Александр Афанасьев - Бремя империи
— Петр Вениаминович… — Открывший тяжелые дубовые двери пожилой, сухопарый господин, похожий на английского дворецкого, близоруко сощурился, разглядывая гостя, и через секунду лицо его осветила радость узнавания. — Давненько вас не видели…
— Служба, милейший, служба… — ответил человек, проходя в небольшой, уютный зал с гардеробом и сбрасывая промокшее пальто. — Служба не дает свободного времени…
Звали этого человека, конечно, не Петр Вениаминович Берген — это был всего лишь его псевдоним прикрытия. Любому чиновнику Империи, даже чиновнику по особым поручениям, надо было числиться по какому-нибудь ведомству. Неважно, по какому — просто числиться, чтобы получать жалованье, льготы за выслугу лет и все прочее — и неважно, под каким именем. Иван Иванович Кузнецов, чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел Российской империи, числился действительным статским советником по Министерству иностранных дел, хотя на Певческом мосту[59] почти не бывал. Официально он числился спецпосланником МИДа, но где он представлял интересы державы, сказать никто не мог. И даже имя «Иван Иванович Кузнецов» тоже не было его именем — это был его основной оперативный псевдоним, полученный в самом начале тернистого пути тайной деятельности.
Сюда же он приехал, чтобы встретиться со своим куратором. Просто приехать в Министерство внутренних дел он не мог — регулярные посещения здания МВД чиновником Министерства иностранных дел могли вызвать самые разные кривотолки. Поэтому-то и приходилось встречаться в таких вот закрытых клубах для высших чиновников Империи, как Императорский яхт-клуб. Средоточие тайной, никем не контролируемой власти.
Петр Вениаминович сбросил плащ, вопросительно посмотрел на привратника, тот едва заметно кивнул на неприметную дверь, ведущую в задние комнаты клуба, где уединялись те, кто хотел создать тет-а-тет. Здесь все всё понимали — без слов. Петр Вениаминович, не говоря ни слова, открыл дверь — она открывалась, только если предварительно нажать неприметный рычажок сбоку, замаскированный под деталь интерьера, — и исчез в паутине темных, едва освещенных коридоров.
Нужная ему комната была второй слева, там они встречались всегда, когда местом встречи выбирался Императорский яхт-клуб. И хотя человек, с которым Петр Вениаминович собирался встретиться, тоже был членом клуба, сегодня он приехал тайно и зашел сзади, со входа для прислуги. Появление его в клубе часто становилось поводом для досужих домыслов, ведь его знали слишком хорошо…
На ощупь Петр Вениаминович нашел ручку двери, повернул…
— Доброго здоровья, ваше высокопревосходительство…
Человек, сидевший в глубине небольшой уютной комнаты в большом кожаном кресле, рядом с журнальным столиком, лишь коротко кивнул. Он вообще не любил лишних слов, предпочитая словам действия — жестокие и эффективные. И он не уважал болтунов в своем окружении…
Не дожидаясь приглашения, Петр Вениаминович опустился в кресло напротив, осторожно положил на журнальный столик толстую папку, взял чашечку кофе, в которую, как он предполагал, была влита толика коньяка. И вправду — холодно, сыро и мерзко, пустым кофе не согреешься…
Человек в кресле шевельнулся. Он сидел так, что тусклый свет бра высвечивал часть лица, на месте глаз чернели провалы. Берген хорошо знал привычки своего шефа — за них его звали «призраком», конечно, за глаза…
— Признаться, я удивлен вас видеть, Петр Вениаминович… Случилось что-то экстраординарное?
В голосе действительного тайного советника Кахи Цакая, товарища министра внутренних дел, не слышалось ни следа грузинского акцента, хотя он родился и до восемнадцати лет жил в Тифлисе. Вообще, он не был похож на грузина, скорее на еврея — невысокий, полноватый, с крючковатым носом, с круглыми очками в дешевой оправе на носу. Из образа мелкого торговца выпадали только глаза, пустые и недобрые, да хриплый, каркающий голос. Каха Несторович Цакая был кошмаром либеральной интеллигенции, символом несвободы и угнетения. В его стылых, словно подернутых изморосью глазах они видели ночной стук в дверь, скорый суд, столыпинский вагон, ссылку и каторгу…
— Случилось, Каха Несторович, — Берген подвинул в сторону шефа кожаную папку, которую принес с собой, — соблаговолите прочесть это…
Цакая с недовольным видом взял папку, раскрыл ее на коленях, пробежал пару страниц. Потом хмыкнул — что с ним случалось, когда он бывал чем-то доволен, начал перечитывать более внимательно. Прочитал страниц десять, закрыл папку и внезапно рассмеялся своим хриплым, каркающим смехом.
— Вот видишь, Петр… — Цакая редко называл своих подчиненных по имени, только когда им удавалось его по-настоящему удивить. — А борзописцы говорят, что у нас нет свободы слова. Что цензура всем затыкает рот. А тут… Ты где это взял?
— Скачал из сети, когда летел сюда. Автор сих опусов — не кто иной, как молодой князь Воронцов. Хорошо, хоть под псевдонимом писал…
— Похвально, похвально… Это ведь тот самый князь Воронцов?
— Он самый…
— И где он сейчас?
— Официально — в военном госпитале, на излечении. Но это еще не все — Воронцов предложил план. Реализовать его без вашего одобрения, Каха Несторович, я не могу.
— Что ж, рассказывайте, сударь…
По мере того, как Берген рассказывал план, Цакая слушал все более и более внимательно, даже подавшись вперед всем телом. План был дерзким и рискованным, он выходил за те рамки, в которых обычно действовали разведслужбы. Еще месяц назад Цакая не стал бы и слушать об этом, но сейчас ситуация резко изменилась. Создавался новый орган, Чрезвычайный Антитеррористический Комитет, где первую скрипку играло заграничное отделение СЕИВК и выскочка Путилов, каким-то образом ухитрившийся влезть в доверие к Его Величеству. Цакая же считал, что терроризмом должно заниматься Министерство внутренних дел, и только оно. Оно для того и создано, для решения внутренних дел, а терроризм — дело внутреннее, и не стоило бы в него лезть всем, кто решил быстро продвинуться в Табели о рангах. В изложенном только что плане он увидел главное — возможность раз и навсегда утереть нос выскочкам из разведки. При этом оставаясь в той позиции, в какой он любил пребывать, — в тени, над схваткой…
План Воронцова был хорош двумя особенностями. Обычно внедрение агента в преступную или террористическую организацию производится под чужим именем и с легендированной биографией. В этом и состоит риск — все-таки земной шар слишком мал и вполне может встретиться человек, который знает агента под его настоящим именем либо под другим псевдонимом. Возможно, узнавший агента человек этот будет преисполнен самых лучших намерений — но для агента это будет означать разоблачение, возможно, и мучительную смерть, а для министерства — глупый срыв тщательно подготовленной операции.
Но в данном случае все фигуранты будут выступать под своими подлинными именами и биографиями. И как их ни проверяй — найти фальшь будет невозможно. Потому что фальши не будет — за исключением мыслей, но чужая голова потемки. Это давало возможность провести стратегическую операцию без должной подготовки и легендирования.
А все-таки Воронцов молодец… Сумел просчитать уязвимое место любого государства — его бюрократическую структуру — и предложил вариант, как ее обойти. Один-два человека с поддержкой, имеющие цель и идущие к ней. В этом случае в уязвимом положении оказывается уже вражеская агентура и террористическая сеть. Это им надо будет принимать меры к тому, чтобы остаться в живых, волей-неволей демаскируя себя.
Второй особенностью было то, что этот план родился не в министерстве. Этот план родился в голове человека, который до сего момента не имеет никакого отношения к специальным службам и знает о нем лишь ограниченное число лиц. Воронцова не знает и не может знать никто, он — пятый туз в колоде. Совершенно неожиданная и ничем не предусмотренная карта в колоде, легко меняющая всю суть игры…
— Господин Воронцов отчетливо понимает, на что он идет? — наконец задал вопрос Цакая. — Там не будет скидки ни на молодость, ни на что иное. Это игра, где ставка — жизнь. А легкая смерть — зачастую избавление…
Берген немного подумал. В принципе он был опытным агентуристом и чувствовал людей. В молодом князе Воронцове он увидел нечто такое, не соответствующее его возрасту и положению. Нечто такое, что заставляло верить в то, что он и вправду может сделать то, о чем говорил. Иначе Берген никогда бы не осмелился предлагать своему куратору из министерства «сырой», непроработанный план.
— Думаю, понимает, ваше высокопревосходительство… — осторожно ответил он, — князь с детства учился в нахимовском, оставшись без отца, а это — сами знаете, какая школа…
