Александр Грог - Время своих войн-1
Неизвестно, кто и как потом писал статистику по "южным псковским", но тех, кто носили родовое звание "вязовские кровушки", включающие в себя длинную цепочку деревень и выселок вдоль реки Великой, ее верховьях, разом набили два эшелона. Так родней тогда и брали, чтобы бок о бок воевали и пристыдили, если кто сплоховал. Погибли в первый же год войны - где? - неизвестно. Не было еще таких войн, чтобы убивало всех. Стали! Гитлеры пришли... Кто-то говорил, "вязовские кровушки" на псковском рубеже постановили больше не отступать, не приказ такой получили, а сами решили - миром своим. Может быть и так. Война слизнула. Оставшихся добрала оккупация, а последние крохи хрущевские дела. И деревни - вся гирлянда их, многоголосая, затейливая - исчезли бесследно, редко где оставив молчать за себя угловые камни...
- А правда, что отец с водяным дружил? - спросила Катя.
- Правда! - сказал Сеня.
...В глухую осень сорок первого пришел Михей. Сеня чувствовал как кто-то по звериному смотрит из-за реки. Вечером специально вышел на кладки с удочкой, стал ждать. Человек переплыл, вцепился в кладки, вылазить не стал. Голый, тощий, должно быть, одежду развесил на том берегу - осмотрительно.
Сеня с трудом признал Михея, который был им каким-то боком родня, если считать по дальним и сводным.
- Ползи к бане, - стараясь не смотреть в его сторону, сказал Сеня. - Там наши, укроют под полом.
- Кто?
- Мы, бабка Стефанида, Макаровна со своими...
- Дети с ней?
- Все шесть.
- Не пойду, - сказал Михей. - Про своего станет спрашивать, а он погиб, голосить начнет.
С Енисеем разговаривал как со взрослым, словно он последний или самый старший остался. Стуча зубами успел рассказать про пересыльный лагерь - там всяких много, но "вязовских кровушек" было только пятеро.
- Мы вчетвером ушли, отец твой, Иван Алексеевич Михайлов, велел кланяться, он не сдюжил, рана у него нехорошая.
- Оставили значит? - глухо спросил Сеня.
- Он так велел. Антонов огонь пошел от бедра.
- Остальные где?
- У Абрацево стреляли по нам, Егориных, Кирю и Павла, сразу насмерть. А дядьку твоего, Алексея Алексеевича, закопал у Новой Ранды, дальше не сдюжил нести.
- Где?
- Там видно. Свежий холмик и ветка воткнута еловая.
- Цела мельница? - зачем-то спросил Сеня, про водяную мельницу на которой когда-то - уже кажется что так давно - работал его отец.
- Нет, порушена, но восстановить можно, - сказал Михей и неловко добавил: - Дядьку твоего перезахоронить бы, я глубоко не смог. Волки раскопают...
- Мне туда не попасть, у нас за уход расстреливают, партизан боятся.
- А что, есть партизаны?
- Наши повывелись, а с Белоруссии заходят. Ты куда теперь?
- Сперва домой.
- Не ходи, там теперь плохие немцы, не по-немецки разговаривают. Дядьку Серафима убили.
- Он же старый совсем!
- Шапку не снял. Гвоздями приколотили. Так велели и похоронить - в шапке и с гвоздями... Автомат дать?
- Откуда у тебя автомат?
- Нашел! - соврал Сеня.
Пришла сестра, Михей поднырнул под кладки.
- Иди домой! - строго сказал Сеня.
- Меня Васька обижает!
- Иди! Скажи, сейчас приду - щелбанов ему надаю.
- И Витька!
- Ему тоже.
- Ты с кем-то разговаривал.
- С водяным! - сказал Сеня. - Иди, не мешай, мы не договорили еще.
- Я посмотреть хочу!
- Только не ори! - предупредил Сеня. - А то получишь от меня.
- Он добрый?
- Добрый.
- За нас?
- Да, за нас.
- Тогда не буду! - пообещала Катя.
- Сейчас выплывет... Не спугни. Хорошо?
- Хорошо.
- И не смотри на него, немцы могут заметить. На поплавок смотри...
Плеснуло.
- На дядю Михея похож, - сказала Катя.
- Молчи! - предупредил Сеня. - Дай мне с ним договорить.
- Молчу, - сказала Катя.
- Моих когда видел? - спросил Михей.
- Давно. Ваши, слышал, работали на Древяной Лучке, потом их куда-то дальше угнали.
- Так значит, - постарев лицом сказал Михей.
- У меня автомат есть, - напомнил Сеня. - И футляр с обоймами. Могу дать.
- Нет, - сказал Михей. - Прибереги. Мне с винтовкой сподручней. Я за такую же расписывался, должен отчитаться. Хлеб есть?
- Сейчас пройдусь - соберем.
- Крючков бы еще и леску.
- Лески нет, я конским волосом. Сейчас от своей намотаю.
Взял щепку, смотал, потом, не возясь, обломил кончик удилища, уронил на кладки.
- Сидор принесу как темно станет, положу в тот куст к воде... Плыви обратно - замерз уже совсем.
- Подожди, - остановил Михей. - Отец ваш, Иван Алексеевич Михайлов, велел кланяться и простить, что так получилось. Еще сказал, что в доме, возле дырника, меж бревен червонец заткнут. Велел взять.
- Как его теперь возьмешь? - растерянно проговорил Сеня. - Немцы, штаб у нас.
- Бывайте! - сказал Михей и нырнул.
- Откуда водяной отца знает? - удивилась Катя.
- Отец мельником работал. Забыла? Дружили они...
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
"В следующем году мы окончательно завоюем и те территории Европейской России, которые остались еще не занятыми... Принципиальная линия для нас абсолютно ясна -- этому народу не надо давать культуру. Я хочу здесь повторить слово в слово то, что сказал мне фюрер. Вполне достаточно: во-первых, чтобы дети в школах запомнили дорожные знаки и не бросались под машины; во-вторых, чтобы они выучили таблицу умножения, но только до 25; в-третьих, чтобы они научились подписывать свою фамилию. Больше им ничего не надо..."
/Г.Гиммлер - министр образования и пропаганды Третьего Рейха - речь перед высшими руководителями СС и полиции на юге СССР в сентябре 1942 г./
"На Востоке я намерен грабить и грабить эффективно. Все, что может быть пригодно для немцев на Востоке, должно быть молниеносно извлечено и доставлено в Германию..."
/Г. Геринг, план "Ольденбург"/
"В России, как и в любой стране мира, часть населения, составляющая элиту общества, должна иметь от жизни всё. Удел остального населения - обслуживать своих лидеров. При этом естественным явлением будет и то, что часть населения будет вымирать от голода, а часть будет находить себе пропитание на помойках..."
/В.Кириенко (Израитель) - бывший премьер-министр России (ныне - Полномочный представитель Президента в Приволжском Федеральном округе) - речь перед выпускниками Всероссийского института повышения квалификации МВД России в 2002 году./
(конец вводных)
--------
- Есть хочется! - в который раз сказала сестра.
- Я помню! - чуточку сердито буркнул Сеня, понимая про что она думает.
Две настоящие картофелины, это тебе не "тошнотики", что получались с той, которую весной после запашки разрешили обобрать на совхозном поле.
Уже дотопали до "немецкого кладбища", куда сносили невыживших раненых от палаток развернутого здесь полевого госпиталя. Здесь не скопом закапывали, как наших, которых собирали с полей, а каждого в отдельной могиле, красивым березовым крестом и надписью.
Мимо этого кладбища теперь ходить страшновато - могилы открыты. Это дядя Давид летом и осенью чудил, то про которого все говорили, что он "порченый" и не поймешь откуда - то ли питерский, то ли ташкентский - хвастал, что работал там во время войны, какую-то бронь имел. За каким лешим оказался здесь, не вернулся туда, откуда родом, но осел - прилепился к хозяйке с уцелевшим двором. Как было принято говорить - ушел в примаки - дело среди мужчин неуважаемое. Ходил сюда рвать золотые зубы. Вот от этого поваленные кресты и раскрытые могилы. Здешние крестов не валят. Катя подумала, что дядя Давид очень смелый, это наверное, страшно у мертвяков зубы рвать. Потому подумала: так им и надо, фашистам! Пусть без зубов лежат!
Здесь Катя совсем притомилась. Хотя снег отсвечивал, дорогу было видно, но дальше не полями идти, а лесом - темно. Сеня сказал скоро луна будет и холодно станет, а пока можно отдохнуть. Место открытое, никто незаметно подойти не сможет. Катя подумала - если только из могилы, и поругала себя - мертвяки не ходят, мертвых она видела своих и чужих, и ни один не пытался обидеть. И потом, это наша земля, чужие должны бы лежать тихо, это чужим у нас страшно лежать.
Сеня наладил костер, нарвал коры с крестов, принес те, которые повалились. Стало светло, и печь в тот бок, которым поворачиваешься. Кресты, подумала Катя, горят лучше, чем любые дрова, даже если они и не такие, не березовые. Почему так? Сеня принес еще. Катя стала громко читать имена, немецкое она читала даже уверенней, чем Сеня. На одном по буквам разобрала: Курт и попросила - не жги!
