Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи
В это мгновение жизнь для Василия Петровича вновь стала светлой, легкой и понятной. Он отомстит, даже если ценой этой мести будет собственная жизнь, не говоря уже о тех трехста. Терять ему нечего. Семьи у него нет, родители давно умерли. Друзья в России? Только партнеры по бизнесу и собутыльники. ФСБ бессильно перед ним. Они никому не смогут испортить жизнь после его смерти, если операция не удастся. Вот только бы не подвел летчик, но Моргунов хорошо помнил его бездонные глаза и знал, что тот не подведет. „Если ему только удастся вовремя взлететь, можно быть в нем уверенным более, чем в себе самом.“
Моргунов захлопнул каталог и швырнул его обратно на стол. С этого момента главным его занятием стала отработка до последних мелочей собственных действий. Быстрых и точных действий, когда Хорев будет уже в воздухе.
Предупредительный звонок, который к тому же должен был подтвердить надежность связи, летчик сделал как и обещал, в воскресенье.
„Си, Мендоса?“ — назвал Василий Петрович пароль, который Хорев получил вместе с телефоном.
„У меня всё в порядке, жди следующего звонка“ — коротко и невыразительно проговорил летчик.
Связь оборвалась. Слышимость оказалась приемлемой, оставалось надеяться, что и в кабине истребителя она будет не намного хуже.
Спутниковая телефонная связь уже была известна в России, так что переговоры на её частоте не должны кого-то особенно заинтересовать. Но Хорев осторожничал и был прав. Если этот звонок и был прослушан, то извлечь из него ничего не удастся.
Затем позвонил Рогов, в условленное время, ночью и в качестве дополнительной предосторожности во всё ту же телефонную будку. Чем ближе становилось время оговоренного разговора с ним, тем больше волновался Моргунов. „Иван, конечно, большой хитрец, но хватит ли у него храбрости…“ Однако алчность Рогова оказалась сильнее его страхов, а относительно скромная роль посредника убеждала в собственной безопасности. Сам план был ему не известен, только принципиальная идея, да и поменьше знать он считал для себя самым разумным. Он нашел человека, который готов хорошо заплатить за всемирно известные произведения искусства и оказать определенную техническую помощь. Остальное забота Моргунова, он генератор идей.
После своей неожиданной встречи с Моргуновым и всем, что за этим последовало, Рогов отнюдь не сразу взялся за дело. Пороть горячку, вновь рискуя тюрьмой он не собирался. Однако Василий Петрович обещал доставить картины прямо сюда, а если это ему удастся, то значит операция прошла успешно и опасности больше нет. Если же Моргунов провалится, то его не заложит — Рогов был уверен в этом — ну а если и заложит, то доказать его сопричастность никому и никогда не удастся. Это мог бы сделать покупатель, но до него никто не доберется. Да и вообще… Сей почтенный господин играет не последнюю скрипку в судьбах этой страны, факт общеизвестный. Иван живо восстановил в памяти свою последнюю встречу с Али Хасаном.
Этот тучный и почти всегда улыбающийся человек потоянно носил безупречно пошитые белые пиджаки, что должно было напоминать балахоны почтенных бедуинских предков и смягчить воздействие на его организм почти беспрерывной местной жары. Очевидно, такое средство плохо помогало и лицо Хасана покрывалось испариной тотчас, как он покидал кондиционированный воздух своей виллы или автомобиля. Громадное состояние его рода было сколочено за счет колониальной торговли с французами и англичанами, а полвека назад она уступила место куда более прибыльному предприятию: добыче нефти, затем и газа. Отец Хасана заложил основы этого бизнеса, но на истинную высоту поднял дело сам Али. Жизненный путь, сформировавший этого человека и сделавший его тем, кем он теперь был, включал в себя множество забавных поворотов. Воспитываясь в своей семье, ребенком и юношей он не знал недостатка ни в чем — ни в средствах, ни в родительской любви. Обучали его дома специально приглашенные из столицы и даже из Европы учителя, так что посещать примитивную местную школу ему не пришлось. Отец, уже во всю профитировавший на нефти, мечтал дать сыну специальное образование, дабы сделать из него не просто делового человека в смысле старой арабской традиции, но и высококлассного профессионала, который сможет на равных общаться с европейскими покупателями своего товара. До отъезда двадцатилетнего Али в Париж, где он своими успехами и должен был воплотить волю горячо любимого отца, оставалось всего несколько дней, как разразилась вторая с момента раздела Палестины арабо-израильская война. Все предыдущие планы его родителей показались Али мелкими и ничтожными по сравнению с великой миссией всего арабского мира, вернуть Родину своим угнетаемым братьям по вере. Когда он объявил родителям о своем решении отправиться добровольцем на эту войну, мать упала в обморок, а отец, также не думавший ничего хорошего об этой безумной затее своего единственного сына, сохранил мужество и, не сумев переубедить наследника, смог предложить ему компромиссный вариант. Через три дня вместо Парижа молодой Али Хасан с группой других добровольцев отправился в далекую Россию, в её северную столицу, называющуюся ныне Ленинград, в ВВКУ им. Жукова. Война на Ближнем Востоке, а вскоре после неё и панарабский энтузиазм юноши быстро улетучились. Однако отступать было поздно, и, смертельно, до слез устающий Али был вынужден постигать военную науку, равно как и русский язык. Постепенно он к своей новой жизни привык и благодаря врожденному честолюбию стал одним из лучших курсантов роты. Но понимание того, что военная служба абсолютно не соответствует утонченному устройству его души твердо укоренилось в нем. Поняв это Али нетерпеливо ожидал окончания учебы и возвращения к родительскому очагу и семейному бизнесу. Может быть он и не получил квалификацию инженера-нефтяника, зато стал настоящим мужчиной! Ну а поскольку время в казарме тянулось медленно, Али стал внимательно присматриваться к той жизни, что его окружала, благо иностранные курсанты пользовались в училище куда большей свободой, чем их советские коллеги. Превозносимый ранее как избавление для арабского мира „реальный социализм“ при ближайшем рассмотрении всю свою привлекательность быстро потерял. В представлении Али мечты о социализме как-то очень уютно сочетались с избытычествующей роскошью отцовского дома и глубокой религиозностью, чему в текущей вокруг него жизни места совершенно не находилось. Когда он после долгих поисков пришел в единственную в Ленинграде мечеть, то на следующий же день был вызван в политотдел училища и руководитель их группы, арабский офицер, которого они знали под именем „полковник Хабиб“ два часа орал на него, стоявшего навытяжку и не смеющего шелохнуться курсанта. Советские офицеры молчаливо сидели позади за длинным столом. Али написал отцу письмо с требованием забрать его отсюда и через три дня увидел его вновь, в руках начальника политотдела. Голос он не повышал, но доходчиво и толково пояснил, что следующий такой случай будет расцениваться как попытка дезертирства и антисоветская деятельность, за что курсант Хасан попадет под суд военного трибунала. А пока ему полагается тридцать суток ареста. Итак, дороги назад не было и Али смирился. За месяц на хлебе и воде он похудел на семь килограммов, но вышел оттуда прилежным курсантом, терпеливо дожидающимся завершения своего образования. Однако у его нынешней жизни была и другая сторона. Совершенно неожиданно он открыл для себя европейское искусство. Ленинград был для этих целей наиболее подходящим местом в Советском Союзе и никогда не бывавший прежде в Европе Али с разинутым от удивления и восхищения ртом посвещал короткие увольнительные неторопливому созерцанию скульптуры и живописи. Сначала эта страсть к чужому, незнакомому и даже враждебному, как он всегда полагал, искусству удивляла и пугала его. Воспитанному в строгих исламских традициях юноше, о чем безумно скучающий по нему отец уже пожалел, поначалу просто любое изображение человека казалось попиранием священных канонов ислама, но он, сознавая свой грех, не мог оторвать взгляд от великих голландцев или Босха. Его товарищи по училищу вечерами после отбоя рассуждали о девушках и грядущих сражениях, а Али завороженно и испуганно вспоминал устремленные на него с полотен кроткие взгляды христианских святых. К окончанию учебы он был уже настоящим знатоком и ценителем европейского искусства. Он стал много лучше понимать окружающую его жизнь и людей, а говорил по русски во всяком случае не хуже любого кавказского торговца с рынка. Али с нетерпением готовился ко встрече с давно покинутым домом, но ощущение, что частичка его души навсегда принадлежит ценностям этого бездуховного и грешного, как его всегда учили, мира, прочно укоренилось в нем.
Через три дня после окончания училища и присвоения лейтенантского звания, когда чемоданы уже были упакованы, а в его доме прикидывали меню праздничного обеда по случаю возвращения единственного сына и наследника, Ближний Восток разразился очередной войной. Это был 1973 год. Ночью, по тревоге, их посадили в машины, а потом перегрузили на военно-транспортные самолеты без опознавательных знаков. Долгие часы свежеиспеченные лейтенанты провели в полном неведении, и лишь высыпав из грузового люка на слепящее южное солнце, кто-то произнес: „Это Сирия…“ И это действительно была Сирия. Через час лейтенант Али Хасан получил под командование свой первый и последний в жизни взвод и был отправлен на передовую. А ещё через четыре часа, едва они успели занять позиции и окопаться, эскадрилья израильских „Фантомов“ вывалила на их головы десятки тонн авиабомб и пережившие этот ад жалкие остатки человеческой плоти были додавлены гусеницами тяжелых танков. Раненый в бедро и предплечье, почти ослепший и полностью оглохший, истекающий кровью Али попал в плен, который, к счастью, оказался недолгим. Вчерашний лейтенант прихрамывая вернулся под родной кров, внутренне поклявшись, что никогда более не будет участвовать ни в какой войне, даже если она будет стоять у порога его дома.
