Владимир Колычев - Лагерный пахан
Предчувствие его не обмануло. Конвоир доставил его в блок строгой изоляции, где томились особо опасные подследственные. По слухам, именно здесь находилась страшная пресс-хата, где администрация ломала особо упрямых арестантов. Из такой камеры можно было выйти живым, но навеки прописанным к петушиному кутку… У Трофима душа съежилась от одной только мысли, что впереди его ждет пресс-хата. Казалось бы, не за что, ну а вдруг?..
Душа сначала съежилась, а затем свернулась в морской узел, когда вертухай доставил его к месту. Это была камера – просторная, с яркой лампочкой под потолком. Вместо шконок – самые настоящие кушетки с мягкими матрацами. Черно-белый телевизор, холодильник, на стенах убогие, но ковры. Вентиляторы на лакированных тумбочках. За столом четыре типа – голые по пояс. Один с ног до головы в татуировках, другой – шерстяной, как обезьяна, третий вообще безволосый, но на широкой спине тушью выколот глаз – единственный и злой, как у Циклопа. Этот глаз смотрел на Трофима в упор – хищно, угрожающе. Четвертый тип был в меру волосат, в меру расписан, но непомерно мускулист – на руках перекатывались бицепсы размером с гирю, вокруг бычьей шеи бугрились мышцы…
Четыре койки, четыре «пассажира» – выходило, что у Трофима своего места здесь нет и быть не может. Не для отдыха доставили его сюда, гнобить его здесь будут, чморить, а может, и убивать… Пресс-хата это, а обитатели ее – позорные лохмачи, грязные животные, которым нет места среди честных арестантов. Кто-то сам ссучился, кого-то опустили. Теперь они сами ссучивают и опускают. Для того менты и держат их здесь, потому и создают им условия для безбедного существования. Телевизор показывает неплохо, в холодильнике наверняка что-то есть пожевать…
Трофим чувствовал, как леденеют руки и наливаются предательской тяжестью ноги. С кем-нибудь из этого квартета он бы еще мог справиться, но против всей этой кодлы шансов у него не было.
Арестант с глазом на спине резко повернулся к Трофиму лицом, хищно уставился на него всеми четырьмя глазами… Дело в том, что под каждой ключицей, в тех местах, где лагерные авторитеты накалывают себе звезды, у него также были изображены глаза. Такие же злые, такие же гипнотизирующие… И если настоящие глаза могли изменить выражение, а вместе с тем и настроение, то эти – никогда. Как не мог измениться приговор, который кто-то из сильных тюремного мира сего вынес в отношении Трофима.
– Ну чего молчишь, гусь? – глумливо спросил глазастый. – Здороваться не учили?
– Нет… То есть да… Привет, братва… – в замешательстве выдавил из себя Трофим.
– Братва?! Мы-то братва… А ты кто по жизни, а? – зловеще усмехнулся мускулистый.
– Я?!. Правильный пацан, да…
– Правильный? А кто тебя и чем правил, а? Через какое место?.. Может, ты петух по жизни, а?
– Нет!
– Э-э, зачем так говоришь, дорогой? – пугающе осклабился шерстяной.
Трофим определил его национальность. Армянин. Злобный разлихой ара…
– Сегодня не петух, завтра петух… – с едва уловимым акцентом продолжал тот. Хочешь, я тебе погадаю, а? Дорого не возьму. «Катька» – и все дела?
– «Катька»?! Нет у меня таких денег, – подавленно мотнул головой Трофим.
– Да? Тогда я тебе бесплатно погадаю. Если платно, то все хорошо у тебя будет. Если бесплатно, то сам Катькой станешь… Хочешь Катькой быть?
– Слышь, зачем так говоришь? Сам знаешь, что не хочу…
– Да, но твое хочу – не хочу никого здесь не колышет… Ты в курсе, что я Глазастому тебя проиграл, а?..
– Проиграл, – ухмыльнулся упомянутый арестант.
Ошеломленному Трофиму показалось, что синий глаз под правой ключицей игриво подмигнул ему. Вырвать бы его вместе с мясом, чтоб не мигал. Вырвать бы, да как? Трофим ясно осознавал собственную беспомощность. Его могли проиграть в карты, его могли опустить. И все по приказу ментовских беспредельщиков. Если лохмачи уже раскинули карты на Трофима, значит, они давно ждут его. Значит, они готовы исполнить хозяйский приказ…
– Теперь ты мой, – глумился Глазастый. – Захочу, мальчиком будешь. Захочу, девочкой…
Трофим молчал. Если твое слово ничего не значит, лучше держать рот на замке.
– Ну и что мне с тобой делать?.. Чего молчишь?.. Гля, застеснялся, аки красная девица! Утю-тю, Аленушка!
Трофим стоял с низко опущенной головой, тело трясло, как в горячечной лихорадке. Так и подмывало повернуться к лохмачам спиной и что есть мочи забарабанить по двери. Но делать этого нельзя. Во-первых, сломиться с хаты – это само по себе большой косяк. А во-вторых, ему никто не откроет. Вертухай в курсе, какой водевиль здесь вот-вот начнется…
– Чо? Страшно? – спросил мускулистый. – Ну, чо молчишь, в натуре?
– А о чем говорить? – затравленно пожал плечами Трофим.
– О жизни. О том, как там на воле, а?
– Да чо на воле, нормально там все…
– Нормально – это не ответ… Расскажи, как там. Лето, да? Птички, ля, поют?
– Поют, – кивнул Трофим.
– Девки в коротких юбках, да?
– Ну, есть…
– А ты чего в штанах? Гы-гы!
Гнусный смех усилился еще тремя глотками, катком проехался по ушам.
– Снимай штаны, да, будем смотреть, как ты в юбке, да… – хватался за животик Глазастый.
Трофим попятился, уперся спиной в стену. Никогда ему еще не было так страшно, как сейчас…
– Ты чо, не понял? – злобно оскалился армянин.
Сначала с лавки поднялся он, за ним – Глазастый, затем остальные двое. Беспредельщики обступили его с трех сторон, они смотрели на него, как черти на прибывшего к ним в ад новичка. Суда не будет, и так все ясно – в котел, и никаких запятых…
– Э-э, так нельзя… – мотнул головой Трофим.
– Чо ты там пролепетал? – скривился мускулистый.
– Я… Я никому ничего не делал… За что?
– Что за что? Думаешь, мы тебя наказывать будем? Нет, мы тебе счастья дадим, много счастья…
– Скажите… Вы это, скажите, что сделать надо. Я все сделаю. Только не троньте…
– Ты чо, целка, да?.. Ну так встань на колени, умоляй. Может, и не тронем тебя…
Трофим в панике закрыл глаза, обхватил голову руками и пригнул ее к груди. Будь что будет, но на колени он не станет…
– Гордый, да? – продолжал глумиться Глазастый. – А мы как раз гордых ломаем… Братва, кто первый?
– Ты на стирах его взял, ты и делай… – подал голос армянин.
– А если это, переиграть? Я его на кон поставлю. За две осьмушки…
Трофим крепче зажмурил глаза… Осьмушка, осьмак – пачка чая весом пятьдесят граммов. Не такую уж большую цену дают за его голову. Если бы только за голову…
– Идет, – отозвался мускулистый.
Лохмачи вернулись к столу, бросили карты. Сначала они играли в «буру», затем в «двадцать одно», затем еще во что-то… В какой-то момент Трофим понял, что они совершенно забыли о нем. Но ведь рано или поздно они о нем вспомнят…
Беспредельщики допоздна играли в карты, затем завалились спать. Даже свет выключили полностью – в обычной хате такое недопустимо, но, видимо, в этом сучьем кутке можно все.
Трофим как стоял у стены, так и опустился на корточки. Всю жизнь бы так сидел, лишь бы его не трогали…
Всю ночь и просидел – то поднимаясь, чтобы размять затекшие чресла, то засыпая…
Утром общий для изолятора подъем лохмачей не касался – они спали, а к ним никто для проверки не заходил. Просыпались по очереди, один за другим прошли через дальняк, умылись, собрались за столом. И только затем как бы вспомнили о существовании Трофима.
– У меня подруга была, – мечтательно закатил глаза мускулистый. – Я с ней по утрам просыпался и сразу моцион делал, по самые помидоры…
– Так в чем проблема? – Глазастый кивком головы показал на Трофима. – Девочка уже созрела… Да и нам вместо утренней зарядки…
И снова, как вчера, лохмачи обступили Трофима.
– Как за ночь отдохнула, красавица?.. Не пора ли братву потешить?
– Чего не пора, если пора, – оскалился мускулистый. – Сама дашь или как?
Трофим мотнул головой.
– Ну смотри, сама виновата…
Он ждал удар и вовремя отреагировал – отбил летящую в грудь руку. Но в это время Глазастый упал к нему в ноги, взял на «вертушку» – Трофим растянулся на полу. Четыре пары рук схватили его, швырнули на ближайшую кушетку, сорвали штаны…
Трофим знал, что сейчас произойдет, и в ужасе сжался в комок. Но лохмачи почему-то не торопились. Глазастый поднялся, скрутил особым способом полотенце, намочил его в воде. И со всей силы ударил им по голым ягодицам. Раз, второй, третий… На сорок четвертом ударе Трофим понял, что теряет сознание от боли.
Очнулся он в том же месте, где сидел на корточках всю ночь. Лежал на боку. Штаны на месте. Задница горит огнем, болит невыносимо. Но это внешняя боль. Внутри вроде бы все в порядке…
Глазастый заметил, что он очнулся, в гнусной ухмылке оскалил гнилые зубы.
– Это мы тебе кренделей напекли. Типа, на свадьбу. А первую брачную ночь вечерком тебе устроим…
Трофим закрыл глаза. Ни один даже самый кошмарный сон и близко не мог сравниться с той жутью, которая выкручивала его наизнанку сейчас. Если бы Глазастый поднес к нему нож, чтобы перерезать горло, он бы только спасибо ему сказал…
