Андрей Таманцев - Рискнуть и победить (Убить демократа)
— Залезь во все компьютеры Тампельсдорфа. Пассажиры, экипажи, маршрут. — И, немного подумав, добавил:
— И вообще во все местные авиалинии.
Макс помедлил. Большая часть информации, которую хотел получить Блюмберг, была незаконной. Но в немце, как и в любом человеке, понятия «законно» или «незаконно» перемешиваются с другими понятиями: «поймают» или «не поймают».
Макс Штирман знал о компьютерах все, что может знать человек, и даже немножко больше. Разве что Вейнцель знал столько же — да и то с другой, со своей стороны.
Они вполне преуспели в своем деле. Ни для Макса, ни для Вейнцеля не представляло особой проблемы войти в компьютеры НАСА или бундесвера, а не делали они этого лишь потому, что Аарона Блюмберга не интересовали тайны американского космического агентства или система тяжелых вооружений бундесвера. Что выбросит следующей весной на рынок Карден — другое дело. Как отразится противостояние ООН и Хусейна на цене нефти — тоже интересно. Как мировые биржи отреагируют на победу красных в российской Госдуме-и здесь было над чем подумать. А лезть в секреты НАТО — кому оно нужно?
Так что размышления Макса носили в данный момент не профессиональный, а как бы морально-этический характер.
Еще в первые дни их сотрудничества Блюмберг заявил:
— Мы не собираемся красть никаких секретов. Мы вообще ничего не собираемся красть. Есть подсчеты, которые рисуют любопытную картину. Практически девяносто процентов всей разведывательной информации добывается из материалов открытой печати. И только десять — запомните, юноши, эту цифру — только десять! — добывается так называемым агентурным путем. И большая половина из этих десяти оказывается на поверку или «липой», или — хуже того — дезой, дезинформацией. Наш путь — открытые источники информации. И у нас достаточно мощные машины, чтобы выловить все, что нам нужно.
Влезть в терминалы Тампельсдорфа или других маленьких аэродромов — это было совершенно безопасно. Но вопрос был в другом. И Макс его задал:
— Значит ли это, что мы переходим пограничную линию?
Блюмберг понял, о чем он хочет спросить. Разговоры на эту тему возникали и раньше. Еще года три-четыре назад, когда Аналитический центр Блюмберга только делал первые шаги, компьютерный рынок даже не определился еще как рынок. Его попросту не существовало. Не было и законов, регламентирующих его деятельность.
Только в последние годы начали прорисовываться понятия «законно» и «незаконно».
И теперь молодой сотрудник напрямую спрашивал своего шефа, насколько законной окажется их дальнейшая совместная деятельность.
Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:
— Ты когда-нибудь видел, как горит тайга?
— Что такое тайга? Это лес, так?
— Да, лес. Много леса. Очень много. И сухого. Так вот, когда горит тайга, даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы. — Он подумал и добавил:
— И любые законы.
— Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? — уточнил Макс.
— Прежде всего я хочу узнать сам — так ли это? А что, когда и кому я буду говорить — это другие вопросы. И если ты сейчас же не включишь свое железо, то получишь этой бутылкой по своей белобрысой башке. Копфен. Понял, хрен мамин?
— Яволь, герр капитан! — дурашливо козырнул Макс, манипулируя кнопками клавиатуры.
— Герр капитан! — презрительно повторил Блюмберг, прикладываясь к горлышку «Кавказа». — Зови уж просто: герр оберст. Или совсем просто: господин полковник.
И хотя ничего больше Блюмберг не сказал, а Макс не спросил, молодой немец вдруг понял, что этот потрепанный жизнью еврей не врет: он действительно полковник. И не просто полковник. Ох непросто! И еще как непросто!
* * *Минут через пятнадцать Макс положил перед шефом распечатку данных по всем аэропортам местных линий Германии. Блюмберг искупил свой тяжкий грех еще одним стаканом «Кавказа» и затребовал данные по всем небольшим пассажирским компаниям севера Германии.
Макс возмутился. Глупей приказа не придумаешь. Что можно оттуда выловить? Уж лучше влезть в сервер «Плейбоя» и полюбоваться на тамошних отборных красоток. Но Блюмберг был похож на охотничьего пса, охваченного горячкой погони. Не позой.
Поза-то как раз у него была, как у дворняги, изнывающей от зноя и блох, но внутри все словно бы подрагивало в напряжении. Поэтому Макс лишь пожал плечами и выполнил эту муторную и дурную работу.
Через полчаса белоснежные листки распечаток лазерного принтера заполнили все свободные углы комнаты. Блюмберг едва ли не рвал из пасти принтеров готовые оттиски, в секунду прочитывал их и либо бросал на пол, либо откладывал на стол, который подтащили к качалке.
Еще через час этой дурной, по твердому убеждению Макса, и совершенно бессмысленной работы Блюмберг вновь уютно устроился в качалке и внимательно просмотрел все отобранные материалы. Потом протянул их Максу, как бы милостиво разрешая и тому порадоваться успеху общего дела.
Но Максу этого не удалось. Как ни вглядывался он в имена людей, приплывших или прилетевших в Германию за минувшие день-полтора, сколько ни повторял про себя, по-школьному шевеля толстыми губами, названия судов, типы самолетов и пароходные компании, в голове не складывалось ничего.
В голове было то же, что и во всей мансарде, — бумажная каша.
Блюмберг все более и более уныло поглядывал на молодого компаньона, который даже про жвачку свою забыл, потом заявил:
— Последний шанс. Нет — значит, нет. А чего нет, того нет и быть не может. — Сформулировав этот странный и требующий длительного обдумывания афоризм, Блюмберг каким-то иным образом сложил лежавшие перед ним документы и протянул Максу:
— А так? Говорит это тебе что-нибудь?
Ничего это Максу не говорило. Хоть тресни.
— Последняя подсказка, — заметил Блюмберг. — Но это — точно последняя, клянусь мамой Ривой. Вчера во Франкфурте-на-Майне приземлился самолет Люфтганзы, следующий из Москвы. Среди пассажиров первого класса было два человека. Одного ты не знаешь и знать не можешь. А другого не можешь не знать. Вот он!
И Блюмберг жестом фокусника бросил перед Максом номер иллюстрированного журнала, на первой странице которого какой-то вполне обычный с виду, средних лет и довольно респектабельный господин обменивался рукопожатиями с встречавшими и принимал первые робкие тюльпаны.
— Я не видел его в Интернете, — сообщил Макс.
— Сдвинулись вы на своем Интернете, — отмахнулся Блюмберг. — Я его там тоже не видел. Я просто притормозил у киоска и купил журнал. Тебе не приходит в голову, что сохранились и такие вот простые способы добывания информации?
Макс внимательно всмотрелся в человека на снимке.
Да, он его знал. Его знал весь мир.
Потому что это был один из самых могущественных людей России — один из первых вице-премьеров, курировавший экономический и топливно-энергетический комплексы, Андрей Андреевич Шишковец.
* * *Только тут до Макса начало кое-что доходить.
— Переговоры, — предположил он.
— Еще один такой же ответ, и я налью тебе целый стакан «Кавказа», — пообещал Блюмберг. — Клянусь мамой Ривой.
От этой перспективы Макса слегка перекосило, но он все-таки мужественно продолжал:
— Тайные.
— Но у всех на виду, — подхватил Блюмберг. — И от этого еще более тайные.
Предмет переговоров?
— А «Кавказом» не будете угощать? — опасливо поинтересовался Макс.
— Так и быть, — ответил шеф, не выпуская из рук бутылки. — Раз не ценишь, зачем продукт переводить? Ну?
Макс перебрал бумажки с фамилиями пассажиров маленьких самолетов и судов, полученные из местных компьютеров. Из них выбрал шесть:
— Министр финансов Латвии. Министр морского транспорта Литвы. Председатель национального банка Эстонии. Министр морского транспорта России. Остальное — мелочь: немцы, финны, шведы, датчане. Практически — ни одной ведущей фигуры.
Уровень: члены экспертных групп, не больше. Шеф, если вы еще раз приложитесь к этой бутылке, я наблюю прямо вам на колени.
Аарон Блюмберг с нескрываемым сожалением посмотрел на остатки «Кавказа» и отрешенно махнул рукой:
— Ладно, давай твой джин, чтоб ему вместе с тобой… Только без тоника, без тоника! Себе тоник лей — хоть в штаны. Совсем молодежь обнаглела. Мало того, что им джин подавай, так еще и тоником норовят разбавить. — Он немного подумал и добавил:
— А некоторые извращенцы — еще и льдом!
Макс не очень понимал, почему лед и тоник в джине — извращение, еще меньше он понимал, почему он должен лить тоник себе в штаны. Но уступка шефа с «Кавказом» была в известном роде историческим событием, и Макс решил не омрачать своего торжества мелкими бытовыми подробностями. Единственное, что его серьезно огорчало: то, что Николо Вейнцель не поверит, будто шеф согласился отменить царское угощение. Нет, не поверит. А сам шеф не подтвердит, гордость ему не позволит. Так что придется этому успеху радоваться в одиночку.
