Илья Рясной - Право выжившего
— Вот придурок, — прошептал он. В стекло комнаты скреблась швабра.
— Стекло разобьешь! — крикнул Сева, открывая дверь и выходя на балкон.
— Я к-кричу, а т-ты не слышишь, — Лобзик заикался. Представлял он собой жалкое зрелище — худой, в чем только жизнь держится, бледный. Но, как писали его приятели на стене в подъезде, «тяжела жизнь наркомана».
— Тебе чего?
— Д-дай уксусу.
— Зачем? ,
— Н-надо.
— Опять чтотто варишь? .
— Оп-пять.
Сева принес с кухни стаканчик с уксусом.
— Эт-та, спасибо. Сева, завтра зах-ходи. У меня р-ре-бята будут. Девочки. Сам п-понимаешь.
— Понимаю. Как-нибудь зайду.
Лобзику было восемнадцать. С тринадцати он нюхал дихлофос. С четырнадцати — курил анашу. С пятнадцати сел на иглу и употреблял «винт». У него постоянно собирались наркоманские тусовки. Сева как-то раз был там. Ему вкатили в вену несколько кубиков темной жидкости, после чего он чуть не умер. И сообразил больше этим не заниматься.
— Иди, поешь, — крикнула мать с кухни.
— Не хочу. Потом.
— Иди. Потом не буду кормить.
Как раз выдался промежуток между «Санта-Барба-рой» и индийским фильмом. Полгода назад на трикотажной фабрике, где много лет трудилась мать, работников отправили в бессрочный отпуск. Теперь мать смотрела большинство сериалов, которые шли по телевизору, покупала газету «Звезды телесериалов», стала относиться ко всему окружающему гораздо спокойнее, чем раньше. Иногда в гости приходили ее сестры или подруги, и они могли часами обсуждать героев-латиноамериканцев, так что создавалось впечатление, будто они сплетничают о собственных родственниках. Севу это раздражало. Он совершенно не понимал, как люди смотрят такую чушь, когда дома есть видеомагнитофон, по которому можно в пятый раз насладиться новыми «Звездными войнами» или старым «Универсальным солдатом».
Сева наспех — кусок с трудом лез в горло — проглотил картошку с мясом и отправился к себе в комнату. Вновь и вновь мысли крутились вокруг сцены, которую он только что наблюдал у гаража. Что происходит? Что делать? Сева не знал.
Поужинав, он лег на кровать, прикрыл глаза и провалился в дрему. Прошло три часа. Он потянулся к выключателю, но передумал. В полумраке было спокойнее и уютнее.
С улицы донесся звук подъезжающей машины. Сева встал, выглянула окно. На площадку, где стояло несколько автомобилей, принадлежащих жителям дома, заруливала белая «Волга»…
— Ух ты, бли-ин, — прошептал Сева…
— Нам Всеволода Гарбузова, — донесся из прихожей громкий голос. — Нужен… Ничего, что спит… Мы из прокуратуры… Пойдемте посмотрим.
Медлить Сева не стал. Он натянул кожаную куртку, карман которой оттягивала новая записная книжка, распахнул дверь на балкон, посмотрел вниз. Четвертый этаж. Не прыгать же.
— Ой, бли-ин, — снова протянул он, зажмурив глаза, перемахнул на соседний балкон. Под ложечкой засосало. Он боялся высоты.
Надавил на балконную дверь. Незаперта!.. В большой комнате на полу, закатив глаза, лежала еле дышащая, голая по пояс девчонка лет двадцати. Горящая лампа освещала ее зеленоватую кожу. В углу скорчился Лобзик. Он часто дышал, около него валялись шприцы и жгут. На Севу они не обратили никакого внимания. Они витали в космосе.
Сева посмотрел в глазок. Дверь его квартиры была закрыта. Значит, гости еще внутри. Распахнув дверь, он бросился сломя голову вниз…
Дыхание спирало. Бок болел. Воздух со свистом вырывался из легких. Сева никогда не был отменным бегуном. Сейчас он поставил свой личный рекорд. До поселка «Госконюшня» он добрался за пятнадцать минут. Вот и «Чапаев-стрит» — длинная череда небольших домишек, скрывающихся за покосившимися заборами — самый покосившийся у Мухтара Гулиева. Сева отодвинул защелку, распахнул калитку. Байкал хотел залиться хриплым, истошным лаем, но, узнав старого знакомого, шмыгнул в будку.
На стук в дверь открыла недовольная заспанная Нинка.
Женщина она была скандальная, грубая, день и ночь вместе с маманей «грызла» Гулиева. Правда, и тот был хорош — большой любитель пьяных дебошей.
— Где Мухтар? — через силу выдавил запыхавшийся Сева.
— Спит твой Мухтар, зараза он гнилая! Плыви отсюда.
Совсем очумел, дня ему мало.
Она попыталась закрыть дверь, но Сева поставил руку. — Да ты… — он глубоко вздохнул, намереваясь сказать что-то колкое и обидное, но лишь крикнул. — Ну-ка, зови его! Не то всем нам будет, блин, шторм на девять баллов, — всплыло из глубин сознания красивое выражение.
— Ох, какой страшный… Иди, сам попробуй добудиться.
Нинка включила в коридоре свет, под глазом у нее сиял синяк — след недавнего скандала.
Сева растолкал мычащего и ругающегося сквозь сон Гулиева. Тот продрал глаза и непонимающе уставился на приятеля.
— Тебе чего, придурок?
— Мухтар, ко мне приходили…
Глава девятнадцатая
«ОПЕРАТИВНАЯ ГРУППА, НА ВЫЕЗД!»
Косарев дежурил по отделу. Это означало выезды в течение суток на все трупы по области, где может быть намек на криминал. Пока дежурство было спокойным, если не считать поездки на Пятую Парковую улицу ночью. Там в подвале обнаружили труп бомжа. Пожилой бродяга прожил в подъезде несколько месяцев, потом перестал попадаться на глаза, и все решили, что он сорвался к новым местам, как перелетная птица. А он лежал, завалившись за трубами теплоцентрали, в окружении такого количества пустых бутылок, содержимым которых можно было бы упоить до белой горячки полдома. Последние месяцы своей жизни бомж провел как в раю, не отказывая себе в выпивке.
Косарев еще не видел такого. Многомесячный труп не разложился, а мумифицировался, превратился в некое подобие папье-маше. Как фараон — хоть сейчас в музей сдавай.
— Бывает же, — покачал головой Косарев, вместе с медиком осматривая труп и не замечая на нем следов насильственной смерти.
— Наверно, от перепоя лапти откинул, — сказал судебный медик. — Дела не будет.
— Ты будешь вскрывать? — спросил Косарев.
— Нет. Без меня есть кому…
Проведя полночи за этим занятием, Косарев спать уже не хотел. Он выпил крепкого чая и чувствовал себя более-менее нормально.
В коридорах управления застучали женские каблуки, зашаркали форменные ботинки, послышались голоса, захлопали двери. Начинался новый рабочий день.
Косарев, развалившись в кресле, читал материалы оперативного дела по убийству очередного отморозка — восемнадцатилетнего бойца из группировки «зеленых» и его любовницу взорвали гранатой Ф-1, которую подбросили через окно прямо на ложе любви.
— Ясно, — вздохнул Косарев. Как пить дать, грохнули бойцы из конкурирующей группировки — «разгуляевцы». У «зеленых» и «разгуляевцев» война идет уже который месяц. Что они делят — никто не знает. Но бьют друг друга методично и четко. Такие убийства раскрываются с трудом. А здесь вообще получалась комедия. Косарев вышел на убийцу первого павшего «разгуляевца», приехал с омоновцами его брать и застал еще теплый труп злодея. Возбудили дело уже по этому убийству. Пока установили нового убийцу, его тоже успели расхлопать. Потом установили следующего убийцу — с тем же результатом.
Ну и так далее. Так уже получалось, что до момента задержания киллеры не доживали. Ничего не попишешь — жесткая борьба, закон джунглей.
Косарев взял авторучку, вписал в план оперативно-розыскных мероприятий очередной пункт. Щелкнул пальцем по носу стоящего на столе сиреневого металлического пингвиненка. Сиреневых пингвинов не бывает, поэтому Косарев подозревал, что и не пингвин это вовсе, а какая-то загадочная птица. Этой игрушке много лет, побывала она с ним и в Афганистане, и на Севере.
Пингвин не был талисманом. В талисманы Косарев не верил, поскольку многих знакомых ему людей они не сберегли.
Однако можно было допустить, что сиреневый пингвин отгоняет-таки от него и от тесного, заставленного столами, стульями, несгораемыми шкафами кабинета злых духов.
— С Алексеичем беседуешь? — спросил, заходя в кабинет, майор Мартынов. Алексеичем он прозвал пингвина за его внешнее сходство с заместителем начальника областного угрозыска.
— Убийство Сталлоне пытаюсь раскрыть на кончике пера.
— Не напрягайся без нужды, — Мартынов, отдуваясь и пыхтя, как паровоз, что неудивительно при его ста пяти килограммах веса, плюхнулся на стул и вытер лоб. — Скоро «зеленые» и «разгуляевцы» друг друга под корень выведут…
— Ага. И на их место влезут казанцы. Конца и края этому не видно.
— Что ты хочешь. Неуничтожимость мирового зла.
— Когда они друг друга мочат — это их не пугает. На место одного отморозка еще пятеро придут. Пацанва еще в школе мечтает бандитами стать. А вот когда мы их мочить начнем — тут они быстро по щелям попрячутся. Поймут, что за них не шпана с соседней улицы взялась, которую на место можно поставить, а государство.
