Владимир Угрюмов - Дикий
Я только криво усмехаюсь:
— Если б у меня имелось человек двадцать таких, как ты, то мы б половину охотников выбрали… — Леха улыбается, услышав комплимент. — А вторая половина нас убрала б, — заканчиваю фразу. — Ты иди пока. Мы договорим.
Бодигард возвращается и начинает накрывать на стол, а я тем временем рассказываю, как взял наркоту. Говорю все честно, без утайки. Анвер надолго задумывается и предлагает наконец:
— Давай сожжем эту дрянь? Свидетелей нет, не будет и доказательств. А так наркотики все равно засветятся рано или поздно.
— Этим людям не нужны доказательства. Они найдут способ меня отсюда выдернуть. Представим, что я даже не расколюсь после их допросов. Все равно они меня грохнут — тут даже и сомневаться не стоит… А тебе, брат, воевать со всей этой сворой бесполезно. Только людей погубишь. Себя и Лику… Речь идет об очень крупных деньгах. За них есть кому повоевать по-настоящему. Да и после вас останется свободная территория. Тоже дело… — Я стараюсь найти слова поубедительней. Анвер сидит ко мне вполоборота, с виду спокойный. Только нервно глотает слюну — видно, как на шее кадык ходит ходуном. — Вы же, насколько мне известно, наркотой не занимаетесь. Как бы негласный запрет у вас… Ты прекрасно знаешь, как это опасно… — Следующую фразу я готовлю долго. За это время мы вчера ползала замочили. — Я поэтому должен уехать. Ничего тут не поделаешь. Ты мне поможешь, если тебе удастся быть в курсе дела. И сообщать. А меня это спасет. — Я шлепаю по ремню, за которым находится ствол. — Меня спасет, если я выйду на верхушку, на дельцов, принимающих решения… Если смогу их убрать, тогда появится реальный шанс выпутаться. Я тебе точно говорю — иначе погибнете все вы, я, может и Лика пострадать. — Все, я замолкаю, более убедительных аргументов у меня нет.
— А как же Лика? — помолчав, спрашивает Анвер. — Я уже привык видеть вас вместе.
Я не знаю, как ответить. Так и отвечаю:
— Не знаю. Но что-нибудь придумаю. Ты ей пока ничего не говори.
Анвер наклоняется ко мне и обнимает за плечи.
— Ты настоящий брат. — Я чувствую в его голосе правду. — Но… Не знаю… Может, врежем им вместе, брат, а?
— Нет! К этому больше не возвращаемся, — стараюсь отвечать жестко. — У тебя есть Лика. Хоть кто-то должен быть счастлив в этой жизни!
Мы закуриваем и сидим молча. Доносится запах кофе — горьковато-сладкий, турецкий. Он смешивается с запахом чуть подгоревшего шашлыка.
— Пару дней мне собраться хватит. Надо подумать и подобрать город. Жечь наркоту пока не стану. Не знаю как, но она еще пригодится.
— Ладно, брат. Когда решишь, я помогу перевезти.
От шашлыка отказываюсь. Аппетит пропал.
— Прогуляюсь, — говорю. — Выпью апельсинового сока.
— Апельсиновый сок — дело очень важное, — улыбается Анвер в ответ, и это получается у него несколько вымученно.
На экране красивая женщина шуршит платьями и мучается в Крыму. Злой белогвардейский контрразведчик в портупее и с наганом достает всех, а красный чекист в пыльном белом костюме любит женщину тайной любовью интеллигента или великого князя. Под пронзительную музыку трамвай увозит женщину, а за ней несутся насильники. Осенний Крым на экране и такой же Крым наяву…
Мы сидим с Ликой в кинотеатре, и, кроме нас, в зале еще человек пять. Когда-то я видел это кино, как и миллионы советских граждан. Всей стране было дело до минувших времен и выродившейся красоты. Теперь красивая артистка толстая, живет, видел по телевизору, в Нью-Йорке, мается. Теперь стране нет дела до ее крымских дел. Страна делится, делит. В стране мочат направо и налево. Мокрая демократия от Тикси до Кушки. Беспредел. Эволюция, борьба видов. Схватка позвоночных. Нет Врангеля и генерала Фрунзе. Но остался полуостров Крым, и так же хочется любви, и так же пули не дают любить… «Море, море», — говорю я себе. В случайной книжке прочитал — если не хочешь ни о чем думать, то постарайся себе представить море. Я представляю море и все равно думаю…
Что я знаю об этой женщине? Мало. Почти ничего. Закончила школу, пыталась учиться в техникуме, бросила. Какая-то любовь, наверное, была. Что она знает обо мне? Ничего. Даже имени моего не знает. Я и сам постарался забыть и — забыл. Что мы делаем вместе, если не спим еще, — тоже не знаю…
После кинотеатра мы бродим бесцельно, Лика держит меня за локоть. Фонари горят кое-где, но идем мы в этой ночи, как ходили по ночам в Ленинграде, когда и пьяный-то хулиган был редкостью.
На чуть освещенном перекрестке натыкаемся на Лехину машину. Я прошу Лику посидеть на скамейке, подождать, а сам подхожу к машине. Леха открывает дверцу и поднимается мне навстречу.
— Что такой грустный, Леха?
Леха морщится.
— Босс, я знаю наверняка, что вы уедете! — прорывает вдруг его. — И с собой вы меня не возьмете. Это неправильно. Я тогда сам что-нибудь сделаю! Не знаю что. Что-нибудь! Грохну какого-нибудь гада, и меня застрелят… Это неправильно, это…
Я кладу ладонь на его плечо и сильно сжимаю пальцы. Леха замолкает.
— Что ты, Леха, как ребенок. Ты же бодигард! Кто тебе сказал, что ты со мной не поедешь?
Леха смотрит на меня, и глаза его вспыхивают:
— Правда, босс?
— Ты что думал, засранец, меня папа Карло возить будет?
Парень бросается мне на грудь, обнимает, кажется — задушит вот-вот.
— Ладно, ладно! Я сегодня отдыхаю. Ты давай дуй к своей девчонке. Я знаю — у тебя есть! Чтоб твоя кислая рожа к завтрашнему утру была измазана губной помадой!
— Есть, босс!
— Как там Женька? Чем занимается?
— Босс, я ребят попросил. Они на ночь на Азов едут с девицами. Женьку возьмут. Может, развеется.
— Ладно, езжай!
Леха запрыгивает в машину и трогается, растворяется в ночи.
Лика ждет меня терпеливо на скамейке. Вечер теплый, и на ней платье с коротким рукавом. Опять мы бродим по улицам и разговариваем ни о чем. Заходим ко мне. Лика готовит легкий ужин. Нарезает сыр и огурцы, хлеб, зелень, еще что-то. Я пытаюсь помочь, но она меня отгоняет шутливо. Садимся за стол, жуем и улыбаемся друг другу. После в саду сидим на скамейке. Груши над головой можно срывать не поднимаясь. Лика кладет голову мне на плечо, и мы молчим опять, но уже без улыбок…
Как бы мне хотелось сейчас найти этих крутых наркобоссов и распахать их автоматными очередями вдоль и поперек. Возможно, навсегда. Что-то об исчезновении у меня в голове вертится, какой-то смутный план уже есть, но он еще не сформировался на уровне точных слов. Нужен импульс, толчок, чтобы обозначиться ему конкретно и ясно…
Инстинктивно я кладу руку Лике на плечо и прижимаю к себе. Она поддается, отвечает на мои движения. Неожиданно для себя подхватываю девушку на руки и усаживаю к себе на колени, глажу ее мягкие волосы. Такие теплые, нежные и податливые. Она поднимает лицо. В темноте нахожу ее губы и целую осторожно. Она отвечает. Она обхватывает мою шею ласковыми руками, взъерошивает волосы. Нервный холодок пробегает по позвоночнику. Вспоминается юность, первый поцелуй, от него так же кружилась голова. От Лики просто лучится аромат жизни, о которой только мечтает нормальный мужчина… Но я — не нормальный… Наш затянувшийся поцелуй уничтожает время. Будто падаешь с последнего этажа неба, сложив крылья, зная — всегда внизу ждет тебя ласковая соловушка… Бывают моменты, когда лучше умереть. Этот момент и наступил для нас. Но некому оказалось организовать смерть… Я беру Ликину голову в ладони и чуть-чуть отстраняю. Смотрю в темноте на девушку — и вижу.
— Откуда, Лика, это ощущение смерти? Такое печальное. И такое сладкое.
— Если еще раз меня так поцелуешь, я точно задохнусь и умру, — с трудом проговаривает Лика.
— Так это просто поцелуй? Твои губы? Нехватка кислорода? — начинаю посмеиваться я. — Я думал, мы улетаем в вечность.
Она произносит еще что-то неясное, нежное. Поднимаю ее и иду по улицам. Так и иду до их с Анвером дома. С Ликой на руках. Она легкая. Мне легко нести ее. И мне очень тяжело. Потому что это в первый раз и, похоже, в последний… Две случайные частицы пересеклись во времени и пространстве, две птицы над бурлящим черным морем…
— Я всегда буду ждать тебя. Любимый, — вдруг доносится до моего сознания. — Что бы ни случилось. Хочешь, я буду ждать и любить тебя всю жизнь? Ты только скажи.
Да, я хочу ее любви на всю жизнь, но я молчу.
— Не надо обязательств, Лика, — говорю я.
Она еще стоит рядом. Сейчас, секунда-другая, она уйдет в дом. Еще можно что-то исправить, но нет, уже нельзя. Лика касается пальцами моей ладони. У нее на глазах слезы, и она улыбается. Слов не находится, и это правильно. Она еще ждет немного, затем резко поворачивается и убегает в дом.
Я стою не двигаясь очень долго. Охранник спускается с крыльца и участливо спрашивает:
— Что-нибудь случилось? Вам плохо?
