаюсь обычному в таких случаях порыву радости.
– Вот так удача! Вы, значит, на досуге обдумали мое предложение, милая моя швейцарочка, и решили, что, в сущности, я могу быть подходящим гидом?
– Точно...
– Итак, вы готовы сопровождать меня в большой прогулке по ночному Парижу?
– Да
В темноте подрагивает листва. Вечерний ветерок задорен и шаловлив. Внезапно я ощущаю себя счастливым, радостным, раскрепощенным, очарованным. А также, но никому об этом не говорите, я преисполняюсь гордости за самого себя. Но не добивайтесь, почему я все равно не скажу
– Вы не считаете, что вам пора сказать, как вас зовут?
– Эстелла!
– Потрясающе!
Не правда ли, забавно? Пару часов назад я задавал этот же самый вопрос другой девице, и реакция моя была такая же. Можно провести повтор...
В отношениях с женским полом, похоже, достаточно довести один номер до совершенства и можно его записывать на гибкую пластинку. В сущности, это как в кулинарном искусстве, одно и то же блюдо доставляет удовольствие многим людям.
