Александр Грог - Время своих войн-1
- Это не тот Курт! - сказал Сеня, но все равно отложил, потом отошел в сторону, воткнул и навалившись всем телом, стал с ожесточением вкручивать. - Весной все равно оттает и повалится! - заругался Сеня, чему-то злясь.
Про Курта, который не раз, с каким-то грустным убеждением говорил - "Я не немец, я - австриец!" - вспоминать было странно-печально. То же самое Курт говорил, когда помогал выносить вещи, а потом поджигал их дом, но здесь он уже прибавлял, что придет немец, увидит, что Курт дом не сжег, сделает ему, Курту, пух-пух-пух! Курт говорил смешно, Катю это всякий раз веселило, но только не тогда, когда он жег их дом. Пусть даже и не жили они в нем давно - немцы его сразу заняли, как пришли - хороший дом, братья Михайловы рубили, не кто-нибудь. Себе рубили! Тем, кого выгнали, разрешили приютиться в старой бане у реки: Макаровна со своими шестью детьми, баба Стефания, Катя с Сеней и еще одна женщина с сыном, что отстала с эвакуируемыми - его потом на глазах у Кати и убили. Но тогда не Курт на работу возил, а другой...
Сеня скинул фуфайку, заголил руку до плеча, опустил в сечку, радуясь, что ее так много, нащупал картофелину, осторожно вынул, дал держать Кате, стал щупать вторую... Катя прижала картофелину к щеке.
- Гладкая!
- У нас сорт другой. С нашей толку больше! Лучшего сохранения! - сказал Сеня и запнулся.
Картошку свою недохранили. Катя вспомнила, как солдаты раскрыли картофельную яму, а Сеня пришел ругаться на них. И сказали друг другу много обидных слов. И как посерел лицом, когда его обозвали - "фашистский выкормыш". И сказать на это было ничего нельзя, потому что немцы кормили тех, кто работал, а кто не работал, те умирали. И не сказать им, что немца убил, потому как они сами каждый день убивают, и их самих, быть может, убьют, а Сеню уже нет... Сеня не пошел к командирам жаловаться, а солдаты вернули часть картошки.
Сеня сдвинул костер в сторону, а в жар пихнул картохи и присыпал...
Катя вспомнила как жарили кротов и сглотила слюну. Кроты вкусные. Жарили их на палочках. Сеня ловил много - сдавал шкурки. По всякому ловил, и проволочными витыми капканами - сам понаделал из стальной проволоки, и даже руками. Катю тоже научил - надо сидеть тихо и ждать, когда крот холм свой зашевелит, тогда сразу же ход перекрывать, нору - ее видно, вздутая она, потом быстро раскапывать... Кроты на вкус одинаковые, а шкурки разные. С подпалинами не хотели брать вовсе. С подпалинами считались браком, как линялые. Брат Сеня уговаривал, чтобы взяли по другой цене, но так и не уговорил. Баба Стефания из выбраковышей сшила душегрейку, ту самую, которая сейчас у Кати под пальто поддета.
- Проживем! - в который раз говорил Сеня-брат, и Катя понимала что проживут, но есть хотелось все время. Себе удивлялась, Сеня-брат ел не больше ее, а был большим - ему, наверное, больше надо? Или нет - поскольку уже вырос? Не замечая, что Сеня до взрослых еще не дотянулся. Иногда пугала сама себя, что внутри червяк завелся. Сеня-брат глистов вывел чернобыльник заваривая, Катя сама видела, как вышли, и Сеня сказал, что глист большим может быть - во весь желудок, и чтобы всегда руки мыла, они с грязных рук заводятся. Катя скребла руки с песком и золой, ее и для мыльной воды разводили, этим же отскребали, мыли посуду... Руки были в цыпках и поверх потрескались, было очень больно. Сеня опять ругался, чтобы не забывала вытирать насухо и часто не мочила. Мазал маслом, но не тем, которое можно есть...
У Сени тяжелые немецкие ботинки, Катя не спрашивала откуда. Может быть оттуда, откуда все. Ходил по лесу и окопам, собирал всякое и сволакивал в одно место за рекой, потом сортировал и перепрятывал. Сейчас в лес ходить можно было. За это больше не расстреливали. А раз очень-очень повезло... Ту бочку Сеня два дня катил. Теперь она в огороде была врыта, сверху крышка, гнилухи и всякий мусор. Леня иногда открывал, ковырял там веслом-обломышем, выворачивал кусок машинного масла в котелок и носил на обмен. Катя к ближним окопам тоже с ним ходила, помогала патроны собирать которые россыпью, и блиндажах раскапывать, ко всему, кроме патронов, другому Сеня ей запрещал прикасаться - велел его звать, случалось хвалил. Все, что собирали, густо мазал маслом, складывал в снарядные ящики, иногда еще обматывал поверх тряпками и опять мазал маслом. Говорил - пригодится! Хотя бы для охоты!
Катя несколько раз видела как убивают. А один раз сама помогала. Выкрикнула по-немецки одно нехорошее слово, немец повернулся, а Сеня, который на корточках рядом сидел - червяков немцу насаживал, тыркнул его ножом в шею, который под кладками был зажат, и потом стал тыркать везде, даже когда тот с кладок стал сползать все тыркал и тыркал. От немца крови было много больше - все кладки залило. Питаются лучше, либо Сеня неправильно его убил... Потом мама Аладика подбежала помогать кладки мыть от крови, а немец, как упал, так по воде и уплыл, но неживой.
Неизвестно, что другие немцы подумали - искали долго, но не нашли. Если бы в деревне кто-нибудь из взрослых мужчин был, может быть и расстреляли, но на женщин и детей думать не стали, хотя автомат пропал и ботинки тоже. Подумали, что он в другую деревню ушел, он иногда уходил, а партизан здесь не было, хотя Катя видела партизан, одна такая к ним заходила, хлеба спрашивала, а тут немцы стали к бане спускаться, так она фуфайку бросила, стала на нее и давай стирать уже замоченное. А по шее вши ползут! Катя подумала - увидят, что вши, сразу догадаются, что партизанка, и всех тогда расстреляют, но немцы не зашли, они купаться спускались. Потом Сеня и полицая убил, но так, что подумали на другого полицая. Катя опять это видела, хотя Сеня не знал, что она видела, и видела как невиноватого полицая забирают, и как он трясется, совсем как Аладик, когда его расстреливали, и подумала, когда ее убивать будут, тоже так будет, но когда Сеню будут убивать - он трястись не будет ни за что!..
Сеня выкатил картохи. Катя зажала свою рукавами, наклонилась и стала нюхать, вбирая в себя сытое тепло. Сеня у своей выел середину и отдал половину ломкой, пачкающейся кожуры. В кожуре самая сытость. Потом Катя взялась за свою...
Аладик с братом Сеней воровали мешки - бабы распускали их на носки, Катя сама в таких носках ходила. Звали его не Аладик, и даже не Владик - Катя слышала, как мать его звала по другому и разговаривала на незнакомом языке, но всем, к месту и не к месту, говорила, что зовут Владиком. И Аладик это подтверждал, угрюмо кивая.
В тот день Катя сама слышала, как Сеня сказал, что сегодня не надо - сегодня не Карл, а другой, но Аладик рассмеялся, а когда отъехали, подполз на карачках к заднему борту и бросил в сторону скатанный мешок. Машину остановили, слышала, как немец орал шоферу, потом всех заставил вылезти, так же всех повел к мешку - поднял, стал тыкать в лица и спрашивать - кто? Никто на Аладика не показал, но тот затрясся и сразу стало понятно - кто. Отвел в сторону, отошел на два шага и расстрочил из автомата. Катя видела как с груди словно камнями пыль выбило, а потом Аладик упал, а потом закричали, запричитали, а немец повел автоматом в их сторону, и все замолчали... А Катя закрыла глаза и больше ничего не видела, и открыла, только когда приехали. Сеня больше мешки не воровал, но убил немца. Правда, другого, этого офицеры куда-то перевели... Убил на кладках, когда тот рыбу ловил, а мама Аладика помогала кровь отмывать.
А потом фронт пришел, всех стали угонять, а Сеня сделал так, чтобы санки их, на которых Катя сидела с вещами, не скользили совсем, и от больших саней их отцепил, будто они сами. И следом тянул изо всех сил - все видели - как старается, даже плакал, показывал, что боится отстать. Даже немец соскочил, взялся помогать, потом плюнул, махнул рукой и побежал догонять...
Тех кого угнали, ждали в 45-ом и 46-ом - не вернулись никто. - Может, под бомбежку попали, - в очередной раз говорил кто-то, а Катя всякий раз перед сном тихонько плакала, но так, чтобы Сеня не услышал - он очень не любил, когда она плакала.
Катя картоху съела и согрелась больше чем от костра, осоловела, стала клевать носом. Сеня надавал тумаков под бока - идти надо! Катя заплакала. Брат-Сеня рассердился, но пообещал, как вернутся, запечь сладкого. Сознался, что лук закопал в снег. Печеный лук, если до того хорошо замороженный, очень сладкий. А тут еще и сечку можно запарить.
- Теперь на плече придется нести, - сказал Сеня, глядя на мешок.
- Я помогу! - сказала Катя, веря, что действительно поможет.
- Ничего, - сказал Сеня. - Недалеко теперь...
* * *
Пред всякой операцией, темной, чистой или серенькой, положен утряс личных дел. Чтобы потом только чистое бельишко и мысли без домашних забот. Извилина остается у Седого - некуда ему, да и запрошлый глупый перелом разболелся. Георгию тоже теперь некуда - решил по району прогуляться, посмотреть - чем дышат. Седой отговаривал - стоит ли лишней злостью набираться, не во вред ли? Многое предстоит делать, тут бы хорошо холодным разумом. Не отговорил...
